— Или сиди как следует, Джо, и оставь меня в покое, или можешь вылезать и идти пешком, — сказал я, стараясь, чтобы мой грубый тон дошел до его сознания.
Но он продолжал свое и теперь уже рыдал в голос.
— Ты не знаешь, какие у меня неприятности, — всхлипывал он.
Я решил выслушать его до конца. Чем скорее он выложит все, что у него на душе, тем скорее успокоится и заснет, подумал я.
— Какие неприятности? — спросил я. Мне это было ничуть не интересно.
— Аллан, я тебе скажу потому, что ты мой товарищ, настоящий товарищ. — Он положил мне руку на колено я сбросил ее.
Между новыми взрывами рыданий Джо забормотал:
— Договорились, что я должен «придержать» лошадь, а я этого не сделал, и Сэнди проиграл кучу денег, и он сказал, что рассчитается со мной, и он все ходил за мной и повторял это день за днем, и я знал, что он сделает что-нибудь страшное, и он сделал, — Он умолк, чтобы перевести дух. — Еще хорошо, что я упал на мягкую землю, а не то я сломал бы себе шею. Это совсем не смешно. А этот сволочной Сэнди, — он задохнулся на этом имели, — он смеялся! Ну ничего! Он у меня посмеется! Я ему сверну на затылок его сволочную рожу!
Эта последняя сентенция заставила меня улыбнуться. Джо с его младенческим лицом и слабым характером, хотя, может быть, и сильный физически, был для грубого, могучего Сэнди не страшнее самонадеянного десятилетнего мальчишки. Хвастовство Джо, так же как и его нытье, шло от неуверенности в себе. Но содержание начатой им речи — это было нечто совсем новое.
— Какую лошадь ты не стал «придерживать»? — спросил я. — И откуда Сэнди знал, что ты должен ее «придержать»?
Одну секунду я думал, что осторожность заставит его замолчать, но после небольшого колебания он разговорился. Алкоголь исходил из него вместе со слезами. Слушая этот полный жалости к себе, прерываемый икотой, наполовину неразборчивый рассказ, я узнал довольно жалкую историю. В очищенном от непристойностей и сокращенном до самой сущности виде она сводилась к следующему: Джо получал щедрый гонорар за то, что несколько раз «придерживал» лошадей. Два раза я видел это сам. Но когда Дэвид Стампе сказал о последнем таком случае своему отцу, Джо едва не потерял жокейские права, и это разохотило его рисковать. Когда в следующий раз его попросили «придержать» лошадь, он было согласился, но потом разнервничался, не придержал в начале, а у финиша сообразил, что если он проиграет эту скачку, то уж точно лишится жокейских прав. И пришел первым. Это было десять дней тому назад.
Я был удивлен.
— Значит, единственный человек, который навредил тебе, был Сэнди?
— Он меня перебросил через канат… — Джо был готов начать все сначала. Я прервал его.
— Но ведь, наверно, не Сэнди платил тебе за то, что ты не придешь первым?
— Нет… Не думаю… Не знаю… — захныкал Джо.
— Ты хочешь сказать, что так и не знаешь, кто тебе платил? Ни разу не дознался?
— Какой-то мужчина звонил мне по телефону и говорил, когда нужно «придержать» лошадь. А потом я получал по почте пухлый конверт с деньгами.
— Сколько раз ты это проделывал? — спросил я.
— Десять, — сказал Джо, — и все за последние полгода.
Я молча смотрел на него.
— Часто это бывало просто. Эти дохляки все равно бы не прибежали первыми, даже если бы я помогал им.
— Сколько ты получал за это?
— Сотню. А два раза по двести пятьдесят. — Джо все еще без удержу болтал языком, и я верил ему. Это были большие деньги, и тот, кто готов был платить их, теперь, конечно, захочет жестоко отомстить Джо. Ведь он ослушался приказа и пришел первым. Но Сэнди? Я не мог этому поверить.
— Что сказал тебе Сэнди, когда ты выиграл скачку? — спросил я.
Джо все еще плакал.
— Он сказал, что он ставил на лошадь, которую я обогнал, и что он со мной рассчитается, — сказал Джо. Похоже было, что Сэнди выполнил свою угрозу.
— Ты не получил свой пакет с деньгами, я полагаю?
— Нет, — сказал Джо, втягивая воздух носом.
— Ты что же, не имеешь даже представления, откуда приходили деньги? — спросил я.
— На некоторых конвертах были лондонские штемпеля, — сказал Джо. — Я не обращал внимания. — Без сомнения, он был слишком занят содержимым конвертов, чтобы обращать внимание на остальное.
— Ну хорошо, — сказал я, — но теперь-то, когда Сэнди отомстил тебе, ты в безопасности. Может быть, ты перестанешь реветь? Чего ты раскис?
Вместо ответа Джо вытащил из кармана куртки бумагу и протянул ее мне.
— Раз уж на то пошло, я тебе все выложу. Я не знаю, что делать. Помоги мне, Аллан. Я боюсь.
В свете приборного щитка я видел, что Джо действительно перепуган. Он стал постепенно трезветь.
Я развернул листок. Обычная бумага для пишущей машинки. Печатными прописными буквами на ней было написано шариковой ручкой пять слов: «БОЛИНГБРОК ТЫ БУДЕШЬ КРЕПКО НАКАЗАН».
— Болингброк — это лошадь, которую ты должен был «придержать», да?
— Да. — Он больше не плакал.
— Когда ты это получил? — спросил я.
