Он запирается, сбрасывает пиджак, одной рукой освобождается от галстука, а другой торопливо набирает номер коммутатора гостиницы. Связывается по междугородному со своей варшавской квартирой и лишь потом смотрит на часы: без двадцати два. Дают Варшаву, голос у жены заспанный, но без тревожных ноток — она привыкла к его фокусам.
— Что-то случилось?
— Я очень тебя люблю, — говорит Плихоцкий.
— Объясни, что случилось. Я только заснула, и вдруг…
— Очень скучаю.
— Ты пьян? Знаешь же, с каким трудом я засыпаю…
— С чего бы мне быть пьяным?
— В такое время…
— Дорогая моя! Для любви хорошо любое время. Выезжаю утром, прямо в офис, но постараюсь пораньше быть дома.
— Даже не спросишь, что с моей выставкой, — говорит Мария Плихоцкая и кладет трубку.
Плихоцкий с минуту переваривает этот упрек. Отношения их таковы, что именно он постоянно оказывается в положении уязвленного. Потом раздевается, принимает душ; он мускулист, молод, выглядит гораздо моложе своих тридцати восьми лет, в отличной форме. И, будучи по натуре оптимистом, вскоре почти забывает о неприятности. Он возвращается мысленно к нынешнему совещанию, к сольному выступлению Барыцкого. Надо учиться, еще пару лет походить в учениках. Лишь бы завтра как-нибудь половчее затушевать эту никчемную демонстрацию. Напрасно погорячился. Ведь можно было выступить осторожнее, с позиции стороннего наблюдателя…
Малина, не зная устали, проплясала с тремя наиболее стойкими итальянцами до четырех часов утра. Когда она простилась с дорогими гостями, один из них — разумеется, тот, молодой и, как выяснилось, упрямый красавчик — увязался за ней: дескать, неудобно даме в такую пору блуждать одной по закоулкам огромного отеля. Отделаться от него не удалось, поехали вместе на восьмой этаж, Малина сердилась, но виду не подавала, только от злости, по своему обыкновению, кусала нижнюю губу. Итальянец декламировал вполголоса какие-то лирические стихи, пожимал ей локоть, заглядывал в глаза, когда остановились у ее комнаты, долго и самозабвенно лобызал руку. Не уходил. Она чуть приоткрыла дверь и ухитрилась проскользнуть в номер. Спокойной ночи! Но закрыть дверь не удалось, Казанова успел сунуть в щель ступню в модном, начищенном до блеска ботинке, зашептал что-то умоляюще, и Малина, уже струхнувшая не на шутку, заметила, какой у него безумный взгляд. Кабина лифта остановилась на восьмом этаже, сейчас из нее выйдут люди, а тут такая нелепая сцена. И Малина решила действовать: с очаровательной улыбкой высунулась, протянула руку, словно желая погладить поклонника по смуглой щеке, и быстрым движением взлохматила его старательно причесанную и напомаженную шевелюру.
Из лифта высыпала оживленная компания.
Подействовало. Агрессор отступил, чтобы поправить прическу. Малина захлопнула у него перед носом дверь, прижалась к ней спиной и весело рассмеялась. Что ж, все, что хорошо кончается, есть благо.
Спустя минуту, нагая и снова беззаботно веселая, она готовилась к омовению. Когда ванна наполнилась, высоко подвязала волосы, смыла макияж и со вздохом облегчения погрузилась в горячую воду. Малина устала, но была довольна. Она так старалась, чтобы все организовать как можно лучше. Просто из кожи вон лезла. Так это было для нее важно. И пожалуй, добилась успеха. Блеснула безупречным знанием итальянского языка. Атмосфера была непринужденной. Стол великолепный. И это было ее заслугой, поскольку даже меню она привезла с собой в нескольких вариантах, предварительно как следует обсудив его со знатоками этого дела. Изо всех сил старалась она очаровать старого хрыча Барыцкого. Как это было для нее важно! Заметил ли он ее рвение? А флирт с Плихоцким возник неожиданно. Теперь, когда она вспомнила об этом, настроение ее чуть-чуть омрачилось.
Плихоцкий напомнил ей кого-то из французских киноактеров. Не Делона ли? Он был мужественнее с виду, может, не столь эффектен, но понравился ей с первого взгляда. Почувствовав это, он немедленно принялся фамильярничать. А потом — в первый же вечер — постучался в ее комнату. Она заколебалась, впускать ли, но Плихоцкий сказал что-то деловым тоном, и она отворила. Он вошел и запер за собой дверь. Что это означало, было ясно.
Он думает, что со мной так можно. В глазах инженера теплился насмешливый огонек. Она еще боролась с соблазном. Выходит, считает меня потаскушкой? Не хочу, не желаю. Он рассмеялся, и она не докончила протестующей фразы. Плихоцкий обнял ее и начал целовать. «Только не ломай комедии, моя милая». Он был ловкий, сильный и так ей нравился. И в тот момент, когда она была уже почти готова воспринять случившееся как перст судьбы, зазвонил телефон. «Не бери трубку», — сказал он, склоняясь над ней. «А если это Барыцкий? Он обещал позвонить?» «Не бери», — повторил Плихоцкий, а телефон продолжал трезвонить. Она потянулась за трубкой, услыхала голос Барыцкого, это ее отрезвило, и она выскользнула из объятий Плихоцкого. «Да, конечно, сейчас возьму ручку». Но Барыцкий не любил отдавать распоряжения по телефону: «Я в конференц-зале с гостем, спуститесь сюда через пять минут. Не знаете ли, куда девался Плихоцкий?» «Не знаю», — сказала Малина, показывая инженеру знаками, что его ищет старик. Так закончился этот их гостиничный эпизод.
