То были первые такты разговора, в которых не следовало искать какого бы то ни было смысла. Первые холостые такты, чтоб заработали механизмы и системы и разогрелось масло, как выразился бы автомеханик Йонко Йонков.
Но Первомай разогревался быстро.
— Ничего о том вопросе не слышно?
— О каком это? — не понял Лазар Лазаров.
— Насчет сноса… У тебя связи, с большими людьми знаешься… Может, слыхал что.
Он пытался польстить Лазарову, расположить его к себе.
— Ничего похожего… — сказал тот, отхлебывая пиво. — Вот насчет солярки слышал…
— А что с соляркой? — К ним подошел Пенчо Пенчев. И с ним — молодой человек в клетчатом пиджаке — единственный, кто был здесь незнаком остальным обитателям поселка. Никто не мог вспомнить, есть ли у него участок по соседству, где он работает и кем, видели только, что он пришел вместе с Пенчевым, и только это и удостоверяло его личность. Весь вечер его будут называть между собой «Знакомый Пенчевых».
— Солярку на топливо больше продавать не будут, — сказал Лазаров. — Знаю из достоверного источника.
— Хорошо, я три тонны успел купить, целую цистерну, — обрадовался Пенчев. — Будто чувствовал, к чему дело идет… Жена ворчала, «куда тебе столько солярки», а я не послушался, и теперь у меня три тонны, а там будь что будет.
— Три тонны — это капля в море! — сказал Лазаров. — А потом как?
Физиономия Пенчева медленно мрачнела — он и впрямь не подумал о том, что же будет, когда его три тонны сгорят.
— Энергетический кризис, брат ты мой! — продолжал Лазар Лазаров. — Процесс идет во всем мире… Не может не затронуть и нас.
— Всего мира коснулся, а нас обойдет? Как бы не так! — подтвердил Знакомый Пенчевых.
— А мне не верится, — сказал Дило Дилов, привыкший подбадривать себя при любом неприятном известии. — Вся Болгария сейчас отапливается соляркой, а теперь вдруг — откажись… Это все равно что перейти опять на конную тягу.
— Конная тяга — дело другое, — возразил заочник. — А солярка, как выяснилось, ценный продукт, в ней содержится еще триста ценных продуктов… Про это и в газетах пишут.
Дило Дилов рассмеялся от всей души, не без чувства жалости к этому вроде бы ученому человеку. Не мог он поверить, чтобы в голубоватой жидкости, которую он наливает через лейку в свою печку, могло быть что-то еще, кроме неприятного, липнущего к рукам запаха, который трудно отмыть, даже если дважды намылишься туалетным мылом. «Вот бедняга, — подумал он. — День-деньской сидит за книжками и от этого чтения плетет черт-те что… Да и холостяцкое житье тоже, наверно, на мозги действует». У Дило Дилова была собственная теория, согласно которой длительное воздержание под конец действует мужчине на мозг.
— Не веришь, а я тебе вырезку покажу из газеты, — настаивал Лазаров. — Я из газет вырезки делаю, складываю в специальную папку… Триста ценных продуктов, которыми все дорожат, а у нас, у болгар, они вылетают в трубу!
— Мало ли чего понапишут в газетах! — упорствовал Дилов. — Их небось каждый день чем ни чем, а заполнять надо… Если всему верить…
— Я вот на днях прочел, — сказал Первомай, — в Софийском округе созданы бригады по сносу… Люди, значит, и машины… Обходят дачи, осматривают: эту — на снос, эту — нет… Машина подойдет, подхватит дом, шлеп в самосвал, ты оглянуться не успел — пустая поляна!
— Как это «шлеп»? — спросил Дилов.
— В самосвал — шлеп — и нету!
— Что-то не верится.
— А я тебе газету покажу… У меня есть. Я их не вырезаю, как Лазаров, а складываю в ящик, в буфете. И эта тоже у меня в ящике.
— Может, она и в ящике, но…
— Надо мне будет просмотреть мои вырезки, — сказал Лазаров. — Думаю, там что-нибудь есть насчет этих бригад. Не может не быть…
Честно говоря, он не помнил, чтобы ему попадалось в газетах нечто подобное, но не мог же он допустить, что кто-то другой больше него осведомлен в вопросах печати.
— При такой нехватке рабочих рук… — сказал Дилов, — когда любое строительство тянется годами, это надо быть без головы, чтобы создавать бригады по сносу.
— Однако же вот создали! — сказал Первомай.
— И правильно сделали! — сказал Знакомый Пенчевых. — А то, понимаешь, анархия… Кто ни попадя — строит… Дача, гараж, то-се… Бетон, балки, колонны… С разрешением, без разрешения… Куда это годится? Есть у нас законы или нету?
— Законы-то есть… Государство без законов не может, да… — начал было Первомай, но осекся: ненависть к этому человеку обручем сжала ему горло.
«Счастье, нет у меня в руке бутылки, как у Лазарова, — мелькнуло у него в голове. — Еще огрел бы… Иди потом оправдывайся… Неизвестно, что за птица… Может, у него еще и пистолет за поясом…»
Он решил покрутиться возле знакомого Пенчевых, поглядеть, не оттопыривается ли у пояса клетчатый пиджак, но не успел исполнить свое намерение: в эту минуту раздался шепот — прибыли Недевы!
Стефка встретила их в воротах и теперь вела по дорожке между клумбами.