— Я нашел это сегодня в кармане куртки, когда переодевался перед пятой скачкой. Когда я снимал куртку, там той бумажки не было.
— И все послеобеденное время ты провел в баре, трясясь от страха? — спросил я.
— Да… Я вернулся туда, когда ты повез мистера Тюдора в Брайтон. Я и не думал, что со мной что-то случится из-за Болингброка, хотя все время боялся, с тех пор как Болингброк пришел первым. И как раз когда я подумал, что все в порядке, Сэнди перебросил меня через канат, а потом я нашел у себя в кармане это письмо. Скверно. — В его ноющем голосе опять зазвучала жалость к самому себе.
Я вернул ему бумажку.
— Что теперь делать? — спросил Джо.
Я не знал, что ему сказать. Он здорово запутался, и ему было чего бояться. Люди, которые в таких масштабах ворочают лошадьми и жокеями, конечно, ведут жестокую игру. Промежуток в десять дней между победой Болингброка и этой запиской мог означать, подумал я, что игра ведется не на прямую. Но это было слабым утешением для Джо.
Он шмыгал носом и время от времени икал, но, казалось, оправился от слез. Самая тяжелая стадия опьянения у него прошла. Я включил фары и выехал на дорогу. Джо вскоре заснул. Он громко храпел.
У Доркинга я разбудил его. У меня было к нему несколько вопросов.
— Джо, кто он, этот мистер Тюдор, которого я отвез в Брайтон? Он тебя знает.
— Это владелец Болингброка. Я часто езжу на его лошадях.
Я был удивлен.
— Он был доволен, когда Болингброк победил? — спросил я.
— Думаю, что да. Его тогда не было. Хотя потом он прислал мне мои десять процентов и письмо с благодарностью. Обычное дело.
— Он недавно занимается скачками, верно? — спросил я.
— Свалился к нам на голову одновременно с тобой, — сказал Джо, возвращаясь к своему развязному тону. — Оба вы появились черные от загара в середине зимы.
Я прилетел на самолете из африканского, летнего пекла в ледяные объятия английского октября, но через восемнадцать месяцев моя кожа стала бледной, как и у любого англичанина. Между тем Тюдор оставался черным.
Джо захихикал.
— Ты знаешь, почему мистер Клиффорд — этот сволочной Тюдор — живет в Брайтоне? Это дает ему возможность не объяснять всем и каждому, почему он ходит загорелым круглый год. Будто его просмолили, правда?
Я без всякого сожаления высадил Джо у остановки автобуса на Эпсом. Выложив мне свои заботы, он, казалось, восстановил собственное "я", по крайней мере в настоящий момент.
Я повернул в Котсуолд. Сначала я думал о Сэнди Мэйсоне. Я не понимал, откуда он мог узнать, что Джо собирался «придержать» Болингброка?
Но весь последний час моего путешествия я думал о Кэт.
Глава 6
Сцилла спала на софе, прикрыв ноги пледом. Рядом с ней на низеньком столике стоял полный стакан. Я поднял его и понюхал. Коньяк. Обычно она пила джин и кампари. Коньяк был только для черных дней.
Она открыла глаза.
— Аллан! Как я рада, что ты вернулся. Который час?
— Половина десятого, — сказал я.
— Ты, наверно, умираешь с голоду, — сказала она, сбрасывая плед. — Почему ты не разбудил меня сразу? Обед давно готов.
— Я только что приехал, и Джоан уже стряпает на кухне, так что ты отдыхай, — сказал я.
Мы спустились в столовую. Я сел на свое обычное место. Стул Билла стоял пустой. Я подумал, что надо будет отодвинуть его к стене.
Когда мы ели жаркое, Сцилла сказала, прервав долгое молчание:
— Приходили двое полицейских.
— Да? Это по поводу завтрашнего дознания?
— Нет, это насчет Билла. — Она отодвинула тарелку. — Они спрашивали меня, так же как ты, не было ли у мужа каких-нибудь неприятностей. Они полчаса задавали мне на разный лад одни и те же вопросы. Один из них так прямо и сказал, что, если я любила мужа, как я говорю, и была с ним в таких великолепных отношениях, я должна бы знать, не было ли у него осложнений в жизни. Довольно противные оба.
Она не глядела на меня. Глаза ее были опущены в тарелку с наполовину съеденным, остывшим жарким, во всем ее поведении была какая-то необычная неловкость.
— Могу себе представить, — сказал я, догадываясь, в чем дело. — Надо полагать, они просили объяснить, какие у тебя отношения со мной и почему я продолжаю жить в вашем доме?
Она подняла глаза с удивлением и видимым облегчением.
— Да. Я не знала, как тебе об этом сказать. Мне кажется, это так естественно, что ты здесь, но, по-видимому, я не сумела им это объяснить.
— Завтра я перееду отсюда, Сцилла, — сказал я. — Я больше не стану давать повода для сплетен. Если уж полиция додумалась до такого, представляю, что говорят в графстве. Я был легкомыслен и очень, очень прошу меня извинить. Я так же, как и ты, считал совершенно естественным, что остаюсь в доме Билла и после его смерти.
— Ты ни за что не переедешь отсюда. Ради меня, — сказала Сцилла с такой решимостью, которой я у нее даже не предполагал. — Ты мне нужен здесь. Если я не смогу говорить с тобой, останутся одни слезы. Особенно по вечерам. День проходит в заботах о детях и по хозяйству, и я как-то держусь, но когда подходит ночь… — На ее внезапно осунувшемся лице я прочел всю дикую, раздирающую боль утраты, после которой минуло всего четыре дня.