— Поиск, — ответил терминал своим бесполым голосом. Потом: — Найдено.
Нашлось только одно упоминание. Статья появилась на экране монитора.
Шикамацу встала.
— Ознакомьтесь, — сказала она.
Кайл сел на стул, который она освободила. Статья была за 28 февраля 1994 года. Слова «Алгонкин» и «Ханекер» были подсвечены везде, где они встречались, соответственно красным и зелёным цветом. Он прочитал весь текст до конца, велев компьютеру медленно прокручивать его на экране:
Астроном покончил с собой
Джошуа Ханекер, 24, был вчера обнаружен мёртвым в расположении принадлежащего Канадскому Национальному Исследовательскому Совету радиотелескопа в Алгонкин-Парке, провинциальном парке в Северном Онтарио. Он совершил самоубийство путём поедания покрытого мышьяком яблока.
Ханекер, аспирант в Университете Торонто, находился в радиообсерватории в одиночестве в течение шести дней вследствие снежных заносов.
В Алгонкин-Парке он работал над проектом Программы поиска инопланетного разума (SETI), производя сканирование неба в поисках радиосообщений инопланетных цивилизаций. Поскольку Алгонкин-Парк находится вдали от городов, здесь гораздо меньше помех, и потому он идеально подходит для поиска слабых сигналов.
Тело Ханекера было найдено Дональдом Чонгом, 39, ещё одним радиоастрономом, который приехал в обсерваторию, чтобы сменить Ханекера.
— Это большая трагедия, — заявила спикер КНИС Эллисон Норткотт в Оттаве. — Джош был одним из наших самых многообещающих молодых учёных; также он был настоящим гуманистом и принимал активное участие в работе «Гринпис» и других организаций. Однако, судя по его посмертной записке, у него, по-видимому, были проблемы личного характера, связанные с его романтическими отношениями с другим мужчиной. Нам будет его очень не хватать.
Закончив чтение, Кайл развернулся на крутящемся кресле к Шикомацу. Раньше он не знал подробностей смерти Джоша; вся эта история была довольно грустной.
— Его история напомнила вам историю другого человека? — спросила Шикомацу.
— Да. Алана Тьюринга. — Тьюринг, отец современной информатики, совершил самоубийство в 1954 году тем же способом и по той же причине.
Она мрачно кивнула.
— Именно. Тьюринг был идолом Ханекера. Но чего спикер КНИС не упомянула, так это того, что Джош оставил две посмертные записки, а не одну. В первой действительно говорилось о его личных проблемах, но во второй…
— Да?
— Во второй речь шла о том, что он нашёл.
— Прошу прощения?
— С помощью радиотелескопа. — Шикамацу закрыла глаза, словно в последний момент усомнившись, стоит ли говорить дальше. Потом она открыла глаза и тихо произнесла: — Центавряне были не первыми инопланетянами, с которыми вы вошли в контакт; они были вторыми.
Кайл скептически наморщил лоб.
— Да ладно!
— Это правда, — сказала Шикамацу. — В тысяча девятьсот девяносто четвёртом Алгонкинская обсерватория приняла сигнал. Разумеется, он пришёл не с Альфа Центавра — эта звезда не видна из Канады. Ханекер зафиксировал сигнал откуда-то ещё, по-видимому, без труда его декодировал и был потрясён тем, что там говорилось. Он сжёг все оригинальные компьютерные ленты, зашифровал единственную оставшуюся копию сообщения, а потом убил себя. До сего дня никто не знает, о чём говорилось в инопланетном послании. Алгонкинскую обсерваторию закрыли сразу же после этого, сославшись на урезание бюджета. На самом деле они хотели разобрать всё в попытке определить, с какой звезды пришёл сигнал; по плану Ханекер должен был наблюдать более сорока звёзд в ту неделю, что он оставался в обсерватории один. Они разнесли обсерваторию по кирпичику, но так ничего и не нашли.
Кайл помолчал, переваривая информацию, потом спросил:
— И Ханекер использовал — что? RSA-шифрование?
— Именно.
Кайл нахмурился. RSA — это метод шифрования данных с двумя ключами: публичный ключ — это очень большое число, а приватный состоит из двух простых чисел, которые являются делителями публичного ключа.
Шикамацу развела руками, словно показывая, что проблема очевидна.
— Без приватного ключа, — сказала она, — сообщение декодировать невозможно.
— И в публичном ключе Ханекера пятьсот двенадцать знаков?
— Да.
Кайл подумал.
— Так что обычному компьютеру понадобились бы триллионы лет для того, чтобы найти делители простым перебором.
— Именно. Наши компьютеры непрерывно работают практически со дня самоубийства Ханекера. Пока что безрезультатно. Но, как вы сказали, это касается обычных компьютеров. Квантовый же…
— Квантовый компьютер может это сделать за считанные секунды.
— Точно.
Кайл кивнул.
— Я могу понять, что оставить зашифрованную посмертную записку для фаната Тьюринга вполне в порядке вещей. — Тьюринг сыграл решающую роль в нейтрализации нацистской шифровальной машины «Энигма» в годы второй мировой войны. — Но почему я должен соглашаться сделать это для вас?
