– Ты врёшь, – сказала она. – Ты всё это выдумал.
– Могу показать, если хочешь…
– Нет! – Мэри чуть не вырвало – мысль о том, чтобы увидеть его обнажённую плоть, была нестерпима.
– Это правда. Он пришёл ко мне домой, где-то в два часа ночи, и…
– Понтер никогда бы такого не сделал. По крайней мере, не рассказав мне.
Корнелиус поднёс руку к молнии на ширинке.
– Как я уже сказал, я могу доказать.
– Нет! – Мэри дышала тяжело и судорожно.
– Кейсер Ремтулла сказала мне, что ты натурализовалась – переселилась на ту сторону навсегда. В противном случае я бы никогда сюда не приехал, но… – Он пожал плечами. – Мэри, мне нужна эта работа, – сказал Корнелиус. – Йоркский для меня тупик – для меня и любого другого белого мужчины моего возраста. Ты это знаешь.
Мэри была близка к гипервентиляции.
– Я не смогу с тобой работать. Я не смогу даже в одной комнате с тобой находиться.
– Я буду держаться от тебя подальше. Обещаю. – Его голос стал тише: – Чёрт возьми, Мэри, по-твоему, мне тебя приятно видеть? Это напоминает мне о… – Он замолчал: его голос дрогнул, самую малость: – О том, чем я был раньше.
– Я тебя ненавижу, – прошипела Мэри.
– Я знаю. – Он двинул плечом. – Я… я не могу тебя за это винить. Но если ты расскажешь обо мне Кригеру или кому угодно, для Понтера Боддета это будет конец. Он попадёт за решётку за то, что сделал со мной.
– Будь ты проклят, – сказала Мэри.
Корнелиус кивнул:
– Наверняка буду.
– Понтер! – сказала Мэри, ворвавшись в лабораторию в «Синерджи», которую отвели для работы ему, Адекору и Лонвесу Тробу. – Пойдём со мной!
– Привет, Мэре, – сказал Понтер. – Что случилось?
– Прямо сейчас! – рявкнула Мэри. – Немедленно!
Понтер повернулся к двум другим неандертальцам, но Кристина продолжила переводить:
– Простите, я должен ненадолго отлучиться…
Лонвес кивнул и намекнул Адекору, что это, должно быть, Последние Пять. Мэри вышла из комнаты, и Понтер последовал за ней.
– На улицу! – приказала Мэри и, не оборачиваясь, направилась по укрытому коврами главному коридору особняка к дверям, забрав по пути с вешалки своё пальто.
Понтер поспешил за ней без верхней одежды. Мэри пересекла побуревшую лужайку, перешла через улицу и остановилась только на идущем вдоль опустевшей пристани для яхт променаде. Тут она резко развернулась к Понтеру:
– Здесь Корнелиус Раскин.
– Нет, – сказал Понтер. – Я бы его унюхал, если бы…
– Должно быть, у него запах изменился от того, что ты ему яйца отчекрыжил, – прорычала Мэри.
– Ах, – сказал Понтер. И потом: – Ой.
– И всё? – спросила Мэри. – Это всё, что ты можешь сказать?
– Я… э-э… в общем…
– Какого чёрта ты мне не сказал?
– Ты бы не одобрила, – ответил Понтер, глядя в асфальт, полузасыпанный опавшей листвой.
– И это, черт возьми, истинная правда! Понтер, ну как ты мог совершить такое? Господи Иисусе!..
– Иисус, – тихо повторил Понтер. – Он учил, что прощение – это величайшая добродетель. Но…
– Что? – резко спросила Мэри.
– Но я – не Иисус, – сказал он, и в его голосе послышалась печаль. – Я не умею прощать.
– Ты пообещал мне, что не причинишь ему вреда, – сказала Мэри. Над их головами пролетела чайка.
– Я пообещал, что не убью его, – уточнил Понтер. – И я не убил. Но… – Он пожал своими массивными плечами. – Первоначально я собирался просто предупредить его, что я опознал в нём насильника, чтобы он никогда больше не совершал преступлений. Но когда я его увидел, учуял его зловоние, зловоние, которое он оставил на одежде последней жертвы, я не смог сдержаться…
– Боже мой, Понтер. Ты ведь знаешь, что это значит: он теперь на коне. В любой момент, когда ему вздумается, он может донести на тебя. Подозреваю, что вопрос о том, виновен ли он в изнасилованиях, суд даже не станет обсуждать.
– Но он виновен! И я не смог смириться с мыслью, что ему ничего не будет за его преступление. – А потом, видимо, чтобы упрочить свою защиту, он повторил последнее слово во множественном числе: – Преступления, – напоминая Мэри, что она не была единственной жертвой Корнелиуса Раскина и что второе изнасилование произошло потому, что Мэри не сообщила о первом.
– Его родственники, – сказала Мэри в ту же секунду, как мысли пришла ей в голову. – Его братья, сёстры. Родители. Господи, скажи мне, что ты ничего им не сделал!
Понтер склонил голову, и Мэри подумала, что он собирается признаться в других нападениях. Но не это было причиной его стыда.
– Нет, – сказал он. – Нет, я не тронул другие копии генов, которые сделали его тем, кто он есть. Я хотел наказать его – заставить его страдать так же, как страдала ты.
– Но теперь он может заставить страдать тебя, – сказала Мэри.
