— Правильно! Конструкторское бюро от конструктора не уйдёт. А вот работу, как известно, надо начинать с большого запева, — сказал отец, узнав о намерении сына идти на строительство Волго-Дона...
Может быть, делегатам, сидевшим рядом с молодым, высоким, ясноглазым человеком на Конференции сторонников мира, было странно видеть, как тот без видимой причины улыбается, рассеянно вертя в руках листки с конспектом своего выступления. Но разве можно бывшему солдату скрыть радость воспоминания о том, какое счастье познал он на великой стройке, какие необозримые перспективы для смелого технического творчества открыла она перед молодым советским инженером, делающим свои первые шаги!
На стройках умеют ценить людей. Талант молодого инженера был сразу замечен. Его послали на Урал наблюдать за рождением той необыкновенной машины, на которой ему предстояло работать.
Завод тяжёлого машиностроения, куда он приехал, называли родиной гигантов. Но такой машины, должно быть, не доводилось ещё изготовлять и здесь. Отправляясь в командировку, инженер, конечно, знал габариты машины, и всё же всю грандиозность её он постиг только здесь, увидев, как в цехе сваривали для неё ковш. Огромный, тяжёлый, он возвышался над всем окружающим. Рабочий со своей державкой, излучающей фиолетовые молнии, возился возле стальной челюсти ковша. Он напоминал инженеру муравья, суетящегося на зубах лошадиного черепа. Анатолию Ускову посчастливилось видеть, как впервые опробовали механизм шагания, как гигант, вдруг ожив, начал поднимать свои огромные лыжи.
Анатолий Усков был одним из тех, кто уже потом, на трассе будущего канала, монтировал первый шагающий экскаватор — ЭШ-14-65. Подчиняясь его воле, ещё неуверенно переданной через приборы управления, эта машина осторожно сделала свои первые шаги, вынула первые четырнадцать кубических метров земли одним ковшом!
Здесь можно, конечно, привести и цифры. Рассекая гребень водораздела между Волгой и Доном, большой шагающий экскаватор, начальником которого бессменно, до самого победного завершения стройки, работал инженер Усков, только за один год вынул, отнёс в сторону, выбросил в отвалы свыше двух миллионов кубических метров земли. Это целый горный хребет, зубчатая гряда которого, протянувшись вдоль русла канала, далеко, за десятки километров, видна сейчас пассажирам, проплывающим по новому водному пути.
Сознание важности проделанной работы — большая отрада труженика. Но разве в кубометрах вынутого грунта исчислишь радость того, что вот ты первый из людей на земле привёл в движение эту гигантскую машину-завод, научился ею управлять, подчинил её своей воле, создал свои, рациональные методы её использования, научил этим методам своих товарищей, которые потом вывели на трассу других строек такие же огромные машины!
Вот в этом-то и заключался для Анатолия Ускова дорогой сердцу советского человека мирный труд, право на который честно завоевал себе солдат Сталинграда. Поглощённый своей необыкновенной работой, Анатолий Усков не мог забыть и не забыл, что пережил он солдатом. И так уж случилось, что довелось ему рыть канал примерно в десяти километрах от места, где он в составе дивизиона тяжёлых гаубиц отражал последние атаки танков Манштейна. Он много думал об этом и однажды, сдав смену, сел в автомашину и повёл её не домой, в посёлок, а в степь, на место недавнего боя. Без труда нашёл он незаметную балочку, вдоль которой тянулись когда-то их позиции. А вот и подковка орудийного дворика, уже зализанная ветрами, заросшая седой шершавой полынью и нежными султанчиками ковыля.
— Тут я был ранен, — сказал вслух инженер, хотя рядом с ним никого не было.
Он попытался вспомнить, о чём же думал он, оставшись тогда один, последний солдат у своей пушки, в те короткие удивительные минуты, когда меж двумя танковыми атаками давал остыть орудийному стволу, перед тем как загнать в него новый снаряд.
В самом деле, о чём же он тогда думал? Отбить врага, не дать ему прорвать кольцо. А ещё? Поскорей освободить от фашистов родную землю. Ну, а ещё? Мечтал, кажется, об учёбе и о том, как после войны будет восстанавливать Сталинград. Ну, а ещё, ещё? О том, чтобы никогда уже не было войн, чтобы уничтожить тех, кто их замышляет.
И всё сбылось: враг не прорвался и получил по заслугам; родная земля свободна; он, солдат, недалеко от места недавнего сражения на своей огромной, почти фантастической машине прокладывает великий водный путь.
...Гитлер отравился, как крыса; других бандитов из его шайки настигла позорная петля. Но вот уже новые империалисты хотят сменить тех, чьи старые каски, изуродованные, пробитые пулями, ржавеют то там, то тут по всей бескрайней степи, где Анатолий Усков строил великую водную трассу. Они хотят помешать ему пролагать новые водные пути, орошать пустыню. Они хотят вновь терзать цветущую советскую землю гусеницами своих танков. Они хотят опять разрушить его родной Сталинград, восставший из руин. Они мечтают атомными бомбами превратить в пыль его стариков, его жену, его ребёнка...