Она и раньше подходила к воротам, встревоженная тем, что сына все нет, но при этом поглядывала и в сторону дачи с островерхой крышей, пока не заметила наконец, там, у гаража, большую голубую машину. Только тогда у нее немного отлегло от души — до этого ее не покидало опасение, что Недевы могут и не прийти, что приглашение они приняли неискренне, просто чтоб отделаться. В среду вечером она заявилась к ним на городскую квартиру и еще с порога заметила тонкую улыбку Недевой. Соседи по даче, они были знакомы уже несколько лет, оказывали друг дружке мелкие услуги, но тут ей впервые выпал случай увидеть, как живет это известное в городе семейство. Недева ввела ее в просторную гостиную, пригласила сесть в новое кресло, обитое красным букле, угостила бокалом чинцано и конфетами «Дипломат», но приглашение принять не спешила — дескать, надо сначала спросить у мужа. «Неизвестно, свободен ли он в субботу, вы ведь знаете, как он занят, я его иногда целыми днями не вижу…» — «Конечно, товарищ Недева, — осторожно возразила ей Стефка заранее приготовленными словами, — но он не должен отрываться от масс, от народа, как говорится, из которого он сам вышел… Конечно, мы люди маленькие, нам и в голову не приходит равнять себя с вами, но все же депутату надо иногда бывать среди тех, кто за него голосовал…» Избитые слова, которые ей осточертело слышать по радио и телевизору, кстати пришли ей в голову, и она ловко пустила их в ход, учуяв, что они производят должное впечатление на супругу депутата.
Сейчас Недевы шли рядом с нею — отец, мать и дочь, приятно шелестели платья, сшитые у сестер Мончевых, единственных в городе частных портних, уцелевших благодаря заступничеству своей высокопоставленной клиентуры; пахло польскими духами «Беата», мылом «Люкс» и юной девичьей кожей.
— Наташа-то как выросла! — говорила Стефка, любуясь дочерью Недевых. Та была рослая, пышные светлые волосы заплетены в тяжелую косу, голубые, должно быть, глаза при электрическом свете казались зеленоватыми, в тон бледно-зеленому трикотажному платьицу. — Нет, правда… За одно лето настоящей невестой стала… А вроде бы только вчера бегали с нашим Фео по лужайкам.
Насчет лужаек — это было верно, Фео и Наташа подружились и вместе играли еще тогда, когда Вербняк представлял собой покрытый виноградниками холм и на месте нынешних дач лишь кое-где стояли простые сараи или сторожки. В ту пору соседи почти не знали друг друга, встречаясь только во время воскресных наездов, когда они возделывали эту каменистую и вязкую землю, которая тем не менее давала прекрасный виноград. Йонковы тогда не слишком дорожили знакомством с каким-то небольшим начальником по имени Недю Недев. Он казался им человеком малозначительным, в особенности когда он тащился с опрыскивателем на спине, с ног до головы перепачканный раствором купороса и гашеной известью. И сторожка у него была самая неприглядная — пирамида из старых, негодных кольев, прикрытых связками сухой виноградной лозы. Никто и вообразить не мог, что на месте этой времянки, от которой несло терпким запахом гниющего дерева, вырастет однажды альпийская дача с громоотводом, что ее владелец уже не будет ходить в холщовых штанах и рубахе, проеденных известью, а его физиономия будет мелькать не столько на винограднике, сколько на страницах городской газеты…
— Закон природы, товарищ Йонкова, — сказал Недю Недев. — Молодые растут вверх, мы — вниз… Разве не так?
— Дайте срок, отберем мы у вас вашу красавицу! — пригрозила Стефка. — Пусть только Фео вернется из армии…
В ее словах не заключалось ничего особенно смешного, но все засмеялись, словно инстинктивно пытаясь смягчить угрозу, которая таилась в ее словах.
Они вышли на освещенную площадку перед домом. Музыканты заиграли туш, но Недев смущенным кивком как бы попросил их поменьше усердствовать. Ему было под пятьдесят, он был невысок, с бледной нежной кожей, какая бывает у голубоглазых мужчин, — сейчас она порозовела под устремленными со всех сторон взглядами. На указательном пальце его правой руки висела тщательно обвязанная шпагатом коробка, в которой чуткое ухо Стефки угадало алюминиевый звон кастрюли-скороварки. Ей уже подарили две такие кастрюли в таких же коробках, эта третья, но она не очень расстроилась, потому что заранее договорилась со знакомой продавщицей из хозмага, та обещала обменять все, что будет лишнего…
— Привет соседу!
Музыка неожиданно оборвалась, а так как все примолкли, то голос Лазара Лазарова прозвучал особенно громко. Он стоял напротив Недева с протянутой для приветствия рукой, но гость замешкался: палец запутался в шпагате, и он никак не мог избавиться от коробки. В конце концов это ему удалось, и он пожал заочнику руку.
— Добро пожаловать! — добавил Лазаров. — А то мы уж тут, как Гамлет, гадали: придет — не придет…
— Извините, задержались немного… — сказал Недю Недев. — Сами знаете, пока освободишься…
— Ничего, ничего… Главное, пришел, уважил, как говорится, мы же понимаем, каково быть большим человеком, отовсюду дергают, зовут на всякие мероприятия, так чтоб еще и для нашего мероприятия выкроить время…