– И, чтобы второй раз не останавливаться, – сказала Вики, – я также привезла кое-что для тебя, Кайла. На самом деле это для «Источника Света», но я появлюсь на работе только в понедельник, так что если до тех пор оно побудет у тебя, то технически ты не возьмёшь его с работы.
Она снова залезла в сумку и вытащила маленький потёртый на вид алюминиевый ящичек. Неподалёку было несколько сидений; мы подошли к ним, сели и открыли ящичек. Внутри, на подушке из чёрного поролона, в вырезанной строго по форме выемке покоился серебристый прибор тридцати сантиметров длиной.
– Что это? – спросила Кайла.
– Ну, за неимением лучшего названия, – ответила Вики, – они называют это квантовым камертоном.
Он и правда был похож на камертон. Половину его длины занимала круглая в сечении рукоять; вторая половина состояла из двух параллельных цилиндрических зубцов, каждый толщиной примерно в мой указательный палец. Однако всё это никак не оправдывало применения слова на букву «к».
– И что в нём квантового? – спросил я.
Виктория достала прибор из ящика и подняла его, словно отгоняя вампира.
– Его разработали в ИКВ. В рукоять вделан нелинейный кристалл в оптическом резонаторе, позволяющем фотонам многократно переотражаться; в результате зубцы излучают два идентичных луча. Лучи индуцируют электронную суперпозицию.
Судя по выражению лица Кайлы, на неё это произвело впечатление, и я решил, что сейчас подходящий момент и мне проявить некоторую социальную мимикрию; я скопировал её выражение.
Вики продолжала:
– Мы даём институту дополнительное время на пучке в обмен на аренду их прототипа. До сих пор он работал очень неплохо. Он отлично порождает суперпозицию, но не делает её менее подверженной декогеренции. Тем не менее возьми кусок вещества, воздействуй на него этой штукой, и у тебя будет испытательный стенд для квантовых вычислений в течение нескольких наносекунд, после которых наступит декогеренция.
Кайла немедленно уловила намёк.
– А что будет, если воздействовать им на человека?
– На нормального человека? – спросила Виктория. – Совершенно ничего; многие это пробовали. – Она сделала вид, что тычет камертоном себе в лоб. – Но если на кого-нибудь, кто не находится в состоянии суперпозиции? – Она улыбнулась мегаваттной улыбкой. – Звучит как весьма интересный эксперимент, не правда ли?
– О боже мой, – потрясённо сказала Кайла, а потом тише и почти с благоговением в голосе: – О боже мой…
«Заведение», как его называла Кайла, оказалось чище, чем подобные места в прошлом. И всё же большинство этих людей были оставлены на попечение государства, и персонал, поставленный за ними присматривать, проявлял примерно такое же сочувствие и заботу, как и ковбой, ухаживающий за стадом. У Тревиса не было отдельной палаты: в этом не было смысла. В той же палате лежали ещё трое: согласно диагнозу, либо впавшие в кому, либо пребывающие в перманентном вегетативном состоянии. Жалюзи были опущены, как и во время моих предыдущих визитов; полагаю, их не поднимали годами.
Я смотрел на Тревиса: закрытые глаза, ничего не выражающее лицо, рот слегка приоткрыт, слышно тихое похрапывание. Он лежал здесь девятнадцать лет – здесь или в других подобных местах. Годы неподвижности не прошли бесследно: в лежащей передо мной исхудалой фигуре не осталось и следа былого атлетизма.
Я смотрел на костлявое лицо, бледную кожу – кожу, последний раз видевшую солнце, когда в Белом доме сидел Джордж Буш-младший, а Билл Косби[1419] считался образцом для подражания, когда мир ещё не знал Сары Пэйлин и Эмми Шумер, до «Амазон Киндл», и «Фейсбука», и Мегамэтч, до «Во все тяжкие», и «Безумцев», и «Теории Большого взрыва».
– Привет, братишка, – сказала Кайла; ритуальное приветствие, я видел его в предыдущие визиты, которое превратилось в рутину, репризу, бездумный шаблон.
Она полностью игнорировала трёх других обитателей палаты – двоих мужчин и одну женщину; конечно же, никто не беспокоился о приличиях в присутствии этих… пациентов? Узников? Жителей? Нет, нет, пациенты будет правильнее; они все вечные пациенты, пережидающие войны и рецессии, моды и тренды с неизменным спокойствием.
Грудь Тревиса ритмично поднималась и опадала. Я слышал, как по коридору идут, болтая между собой, две женщины. У моего айфона сзади была небольшая подставка; я установил его на тумбочку напротив кровати Тревиса, чтобы записать на видео – как мы надеялись – невиданное событие.
– Ну что же, – сказала Кайла, может быть, Тревису, может быть, мне. Она запустила руку в свою сумку-чемоданчик и вытащила из неё камертон; рукоять раздваивалась, переходя в два параллельных зубца, словно карта возможных исходов. На одном пути – статус-кво, с Тревисом, лежащим здесь ещё десяток – или шесть десятков – лет, пока наконец какая-то деталь в нём не испустит дух и государство не освободится от бремени. На другом пути – возможно, новая жизнь для него, пробуждение после стольких тёмных зим. И сжимаемая в руке Кайлы суперпозиция двух путей – оба возможных исхода, обновлённая жизнь и смерть заживо.
