У атакованной зебры поверх её белых и чёрных полос появились кроваво-красные. Под весом львицы она упала на колени. Кровь смешивалась с выжженной землёй, превращая её в коричневую грязь. Львица была голодна, по крайней мере, хотела пить, и поэтому снова вонзила зубы в плоть зебры, захватывая влажный бугор мускулов и соединительной ткани. Всё это время зебра продолжала двигаться; её глаза бешено моргали.
Зебра ещё живая, думал Кайл. Она залила кровью полсаванны, её собираются съесть, но она всё ещё жива.
Зебра. Из рода Equus, как говорили на уроке биологии. Так же, как и лошадь.
В летнем лагере Кайлу довелось поездить верхом. Он знал, как умны лошади, какие они восприимчивые, какие чувствительные. Зебра не может сильно от них отличаться. Животное наверняка страшно мучается, боится и паникует.
И тут его осенило. В пятнадцать лет это было словно тонна кирпичей.
Конечно, это касается не только этой зебры. Это касается всех зебр — а также газелей Томсона, и антилоп гну, и жирафов.
И не только в Африке.
Это касается всех животных во всём мире, на которых охотятся хищники.
Животные не умирают от старости. Не угасают спокойно, прожив долгую, полную радостей жизнь. Не умирают своей смертью.
Нет.
Их разрывают на части, отгрызают конечности, они истекают кровью, обычно будучи ещё в сознании, чувствуя и воспринимая происходящее.
Смерть — это практически всегда ужасный, жуткий акт. Дедушка Кайла умер год назад. Кайл никогда по-настоящему не задумывался о том, как сам состарится, но внезапно поток новых слов, которые он слышал от родителей в связи с болезнью деда, захлестнул его.
Сердечная недостаточность.
Остеопороз.
Рак простаты.
Катаракта.
Старческая немочь.
На протяжении всей истории человечества большинство людей также умирали страшной смертью. Люди обычно не доживали до преклонного возраста; эволюция, которая, как его учили в школе, отрегулировала столь многое в человеческой физиологии, попросту не имела возможности повлиять на эти проблемы, поскольку почти никто в предыдущих поколениях не жил достаточно долго, чтобы испытать их на себе.
Зебра, выпотрошенная львом.
Крыса, проглоченная целиком змеёй.
Парализованное насекомое, чувствующее, как его ест живьём изнутри отложенная в его тело личинка.
Все они осознают, что с ними происходит.
Все они мучаются.
Никакой быстрой смерти.
Никакой лёгкой смерти.
Кайл отложил дистанционку в сторону; его желание поймать на экране момент с гологрудой африканкой внезапно прошло. Он отправился в постель, но несколько часов не мог заснуть.
С того вечера каждый раз, как он пытался думать о Боге, он обнаруживал, что вместо этого думает о зебре, заливающей водопой своей кровью.
И до сих пор, как он ни пытался, он не смог подавить это воспоминание.
Хизер всё ещё не могла заснуть. Она поднялась с дивана, залезла в шкаф в спальне и вытащила оттуда старый фотоальбом; последний десяток лет они делали лишь цифровые фотографии, но бо́льшая часть их ранних воспоминаний хранилась в отпечатанном виде.
Она снова устроилась на диване, поджав под себя ногу. Она открыла альбом и разложила его у себя на коленях.
Эти фото были сделаны около пятнадцати лет назад — в начале века. Их старый дом на Мертон-стрит. Боже, как она скучает по нему.
Она перевернула страницу. Фотографии были под ацетатной плёнкой и удерживались на месте клейкой поверхностью страницы.
Вечеринка на пятый день рождения Бекки — последний, который они праздновали в доме на Мертон-стрит. Шарики, прилипшие к стенам под действием статического электричества. Подруги Бекки Жасмин и Брэнди — какие сложные имена для таких маленьких девочек! — играют в «прилепи ослику хвост».
Ну конечно, это был праздник, на котором Дорин, сестра Хизер, так и не появилась — и Бекки не на шутку огорчилась, что её тётя не смогла приехать. Хизер до сих пор на неё злилась; она всё время суетилась насчёт дней рождения её детей, пекла пирожные, выбирала подарки и всё такое. Но Дорин была слишком занята и всегда норовила смыться, потому что у неё наклёвывалось перспективное предложение…
Она снова перевернула страницу и…
Ну и дела.
Фотографии с той же вечеринки.
И на них Дорин. Она всё-таки приехала.
Хизер отодрала ацетатную плёнку; отлепляясь от клеящего слоя, она издавала чмокающий звук. Потом она взяла фотографию и прочитала написанное её рукой на обратной стороне: «Бекки, 5-й день рож.». И чтобы рассеять последние сомнения, там стоял оттиск печатной машины с датой на два дня позже Ребеккиного дня рождения.
Она полтора десятка лет злилась на Дорин за тот день. Дорин, должно быть, сначала сказала, что не придёт, но в последнюю минуту всё-таки появилась. Хизер запомнила первую часть, но совершенно забыла вторую.
Но осталось фото: Дорин, присевшая на корточки рядом с Бекки.
Фотографии не лгут.
Хизер выдохнула.
