Старичок молча смотрит на меня.
— Да, конечно, — соглашаюсь я на предложение принести воды. Накручиваю локон на палец и озираюсь. Обычная унылая комната: стол и четыре стены. Ничего особенного, смотреть здесь не на что, и совершенно непонятно, где я. Никаких зацепок, кроме этого старичка в форме передо мной. Явно полицейский.
А потом я замечаю фотографии рядом на столе.
— Да. Принесите мне воды.
Он уходит, вскоре возвращается и ставит передо мной на стол графин с водой.
— Итак, расскажите, что произошло, когда вы повели собак на прогулку.
— Каких собак? — спрашиваю я. Мне всегда нравились собаки. Людей ненавижу, а вот собак обожаю.
— Ваших собак, доктор Фоуст.
Я смеюсь от души. То, что он перепутал меня с Сэйди, нелепо, смехотворно и даже оскорбительно. Мы совершенно не похожи: разный цвет волос, глаз, большая разница в возрасте. Сэйди старая, а я — нет. Он что, совсем слепой?
— Будьте добры, не оскорбляйте меня, — отвечаю я, заправляя локон за ухо.
— Прошу прощения? — Полицейский выглядит ошеломленным.
— Я же сказала: не оскорбляйте меня.
— Мне очень жаль, доктор Фоуст. Я…
Но я сразу же прерываю его: терпеть не могу, когда меня называют Сэйди или доктор Фоуст. Сэйди повезло бы быть мной, но Сэйди — не я.
— Хватит меня так называть, — огрызаюсь я.
— Не хотите, чтобы я называл вас доктор Фоуст?
— Да.
— Тогда как мне к вам обращаться? Просто Сэйди?
— Нет! — возмущенно трясу головой. — Обращайтесь ко мне по имени.
Полицейский прищуривается:
— У меня сложилось впечатление, что вас зовут Сэйди. Сэйди Фоуст.
— Значит, вы ошиблись.
Он уставился на меня.
— Если вы не Сэйди, то кто же?
Я протягиваю ему руку и представляюсь Камиллой. Его ответное рукопожатие вялое и холодное. Затем полицейский оглядывается по сторонам и спрашивает, где же Сэйди.
— Сэйди здесь нет. Ей пришлось уйти.
— Но она же была здесь.
— Да, а теперь ее нет. Осталась только я.
— Простите, но я не совсем вас понимаю.
Он снова спрашивает, всё ли в порядке, нормально ли я себя чувствую, и советует выпить воды.
— Я прекрасно себя чувствую, — отвечаю я и осушаю стакан одним большим глотком. Чувствую жажду и жар.
— Доктор Фоуст…
— Камилла, — напоминаю ему и ищу взглядом часы, чтобы понять, сколько сейчас. Сколько времени я потеряла.
— Хорошо. Значит, Камилла.
Он показывает мне одну из фотографий со стола — ту, где лежит ее труп в луже собственной крови с вытаращенными глазами.
— Вам это о чем-нибудь говорит?
Я молчу. Рано выпускать кота из мешка.
Сэйди
Сижу в одиночестве. В какой-то комнате. На стуле. У стены. Здесь почти ничего нет: голые стены, пара стульев и запертая дверь. Я знаю, что она заперта, потому что уже пробовала выйти. Пыталась повернуть ручку, но тщетно. Стучала, колотила, звала на помощь — все напрасно. Никто не появился.
И вдруг дверь берет и распахивается. В комнате появляется женщина с чашкой чая в одной руке и «дипломатом» в другой. Подходит ко мне, ставит «дипломат» на пол и усаживается на стул напротив. Она не представляется, но начинает говорить так, словно мы знакомы. Как будто мы уже встречались.
Она задает бесцеремонные вопросы личного характера. Я ощетиниваюсь, стараюсь уклониться от ответов и ломаю голову, зачем она расспрашивает про мою мать, моего отца, мое детство и какую-то незнакомую женщину. Никогда не встречала никого по имени Камилла. Однако незнакомка смотрит на меня и явно не верит. Она считает, что я знаю эту Камиллу.
И рассказывает небылицы про меня и мою жизнь.
Я волнуюсь и сержусь.
Спрашиваю, откуда ей известно про меня то, чего я сама не знаю. За этим явно стоит офицер Берг: еще минуту назад он допрашивал меня в той крохотной комнатке, а теперь я здесь. Правда, я понятия не имею, сколько сейчас времени, какой сегодня день и что случилось в промежутке. Как я оказалась в этой комнате, на этом стуле? Сама пришла, или они накачали меня наркотиками и притащили?
По словам женщины, у нее есть все основания полагать, что я страдаю диссоциативным расстройством идентичности. Что альтернативные личности — она называет их альтерами — периодически захватывают контроль над моим сознанием и поведением. Женщина говорит, что они управляют мной.
Делаю глубокий вдох и собираюсь с мыслями.
— Это невозможно. Не говоря о том, что это совершенно нелепо. — Я взмахиваю руками. — Это все офицер Берг, да?
Начинаю злиться, терять самообладание. Неужели Берг готов на что угодно, лишь бы повесить на меня убийство Морган Бейнс?
— Это непрофессионально, неэтично и незаконно с его стороны, — огрызаюсь я. И спрашиваю, кто тут главный, чтобы потребовать встречи с ним или с ней.