Позже, по зрелом размышлении, она пришла к выводу, что люди, подобные Плихоцкому, не дорожат легкими победами. А ведь она была заинтересована и в Барыцком, и в Плихоцком. Любой ценой она должна сменить место работы, и именно Барыцкий явится для нее трамплином, поможет ей совершить прыжок в широкий мир. Вот о чем мечтала Малина. Впрочем, для этого у нее были веские основания — диплом экономиста, знание иностранных языков. Лишь бы Барыцкий захотел помочь. Она может работать в одной из внешнеторговых организаций, в представительстве какой-либо польской фирмы. На простор, на простор! Об этом она мечтала. Значит, никаких поблажек Плихоцкому! Роман — да. Но пока что — платонический.
Прежняя работа ей опротивела: нелегко красивой девушке среди мужчин, не отличавшихся, как правило, деликатностью. Она допустила несколько просчетов — любила пофлиртовать. Кругозор ее был шире, чем у многих окружающих мужчин, однако Малина чувствовала, что, попав в первые красотки фирмы, уже не может рассчитывать на серьезное к себе отношение.
Все это было утомительно, сложно и бесперспективно. Сейчас ей не хотелось об этом думать. Она улыбалась, и эта улыбка должна была оберегать ее от неприятных мыслей. Горячая ванна обостряла ощущение усталости. Любопытно, каков Плихоцкий в роли любовника? По своему обыкновению Малина постепенно засыпала в ванне. До чего же утомительны были эти четыре дня! Ну и наработалась же она! Совещания с утра до вечера. Мужчины так медлительны. Женщины, более привычные к покупкам, договорились бы куда быстрее. Но женщины ей антипатичны. Она предпочитает мужское общество.
Малина уснула. Вода в ванной остывала.
В пять затрезвонил телефон. Она проснулась не сразу, телефон звонил несколько минут, упрямо, неотступно. Наконец она выскочила из ванны, дрожа от холода, закуталась в купальную простыню и подняла трубку.
Звонил Качоровский из своего номера, еще в одной майке, растрепанный, небритый. Во время поездок с Барыцким (тридцать лет ни с кем другим он не ездил) ему вменялось в обязанность всех будить. По этой части у него огромный опыт, и он знает, что труднее всего будить девушек. Тут всякое бывало. Качоровский, великий моралист, предпочитает не вдаваться в воспоминания на эти темы. Впрочем, Барыцкий — хоть они и были друзьями — грешил всегда в одиночку. Но это дела давно минувших дней.
— Побыстрее одевайтесь, через полчаса я снова позвоню, — говорит Качоровский. На другом конце провода слышен громкий зевок.
Качоровский звонит еще раз, точно через пятнадцать минут, когда Плихоцкий и Парух в своих номерах торопливо заканчивают туалет. Ему опять приходится долго ждать, прежде чем Малина берет трубку.
— Вы уже действительно проснулись?
— Теперь да.
— Позвонить еще раз?
— Нет. Уже не надо.
Качоровский многозначительно кашляет.
— Инженер Барыцкий очень не любит, когда кто-нибудь опаздывает.
Минутная пауза, и звонкий голос девушки, окончательно вырванной из объятий сна:
— Благодарю. Теперь наверняка не опоздаю.
Малина Соллогуб понравилась Качоровскому, хоть поначалу он нашел ее вертихвосткой. Но потом, слушая, как она во время единственной развлекательной поездки разговаривала с директорами и лопотала с итальянцами, мужами, поседевшими на фронтах международной торговли, а говорила она как равная с равными, пересмотрел свое о ней мнение. Проникся симпатией: вот они теперь какие, девчонки-то! Ну и времена! Мне бы такую дочку.
Это сразу же разбудило черные мысли. Тревожные предчувствия. Страх за жену — что с Анелей? Вчера названивал непрерывно, вплоть до полуночи, но никто не отвечал. Что там творится?
Качоровский кое-как запихал свои вещи в потертую дорожную сумку, сбежал по лестнице с девятого этажа (не любил ездить на лифте), заглянул на кухню. «Шеф, наш завтрак» (в голосе напускная беззаботность). «Термосы и пакет с бутербродами приготовлены? Мне как обычно: яичница, жареная колбаса, кофе с молоком». Эти калории необходимы. Качоровскому предстоит сложный рейс, придется жать на всю железку, чтобы к девяти поспеть домой, то есть в Варшаву, а машина уже изношенная, вести ее тяжеловато, все же шестиместный лимузин. В министерстве его называют катафалком. Но Качоровский предпочитает его «мерседесу», — то ли привык, то ли дело вкуса, впрочем, взгляды его разделяет и Барыцкий.
Слава богу, что ярмарка уже закрылась, хотя дома ждут неприятности, о которых даже подумать страшно.
Качоровский пытается отогнать черные мысли, но они возвращаются. Что Анеля? Как она перенесла это со своим больным сердцем? Он звонил ежедневно по вечерам, и с каждым днем она становилась как бы спокойнее, но это одна видимость, он ни минуты не верил ей. Качоровский просил тестя ночевать у них. Анеле нельзя в такой момент оставаться одной. Но поможет ли ей чье-либо присутствие? И не будет ли тесть бередить раны своей болтовней? Какая несправедливость, какая обида! Почему такой удар обрушился именно на нас? Разве мы его заслужили?