– Не волнуйся, – ответил Понтер. – Он никогда не расскажет, что я сделал.
– Почему ты так уверен?
– Обвинение против меня будет означать, что его собственные преступления выйдут на свет. Пусть не на моём суде, но на отдельном процессе, ведь так? Наверняка ведь здешние принудители от него не отстанут.
– Возможно, – сказала Мэри, всё ещё кипя внутри. – Но судья может решить, что ты его уже достаточно наказал. В конце концов, канадские законы считают кастрацию слишком тяжёлым наказанием даже за изнасилование. Так что если он уже понёс это наказание, то судья может постановить, что накладывать на него другое, менее тяжёлое наказание в виде лишения свободы не имеет смысла. И в этом случае он ничего не потеряет, а ты отправишься в тюрьму за то, что сделал с ним.
– Даже в этом случае о том, что он насильник, станет широко известно. Это не может не повлечь нежелательные для него социальные последствия.
– Мы должны были сперва всё это обсудить!
– Как я уже сказал, у меня не было намерения совершать эту… это…
– Месть, – сказала Мэри безразличным тоном, словно зачитывая слово из словаря. Она медленно покачала головой: – Ты не должен был этого делать.
– Я знаю.
– Но, сделав это, ничего мне не сказать! Проклятье, Понтер, у нас не должно быть друг от друга секретов! Какого чёрта ты ничего мне не сказал?
Понтер посмотрел на пустынную пристань, на холодную серую воду.
– Я уверен, что в этом мире мне ничто не угрожает, – сказал он, – потому что, как я сказал, Раскин никогда не расскажет о том, что я с ним сделал. Но в моём мире…
– Что в твоём мире?
– Не понимаешь? Если о том, что я сделал, станет известно в моём мире, меня посчитают чрезмерно агрессивным.
– Ты веришь, что Раскин сохранит тайну, но не веришь, что сохраню я?
– Не в этом дело. Вообще не в этом. Ведь всё записывается. В архиве алиби будет запись о том, как я тебе рассказываю, и в твоём архиве будет запись о том же самом. Даже если ни один из нас не проронит ни слова, всегда есть вероятность, что суд потребует раскрытия твоего или моего архива, и тогда…
– Что? Что?
– И тогда буду наказан не только я, но и Жасмель с Мегой.
Господи, подумала Мэри. Всё идёт по кругу.
– Прости меня, – сказал Понтер. – Мне очень стыдно – и за то, что я сделал с Раскином, и за то, что не сказал тебе. – Он попытался заглянуть в её глаза. – Поверь мне, носить этот груз было совсем не легко.
Внезапно Мэри осенило:
– Скульптор личности!
– Да, именно поэтому я ходил к Журарду Селгану.
– Не из-за моего изнасилования… – медленно произнесла Мэри.
– Нет. Не напрямую.
– …а по причине того, что ты сделал из-за моего изнасилования.
– Именно.
Мэри испустила долгий вздох; гнев и многое другое словно улетучивалось из её тела. Он не стал думать о ней хуже из-за того, что её изнасиловали…
– Понтер, – тихо сказала она. – Понтер, Понтер…
– Я люблю тебя, Мэре…
Она медленно покачала головой, думая о том, что делать дальше.
Глава 34
И это стремление гонит нас вперёд и вдаль…
Бристоль-Харбор был мечтой застройщика по имени Фред Саркис: пять роскошных многоквартирных домов, стоящих над глинистым обрывом на берегу озера Канандэйгуа. Озеро, одно из Фингер-Лэйкс в штате Нью-Йорк, было заполнившейся водой длинной глубокой бороздой, оставленной в ландшафте последним оледенением.
Бристоль-Харбор был построен в начале 1970-х, до того как экономика Рочестера и многих других городов верхней части штата Нью-Йорк отправилась в канализацию. Это было причудливое произведение своей эпохи, такое же, как Хабитат[1252] на выставке Экспо-67. Когда Мэри впервые его увидела по рекомендации Луизы Бенуа, то подумала, что следующий фильм про Человека-паука нужно снимать именно здесь: мешанина мостов, соединяющих многоуровневый гараж со зданием, где располагались жилые квартиры, была бы естественной средой обитания прыгучего такелажника.
Однако, по-видимому, дела пошли не совсем так, как планировалось, потому что, несмотря на близость поля для гольфа прямо через дорогу и лыжного центра на горе Бристоль-Маунтин неподалёку, в жилом комплексе постоянно присутствовало большое количество квартир для аренды или на продажу. Женщина-риелтор, с которой разговаривала Мэри, разливалась о том, как Пэтти Дьюк и Джон Эстин[1253], когда только поженились, останавливались здесь на лето. Мэри подозревала, что, когда она узнает, что здесь жили двое неандертальцев, рассказ об этом станет ещё одной частью плана обработки потенциального покупателя.
Мэри сняла здесь двухуровневую квартиру с двумя спальнями площадью 1000 квадратных футов. В ней всё ещё лежал уродливый мохнатый ковёр оранжевого цвета, оставшийся, должно быть, со времени постройки – Мэри не видела ничего подобного уже целую вечность. Однако вид из окна был изумительный – прямо на озеро и противоположный его берег. Вид с верхнего балкона, на который выходила главная спальня, ничего не загораживало; нижний же частично прикрывали верхушки