Женщина не отвечает ни на один мой вопрос и продолжает:
— Вы ведь время от времени отключаетесь, доктор Фоуст? Бывает так, что проходит полчаса или час, которые вы потом не можете вспомнить?
Не могу этого отрицать, хотя и пытаюсь: уверяю, что ничего подобного не было. Правда, я совсем не помню, как очутилась здесь.
В помещении нет окон. Невозможно определить время суток. Но я вижу время на циферблате часов женщины, хоть он и перевернут. Сейчас два пятьдесят. Дня или ночи? В любом случае это неважно, потому что я точно помню: я пришла в центр общественной безопасности часов в десять-одиннадцать. Значит, прошли или четыре, или шестнадцать часов, которые я не могу вспомнить.
— Вы помните, как говорили со мной сегодня? — спрашивает женщина. Я не помню. Но все равно отвечаю «да» и добавляю, что хорошо помню этот разговор. Но я никогда не умела лгать.
— Это не первая наша беседа, — сообщает женщина. Я уже поняла это по ее вопросам. Впрочем, это не означает, что я ей верю. Что она не выдумала все это.
— Но в прошлый раз я говорила не с вами, доктор, а с женщиной по имени Камилла.
И она описывает живущих внутри меня молодую напористую болтушку Камиллу и замкнутую девочку.
В жизни не слышала большей чепухи.
По ее словам, девочка не особо много говорит, зато любит рисовать. Камилла и ребенок сегодня вместе кое-что нарисовали. Женщина достает рисунок из «дипломата» и протягивает мне.
Вот оно, расчлененное тело, женщина, нож, кровь — на этот раз карандашный набросок в блокноте. Дело рук Отто. То самое изображение, которое я находила по всему дому.
— Это нарисовала не я, а мой сын, — возражаю я. Но женщина отвечает «нет».
У нее своя теория по поводу этого рисунка: его автор — мой альтер, ребенок внутри меня. Я громко смеюсь над нелепостью утверждения. Если это сделал какой-то внутренний альтер, значит, она считает, будто это нарисовала я. Что я разбросала рисунки на чердаке и в коридоре, а потом сама же их нашла.
Но я ничего не рисовала. Иначе я помнила бы это.
— Я это не рисовала.
— Конечно, не рисовали, — соглашается женщина. На долю секунды кажется, что она верит мне. До ее следующих слов: — Не конкретно вы. Не Сэйди Фоуст. При диссоциативном расстройстве личность раскалывается на несколько. И у каждой формируется своя идентичность с выдуманным именем, внешностью, полом, возрастом, почерком, манерой речи и так далее.
— И как же зовут эту девочку? — бросаю я вызов. — Если вы разговаривали и рисовали с ней, то должны знать ее имя.
— Я не знаю, Сэйди. Она застенчива. Чтобы завоевать ее доверие, понадобится время.
— Сколько ей лет?
— Шесть.
Женщина рассказывает, что девочка любит рисовать и раскрашивать, а еще играть в куклы. У нее есть любимая игра — женщина участвовала в ней, чтобы побудить девочку открыться. Она назвала это игровой терапией. Они взялись за руки и бегали кругами прямо здесь, в этой комнате. А потом резко замерли, словно статуи, когда голова сильно закружилась.
— Девочка называла это игрой в статую.
В статую — потому что обе стояли, как статуи, пока одна из них не потеряла равновесие и не упала. Пытаюсь представить картину: девочка и женщина вместе бегают кругами. Вот только девочка — альтер, и, если верить всему сказанному, это никакая не девочка, а я сама.
Краснею от одной мысли, что я, тридцатидевятилетняя женщина, могла держаться за руки и кружиться по комнате с другой взрослой женщиной. И замирать как статуя. Что за абсурд… Не могу принимать это всерьез.
Пока не вспоминаю слова Тейта:
«Поиграем в статую, поиграем в статую!»
Это задевает меня за живое.
«Мама — врунья! Ты знаешь эту игру».
— У страдающих диссоциативным расстройством в среднем около десяти альтеров, — сообщает собеседница. — Иногда больше или меньше. Бывает, доходит до сотни.
— И сколько у меня, по-вашему?
Я не верю ей. Это просто какая-то хитроумная афера с целью очернить мою репутацию, подвергнуть сомнению мое здравомыслие и навесить на меня убийство Морган.
— Пока я познакомилась с двумя.
— Пока?
— Их может быть и больше. Диссоциативное расстройство идентичности часто начинается после того, как с пациентом жестоко обращались в детстве. Формирование альтеров — своего рода защитный механизм. Они служат разным целям — например, оберегать своего хозяина, говорить за него, прятать болезненные воспоминания.
Пока она объясняет, я представляю, что во мне живут паразиты. Это напоминает мне буйволовых скворцов — птиц, которые поедают личинок, живущих на спине у бегемотов. Когда-то это считалось симбиотическими отношениями, пока ученые не выяснили, что на самом деле птицы-вампиры буравят кожу бегемотов, чтобы пить их кровь. Тоже мне симбиоз…
— Расскажите о вашем детстве, доктор Фоуст, — просит собеседница.
Начинаю рассказывать, хотя помню не слишком многое. Собственно, не припоминаю ничего лет до одиннадцати.
Женщина молча смотрит на меня, ожидая продолжения.
«Вы ведь время от времени отключаетесь, доктор Фоуст?»