этот конкретный способ бить галькой о гальку производит несколько лучший эффект, чем тот способ.
– Интересная версия, – сказала Мэри, искренне заинтересованная.
– А когда мы видим сложное повторяемое поведение у других животных – такое как строительство бобровой плотины, – мы называем его инстинктивным, так что такое вот изготовление орудий – это именно инстинкт. Нет, до Homo sapiens сознания не было, и, что самое важное, его не было в первые шестьдесят тысяч лет существования Homo sapiens.
– О чём вы говорите? – спросила Мэри.
– Когда впервые появились анатомически современные люди? – спросила Луиза, снова беря свой кофе.
– Около ста тысяч лет назад.
– Да, именно это число я находила в Интернете. Так вот, правильно ли я понимаю? Сто килолет назад впервые появились существа, которые выглядели в точности как мы и ходили так же, как мы, верно? Существа с мозгом такого же объёма и формы, насколько можно судить по виду внутренней поверхности черепа.
– Всё верно, – сказала Мэри. Она уже доела чипсы и искала в сумочке салфетки, чтобы вытереть жирные пальцы.
– Но, – продолжила Луиза, – согласно тому, что я читала, в течение шестидесяти тысяч лет они не думали никаких мыслей. В течение шестидесяти тысяч лет они не делали ничего, что не было бы инстинктивным. Но потом, примерно сорок тысяч лет назад, всё внезапно изменилось.
Глаза Мэри округлились.
– Большой Скачок!
– Именно!
Мэри почувствовала, как у неё возбуждённо забилось сердце. Большим Скачком некоторые антропологи называли культурное пробуждение, случившееся примерно 40 000 лет назад; его также называли верхнепалеолитической революцией. Как и сказала Луиза, люди современного типа к этому времени уже существовали около шестидесяти тысяч лет, но они не создавали никаких предметов искусства, не носили украшений и ничего не клали в могилы умерших. Но внезапно, 40 000 лет назад, люди повсеместно начали рисовать на стенах пещер, начали носить ожерелья и браслеты, начали хоронить умерших вместе с едой, инструментами и прочими ценными вещами, которые могли им пригодиться только в предполагаемой загробной жизни. Искусство, мода и религия возникли одновременно; это был поистине большой скачок вперёд.
– Вы хотите сказать, что сорок тысяч лет назад кроманьонцы внезапно начали делать выбор, и вселенная начала расщепляться?
– Не совсем, – сказала Луиза. Она, очевидно, уже допила свой кофе, поэтому встала и купила ещё. – Подумайте вот о чём: что было причиной Большого Скачка?
– Никто не знает, – ответила Мэри.
– Но вы согласны, что в археологической летописи это маркер пробуждения самосознания, наступления эпохи сознательной деятельности?
– Похоже, что это так, – согласилась Мэри.
– Но это пробуждение не сопровождалось никакими заметными физическими изменениями. Не появилось нового вида людей, способных к занятиям искусством. Мозги, способные к таким занятиям, существовали в течение шестидесяти тысяч лет, но они не осознавали себя. А потом что-то случилось.
– Случился Большой Скачок, да. Но, как я сказала, никто не знает почему.
– Вы читали Роджера Пенроуза? «Новый ум короля»?
Мэри покачала головой.
– Пенроуз – математик из Оксфорда. Он доказывает, что человеческое сознание имеет квантовую природу.
– И что это означает?
– Это означает, что то, что мы называем мышлением, разумностью, базируется не на биохимической сети нейронов или чём-то настолько же грубом. Мышление есть результат квантовых процессов. Он и анестезиолог Стюарт Хамерофф[1102] утверждают, что феномен сознания создаётся суперпозицией квантовых состояний электронов в микротрубочках клеток мозга.
– Хм-м, – с сомнением в голосе промычала Мэри.
Луиза отхлебнула кофе из нового стакана.
– Вы ещё не видите? Это объясняет Большой Скачок. Конечно, наши мозги сейчас точно такие же, как и сто тысяч лет назад, но сознание не возникло, пока не произошло некое квантово-механическое событие, предположительно случайное: первое и единственное отщепление новой вселенной, случившееся в соответствии с моделью Эверетта.
Мэри кивнула; гипотеза и правда весьма интересная.
– А квантовые события в силу самой своей природы всегда имеют множество исходов, – сказала Луиза. – Вместо квантовой флуктуации или чего-то ещё, пробудившего сознание в Homo sapiens, то же самое могло произойти у другого вида людей, существовавших сорок тысяч лет назад, – у человека неандертальского. Первое расщепление вселенной было случайностью, квантовым всплеском. В одной версии вселенной сознание возникло у наших предков; в другой – у предков Понтера. Я читала, что впервые неандертальцы появились где-то двести тысяч лет назад?
Мэри кивнула.
– И мозг у них был даже крупнее, чем у нас?
Мэри снова кивнула.