— У нас есть копия диска Ханекера — заполучить её было весьма нелегко, поверьте. Мои партнёры и я считаем, что на диске закодирована информация, которая может иметь огромную коммерческую ценность — и если мы декодируем её первыми, мы все получим кучу денег.
— Все?
— Мои партнёры по телефону уполномочили меня предложить вам двухпроцентную долю от всех доходов.
— А что если никаких доходов не будет?
— Простите, я неясно выразилась: я готова предложить вам аванс в четыре миллиона долларов, либо двухпроцентную долю доходов. И вы сохраните все права на ваши технологии квантовых вычислений; всё, что нам нужно — раскодировать это сообщение.
— Что заставляет вас думать, что сообщение имеет коммерческую ценность?
— Во второй записке Ханекера говорится буквально следующее: «Сообщение инопланетян — открытие новой технологии». Диск с закодированной передачей — трёхдюймовая дискета, если вы ещё такие помните — была найдена лежащей на этой записке. Ханекер явно понял сообщение и чувствовал, что оно описывает какую-то инновационную технологию.
Кайл изобразил на лице сомнение и откинулся на спинку кресла.
— Я потратил полжизни, пытаясь догадаться, что студенты хотят сказать, когда пишут то или это. Он мог иметь в виду, что нам нужна новая технология, такая, как квантовые вычисления, чтобы взломать код.
Шикамацу ответила чрезвычайно серьёзным тоном:
— Нет, оно должно описывать какую-то крупную инновацию — и она нам нужна.
Кайл решил не спорить с ней об этом; она явно потратила слишком много времени и денег на это дело, чтобы хотя бы допустить мысль о том, что всё это было впустую.
— Как вы обо мне узнали?
— Мы следим за событиями в области квантовых вычислений много лет, профессор Могилл. Мы знаем точно, кто чем занимается и насколько они близки к прорыву. Вы и Саперштейн из Техниона стоите на пороге разрешения всех технических трудностей.
Кайл выдохнул. Он ненавидел Саперштейна всеми фибрами души — и уже немало лет. Знала ли Шикамацу об этом? Вполне вероятно — что означает, что она его ловит на крючок. Однако же, четыре миллиона долларов…
— Мне нужно об этом подумать, — сказал он.
— Я свяжусь с вами позже, — сказала Шикамацу, вставая. Она протянула руку за карточкой памяти.
Кайлу не хотелось её отдавать.
— На ней лишь публичный ключ, — сказала Шикамацу. — Без самого сообщения он бесполезен.
Кайл помедлил ещё мгновение, затем вернул ей кусочек пластика, влажный от пота с его ладони.
Шикамацу вытерла его платком и положила в сумочку.
— Спасибо, — сказала она. — Да, кстати, имейте в виду — я подозреваю, что не мы одни в курсе ваших исследований.
Кайл развёл руками и попытался изобразить весёлую беспечность.
— Возможно, мне стоит подождать других предложений и выбрать лучшее.
Шикамацу уже подошла к двери.
— Не думаю, что вам понравятся предложения того сорта, что они делают.
И она скрылась за дверью.
15
В офисе Хизер зазвонил телефон. Она взглянула на дисплей — внутренний университетский номер. Какое облегчение — она уже устала от журналистов. Хотя и они, похоже, уже устали от неё; прекращение сообщений инопланетян стало давней новостью, и репортёры, похоже, оставили её в покое. Хизер взяла трубку.
— Алло?
— Привет, Хизер. Это Пол Коменский из производственной лаборатории.
— Здравствуйте, Пол.
— Рад снова услышать ваш голос.
— Я тоже рада, спасибо.
Пауза, потом:
— Я… э-э… получил те вещества, которые вы просили синтезировать.
— Отлично! Большое спасибо.
— Ага. Субстрат ничем не примечателен, фактически это полистирол. А вот насчёт второго я оказался прав. Оно и правда жидкое при комнатной температуре, но в самом деле высыхает — образуя тонкую кристаллическую плёнку.
— Правда?
— И это пьезоэлектрик.
— Пье… что?
— Пьезоэлектрик. Это значит, что когда вы его сдавливаете, в нём возникает электрический ток.
— В самом деле?
— Не слишком сильный, но вполне различимый.
— Поразительно!
— Вообще это не так уж необычно; такое происходит во многих минералах. Но я этого не ожидал. Кристаллы, в которые высыхает это вещество, похожи на то, что мы называем релаксорными сегнетоэлектриками. Это такой особый тип пьезоэлектриков, которые могут деформироваться — изменять форму — вдесятеро сильнее, чем обычные пьезоэлектрические кристаллы.
— Пьезоэлектрики, — тихо повторила Хизер. Кончиками пальцев она записала это слово на планшете. — Я что-то про них читала — правда, не могу сейчас вспомнить, где. Ну так что, вы теперь сможете сделать мои плашки?
— Конечно.
— И сколько это займёт?
— Весь процесс? Где-то около дня.
— И всё?
— И всё.
— Вы это сделаете для меня?
— Разумеется. — Пауза. — Почему бы вам сюда не прийти? Я хотел бы вам показать установку и убедиться, что она производит именно то, что вы хотите. После этого мы могли бы запустить машину, а сами, скажем, пойти пообедать?