И инженер, сидя в ярко освещённом зале, где проходила конференция, ясно представил, как он раздумывал обо всём этом там, в степи, на склоне оврага, у заросшего травой артиллерийского дворика, который, как казалось, ещё хранит где-то там, под седым полынным ковром, отпечатки колёс его гаубицы...
— Слово имеет начальник большого шагающего экскаватора Анатолий Павлович Усков! — услышал он голос председателя.
Инженер вздрогнул, не сразу оторвавшись от своих дум. Потом торопливо поднялся, захватив листок с конспектом. Вот он медленно идёт через зал, поднимается на трибуну, щурится в лучах прожектора. Видя, что тысячи глаз устремлены на него, он чувствует, как сразу становится влажным и тесным воротничок рубашки.
Нет, он не будет волноваться! У него есть что сказать всем этим людям, собравшимся сюда для того, чтобы по воле могучего нашего народа защищать мир. Негромко, неторопливо рассказывает он притихшему залу о гигантских работах, которые ведутся сейчас, о необыкновенных советских машинах, работающих на великой трассе.
Он говорит, но мысль, которая пришла ему в голову, когда он ездил на место былого сражения, не даёт ему покоя. И, отодвинув бумажку с тезисами в сторону, он говорит, сурово сдвинув тёмные брови:
— Мирные стройки — это всенародная гордость, это выражение могущества нашего государства, его неисчерпаемых резервов, его силы. Пусть помнят об этом слишком ретивые вояки, мечтающие о нападении на нашу Родину!..
На миг он останавливается, удивлённый. Что это за шум поднялся? Из-за слепящих прожекторов ему не видно зала. Но он догадывается. Это аплодируют его словам, аплодируют шумно, упорно, так, что кажется, будто крупный весенний дождь стучит о железную крышу.
И, грозно сверкнув глазами, инженер произносит:
— Мы, сталинградцы, говорим этим слишком ретивым воякам: не забывайте про Сталинград, не забывайте уроков истории!
Послание потомкам
Григорий Рассыпнов, невысокий, прочно сложенный молодой человек с широким, добродушным обветренным лицом, бригадир молодёжной бригады бетонщиков, о которой недавно щедро и хорошо написала комсомольская газета, пружинистым шагом ходит взад и вперёд, ловко двигаясь в тесных промежутках между койками.
Помещение выглядит необычно. Это круглый, довольно просторный чум с дощатыми стенами, с узкими, продолговатыми окнами. Кровати расположены в нём, как спицы в колесе. Посреди чума — стол, и за ним над чистым листом бумаги, нетерпеливо вертя карандаш, сидит Надя Боброва, миниатюрная черноволосая девушка лет восемнадцати. В своём пёстром шёлковом платьице, в небрежно накинутой на плечи меховой шубке, как бы подчёркивающей, что девушка пришла сюда ненадолго и скоро уйдёт, с густой шапкой коротко остриженных волос она похожа, пожалуй, на одну из тех актрис, что исполняют в театре роли мальчишек. На самом деле это электросварщица, и притом знаменитая не только в своём строительном районе, но и по всей трассе. Больше того: это бригадир электросварщиков, соревнующихся с бригадой Рассыпнова.
Чёрными насмешливыми глазами она следит за тем, как Григорий маневрирует в тесных проходах. Перед ней возле листа бумаги стоит пустая бутылка с тщательно отмытой этикеткой, лежит обломок сургучной палочки, горит свеча. Странно выглядит эта свеча в помещении, освещённом электричеством.
В глубине чума, в тени, полулежит на койке Али Кутлукузин — большой смуглый парень с бровями такими широкими и густыми, что они похожи на чёрных мохнатых гусениц. По правилам общежития, лежать в одежде на койках строжайше запрещено, и Али устроился очень хитро: ноги у него находятся на табуретке, и в любую минуту, как только начальник обратит на него пристальный взгляд, он может соскользнуть с постели и усесться как ни в чём не бывало.
Но Григорию сейчас не до правил. Продолжая шагать своей бесшумной кошачьей походкой, он нетерпеливо ерошит на голове короткий русый бобрик, кусает губы, вздыхает, сосредоточенно морщит лоб.
— Видели бы тебя сейчас читатели комсомольской газеты: вожак молодёжи, волжский богатырь в муках творчества! — насмешливо замечает Надя и начинает нетерпеливо постукивать карандашом по своим мелким, ровным, перламутрово-белым зубам.
Григорий царапает девушку коротким, сердитым взглядом, но молчит. Он явно сконфужен.
— Может быть, свечу погасить? Жалко, догорит, бедная, пока ты тут чум меряешь, — неумолимо продолжает Надя.
— Главное, хорошо начать, — говорит Григорий, сосредоточенно хмуря лоб. Он резко остановился перед столом, и лицо его, открытое, широкое, осветилось довольной улыбкой: — Нашёл! Давайте начнём, как у Маяковского: «Уважаемые товарищи потомки!» А?
Наступает молчание. Слышно, как где-то вдали воют моторы бетоновозов, как под окнами барабанит увесистая весенняя капель, как совсем уж рядом перекликаются сверчки, неведомо откуда появившиеся в этом временном посёлке строителей.
— Знаменито, граждане! — отзывается издали Али Кутлукузин, всегда и во всём согласный со своим бригадиром.