– Но в нашем мире, – сказала Луиза, – на этой временной линии в их мозгу так и не зажглось сознание. Вместо этого оно зажглось в нашем, и преимущество, которое мы вследствие этого получили, – хитрость и способность думать наперёд – позволили нам одержать верх над неандертальцами и стать властелинами мира.
– Ага, – сказала Мэри. – А в мире Понтера…
Луиза кивнула.
– В мире Понтера случилось наоборот. Это неандертальцы осознали себя, развили культуру и искусство – и вместе с ними хитрость; это они совершили Большой Скачок, тогда как мы остались бессловесными дикарями, какими были предыдущие шестьдесят тысяч лет.
– Полагаю, это возможно, – сказала Мэри. – У вас из этого получилась бы хорошая статья.
– Более того, – сказала Луиза. Она отпила ещё кофе. – Если я права, это означает, что Понтер сможет вернуться домой.
Мэри встрепенулась.
– Что?
– Я исхожу частично из того, что рассказал Понтер, и частично из нашего понимания квантовой теории. Допустим, что каждый раз, как вселенная расщепляется, она делает это не подобно амёбе – когда на её месте возникает двое потомков, а первоначальная амёба исчезает. Вместо этого предположим, что это больше похоже на роды у позвоночных: вселенная-прародительница продолжает существовать, и рядом появляется её копия.
– Так? – сказала Мэри. – И что?
– Ну, тогда, видите ли, вселенные окажутся разного возраста. Они могут выглядеть абсолютно идентичными, за исключением того, что вы выбрали на завтрак сегодня утром, но одной из них двенадцать миллиардов лет, а другой, – она взглянула на наручные часы, – всего несколько часов. Разумеется, будет казаться, что ей тоже двенадцать миллиардов лет, но на самом деле это будет не так.
Мэри нахмурилась.
– Луиза, а вы часом не креационистка?
– Quoi?[1103] – Но потом она рассмеялась. – Нет-нет-нет, но я вижу параллель, на которую вы намекаете. Нет, сейчас я говорю исключительно с точки зрения физики.
– Как скажете. Но как это связано с возможностью для Понтера вернуться домой?
– Так вот, предположим, что эта вселенная, та, в которой мы с вами находимся, – это оригинальная вселенная, в которой осознали себя Homo sapiens, та, что отделилась от вселенной, где это сделали неандертальцы. Все бесчисленные вселенные, в которых существуют мыслящие Homo sapiens, будут дочерними по отношению к ней. Или внучатными, или правнучатными и так далее.
– Это весьма произвольное предположение, – сказала Мэри.
– Оно было бы таковым, не будь у нас доказательств. А одно у нас есть, и это как раз прибытие Понтера к нам, а не в любую другую вселенную из бесчисленного множества. Когда квантовый компьютер Понтера исчерпал множество вселенных, в которых существовал его аналог, что он тогда сделал? Понятное дело, попытался обратиться к тем, в которых его не существует. И в процессе он сперва попал в ту, что отделилась от всего дерева вселенных с существующими в них квантовыми компьютерами, в ту, которая сорок тысяч лет назад пошла по совсем другому пути, с другим доминирующим видом людей. Разумеется, как только компьютер наткнулся на вселенную, в которой его не существует, процесс факторизации аварийно завершился и контакт между двумя мирами был прерван. Однако если в мире Понтера в точности воспроизведут процесс, завершившийся его переброской сюда, я думаю, есть немалая вероятность того, что портал откроется снова именно в нашу вселенную, первой отделившейся от их линии развития.
– Многовато «если», – сказала Мэри. – Кроме того, если они могут повторить эксперимент, почему они этого до сих пор не сделали?
– Я не знаю, – сказала Луиза. – Но если я права, то дверь в мир Понтера может открыться снова.
Мэри ощутила, как что-то переворачивается у неё внутри – помимо картофельных чипсов, – когда она попыталась разобраться, какие именно чувства вызвало в ней это известие.
Глава 43
Адекор Халд осматривал шахтного робота, приготовленного для него Дерном. Устройство выглядело довольно жалко – набор шестерёнок, тяг и механических клешней, отдалённо напоминающий сосну с обсыпавшейся хвоей. В недавнем прошлом робот явно пережил пожар – Адекор вспомнил, что слышал о пожаре на шахте месяца четыре назад. Некоторые компоненты робота сплавились, металлические части были сильно изношены, а вся конструкция была черна, словно вымазана сажей. Дерн сказал, что робота должны были отправить на слом и переработку, так что никто не удивится, если он исчезнет.
Наладить управление роботом удалось не сразу. Хотя и существовали машины с искусственным интеллектом, они были очень дорогими. Конкретно этот не умел сам делать то, что от него требовалось; им нужно было управлять дистанционно. Радиосигналами пользоваться было нельзя, они могли повредить квантовые регистры и сделать невозможным воспроизведение условий эксперимента. Поэтому Дерн просто протянул оптоволоконный кабель от робота до небольшого управляющего блока, который укрепил на консоли в пультовой квантового компьютера. С помощью двух рычажков, которые управляли руками робота, он заставил его нажать сверху на регистр 69 так же, как это делал Понтер.