Она посмотрела на меня и качнула головой в сторону входа. Мы не сказали персоналу, что собираемся сделать; если кто-то решит, что это медицинская процедура или эксперимент, будут горы бумаг. Пока мы сюда ехали, Кайла сказала, что потребовалось несколько недель на то, чтобы получить разрешение от здешнего страховщика ненадолго отвести Тревиса в «КИС».
Уверен, что всё шло своим чередом, и вряд ли наши с Тревисом дела могла прервать медсестра, несущая ему поднос с ужином: питание он получал по желудочной питательной трубке, уходящей в отверстие в левой части живота. Тем не менее я подошёл к двери и оглядел мрачный коридор в обе стороны. Женщины, которых я слышал раньше, уже ушли; горизонт, как говорится, был чист. Я закрыл дверь, повернулся к Кайле и кивнул ей в знак того, что можно продолжать.
Она склонилась над братом и коснулась зубцами его лба: один над закрытым левым глазом, другой – над закрытым правым. А затем большим пальцем она сдвинула красный переключатель на рукояти.
Было бы круто, если бы камертон начал светиться фиолетовым или издавать звуки сминаемого листового железа, но ничего не произошло – ни с прибором, ни, насколько я мог судить, с Тревисом. Конечно, я больше сочувствовал Кайле, которая питала такие большие надежды, чем Тревису, не испытавшему никаких изменений в своём счастье – или отсутствии такового.
Кайла отвела руку с камертоном назад. А потом, отчаянно вскинув брови, она повернула камертон на пол-оборота, так, что правый зубец оказался над левым глазом, а левый – над правым, и снова осторожно, но крепко прижала зубцы ко лбу брата, и…
…и глаза Тревиса, затрепетав, открылись.
Виктория Чен хотела знать наверняка.
Она ждала Росса в застеклённом вестибюле здания «Источника Света». Она занервничала ещё больше, когда в одиннадцать часов он не появился: в 11:30 начиналось время на пучке у другого исследователя. Однако в 11:10 он всё же приехал. Виктория зарегистрировала его, проследила, чтобы он пристегнул дозиметр, и они отправились в долгий путь к выходу пучка СусиQ.
– Ты уверен, что действительно этого хочешь? – спросила она, возясь с оборудованием.
Росс был, как всегда, само добродушие.
– Конечно, хочу. Для тебя что угодно, любовь моя. Ты же знаешь.
Она ввела с клавиатуры серию команд.
– Спасибо, – сказала она. – Ты очень хороший человек. А теперь ложись вот сюда… – Она указала на каталку.
Росс улыбнулся:
– Прямо среди бела дня?
– Не сегодня, дорогой, – ответила она, многозначительно двигая бровями, – но ведь всегда есть вечер.
– И впрямь, – ответил он, ложась на спину – то ли «навзничь», то ли «ничком», она всегда забывала, какое слово что означает, но в любом случае его худощавая фигура в синих слаксах и светло-голубой рубашке выглядела здорово. Он и в качестве партнёра был хорош: внимателен к ней, но сам обходится недорого во всех смыслах; с ровным характером, но в постели неутомимый, как машина.
– Спасибо, что согласился, дорогой, – сказала она, затягивая ремень у него на лбу. – Думаю, у меня из этого выйдет реально хорошая статья.
– Не за что.
– Теперь просто расслабься. Как любят говорить доктора, это совсем не больно. – Она кликнула мышкой по кнопке на экране, и процесс начался. Сначала монитор показывал лишь ровную горизонтальную линию – отсутствие суперпозиции, – но так было всегда; требовалось около десяти секунд для сбора данных, и…
И вот они. Линия стала изгибаться, и затем огромный пик образовался в её левой части, показывая единственный электрон в суперпозиции. Она взволнованно ждала появления второго пика, а потом третьего, и…
И она ждала, и ждала, и ждала. О, обычная волнистая линия появилась в верхней части, однако у всплеска на нижней спутников так и не возникло.
Росс пошевелился на каталке. Она подошла к эмиттеру пучка, нацеленному ему на макушку, и после секундного промедления сделала единственное, что пришло ей в голову: она постучала пальцем по эмиттеру так, как обычно делают с забарахлившей электроникой. Но эмиттер – твердотельное устройство, так что на дисплее ничего не изменилось.
Одна и только одна суперпозиция. Виктория почувствовала, как у неё отвисает челюсть. Это какое-то безумие. Какая-то чушь. Она знала Росса… да, именно это слово – она близко его знала. Он не мог быть… попросту никаким образом не мог оказаться… но…
Она обнаружила, что пятится и как зад уткнулся в край стола. Она смотрела на него, и он скосил взгляд, чтобы посмотреть на неё.
– Мы закончили? – спросил он.
Он, разумеется, имел в виду эксперимент, но… нет-нет, он вообще ничего не имел в виду. Он не думал об эксперименте. Если то, что Джим Марчук сказал Кайле, было правдой, он