Память — несовершенный процесс. Конечно, фотографии напомнили ей, как всё было. Но они также рассказали ей то, чего она никогда не знала или полностью забыла.
И всё же, сколько кассет плёнки она отщёлкала за свою жизнь? Наверное, пару сотен — что означало, что по фотоальбомам и коробкам из-под обуви разбросано сейчас несколько тысяч картинок её жизни. Конечно, было ещё и любительское видео, и цифровые фото, хранящиеся на диске компьютера.
И были дневники, и копии старых писем.
И сувениры, напоминающие о делах давно минувших дней.
Но и только. Всё остальное не хранится нигде, кроме её подверженного ошибкам мозга.
Она закрыла альбом. Слово «Воспоминания» было золотыми буквами оттиснуто на его бежевой виниловой обложке, но золото уже начало осыпаться.
Она посмотрела через комнату в сторону коридора.
Её компьютер был там; компьютер Кайла, когда он ещё жил здесь, стоял в подвале.
Они практиковали меры безопасности данных. Каждое утро, уходя на работу, она уносила в кошельке карту памяти, содержащую вчерашний бэкап оптического диска Кайла; сам диск обладал практически стопроцентной надёжностью, но независимое хранилище данных было единственной реальной мерой защиты на случай пожара или похищения. Точно так же Кайл всегда брал с собой на работу карту с бэкапом компьютера Хизер.
Однако что реально ценного было на их компьютерах? Финансовые записи, которые, затратив известные усилия, можно восстановить. Корреспонденция, бо́льшая часть которой совершенно не нужна. Оценки студентов и прочие относящиеся к работе материалы, которые также можно восстановить, возникни нужда.
Но вот для самых важных событий их жизни не было ни бэкапов, ни архивов.
Её взгляд упал на комод. На нём стояло несколько фотографий в рамках — её, Кайла, Бекки и, да, Мэри тоже.
Что же произошло на самом деле?
Если бы только был архив её памяти — непогрешимая запись всего, что когда-либо случалось.
Неопровержимое свидетельство в пользу той или иной версии.
Она закрыла глаза.
Если бы.
9
У Кайла на носу была большая демонстрация; она была критически важна для продолжения финансирования проекта. Он должен был беспокоиться о ней — но не беспокоился. Вместо этого, как и все последние дни, его голова была занята обвинениями Бекки.
Пока что, если не считать Хизер и Зака, он не говорил об этом ни с кем, кроме Читы. Единственная живая душа, которой он доверился, вообще не была живой; с тем же успехом он мог бы поплакаться кофемашине.
Кайлу требовалось обсудить всё с кем-то, кто был бы настоящим человеком. Но не кто-то с факультета компьютерных наук; факультет, за исключением подзамочного разговора с Читой, он предпочёл бы в свои дела не мешать. В ближайшие месяцы лаборатория может стать единственной его тихой гаванью.
Маллин-холл находился по соседству с Ньюман-центром, в котором располагалось католическое капелланство Университета Торонто. Кайл некоторое время обдумывал идею поговорить с капелланом, но это тоже было не то. Узор, конечно, совсем другой, но сутана тоже чёрно-белая. Так же, как шкура зебры.
И тут его осенило.
Идеальный кандидат.
Кайл знал его не очень хорошо, но за несколько лет они заседали вместе в трёх или четырёх комиссиях и иногда обедали вместе или, по крайней мере, в одной компании, в клубе для преподавателей.
Кайл снял трубку офисного телефона и произнёс имя того, которому хотел позвонить:
— Внутренний звонок: Бентли, Стоун.
Телефон пискнул, затем гнусавый голос произнёс:
— Алло?
— Стоун? Это Кайл Могилл.
— Кто? А, Кайл, конечно. Привет.
— Стоун, я хотел узнать, не можем ли мы сегодня выпить пивка?
— Э-э… можно. Конечно. В клубе преподавателей?
— Нет, нет. Где-нибудь вне кампуса.
— Как насчёт «Водопоя» на Колледж-стрит? — предложил Стоун. — Знаешь его?
— Проходил мимо.
— Ты туда пойдёшь из Маллина?
— Ага.
— Заходи за мной в пять. Персо-холл, офис два двадцать два — как в старом сериале. Это по дороге.
— Договорились.
Кайл положил трубку и задумался о том, что же он скажет Стоуну.
Хизер вошла в свой офис в Университете Торонто. Он был небольшой, но по крайней мере университеты никогда не рассаживали своих преподавателей по кабинкам. Обычно она делила офис с Омаром Амиром — тоже доцентом, но он проводил июль и август с семьёй в летнем доме на Кавартах[1280]. Так что по крайней мере до конца лета она могла заниматься в офисе чем угодно в полном уединении. В некоторых из новых офисов тонкие двери окружала панель матового стекла от пола до потолка, но офис Хизер и Омара был старомодным помещением с крепкой деревянной дверью со скрипучими петлями и окном, выходящим на восток в бетонный двор между Сид-Смит-Холлом и Сент-Джордж-стрит. Здесь также были шторы, изначально, вероятно, благородного бордового цвета, но сейчас бледно-рыжие. Утром их надо было задёргивать, чтобы отгородиться от лучей восходящего солнца.