Если он вытащит меня наружу, шансов у меня нет. Надо что-то придумать, причем быстро.
Я лежу на кухонном полу, как неподвижная статуя, и он считает меня мертвой.
Он не проверил пульс. Это его единственная ошибка.
От меня не укрывается, что Уилл не проявляет никакого раскаяния. Не грустит. Не жалеет, что меня больше нет. Деловито склоняется над моим телом, прикидывая, что делать дальше. Я чувствую, как он близко, и задерживаю дыхание. Легкие горят от нехватки кислорода. Кажется, я вот-вот невольно сделаю вдох прямо на глазах у Уилла. И он заметит. И если он поймет, что я жива, то, лежа на спине, я никак не смогу дать отпор.
Сердце бешено колотится от страха. Удивительно, что он не слышит этот стук сквозь тонкую пижаму. Слюна скапливается в горле, едва не вызывая рвоту. Дико хочется сглотнуть и сделать вдох. Сначала Уилл тянет меня за руки, но потом передумывает: хватает за лодыжки и грубо тащит за собой. Плиточный пол жесткий. Изо всех сил стараюсь не сморщиться от пронзительной боли, продолжая прикидываться неподвижным мертвым грузом.
Не знаю, сколько еще осталось до двери. Уилл кряхтит и хрипло дышит. Я тяжелее, чем ему казалось.
«Думай, Сэйди, думай».
Он протаскивает меня несколько футов и останавливается перевести дыхание. Мои ноги опускаются на пол. Уилл крепче сжимает мои лодыжки и дергает грубо, рывками. Я скольжу вперед дюйм за дюймом, зная, что время для спасения на исходе.
Воздух стал холоднее. Мы уже рядом с задней дверью.
Приходится собрать всю силу воли, чтобы заставить себя дать отпор. Дать знать, что я жива. Если у меня не получится, я умру. Но я должна попытаться, потому что иначе все равно умру.
Уилл снова отпускает мои ноги, делает глубокий вдох и пьет воду прямо из-под крана. Слышу журчание струи. Он слизывает воду языком, как собака. Затем кран закрывается. Уилл проглатывает воду и возвращается ко мне.
Когда он наклоняется, чтобы снова взять меня за лодыжки, я собираю все силы и внезапно резко сажусь. И тараню головой лоб Уилла, стараясь воспользоваться его усталостью и неустойчивым равновесием: он как раз склонился надо мной. Всего на секунду я получаю преимущество.
Уилл хватается за голову, отшатывается, теряет равновесие и валится на пол. Не теряю времени: опираясь о плитку, заставляю себя встать на ноги.
Но когда кровь снова приливает к голове, окружающий мир начинает кружиться. В глазах темнеет. Я едва не падаю — удерживаюсь на ногах лишь благодаря приливу адреналина. Зрение восстанавливается. Чувствую, как лежащий на полу Уилл хватает меня за лодыжку и пытается уронить. Он всячески материт меня, больше не утруждаясь вести себя тихо.
— Сука! Тупая сука! — кричит мужчина, за которого я вышла замуж. Который поклялся любить меня, пока смерть не разлучит нас. Колени подгибаются, я падаю на пол рядом с ним лицом вниз. Ударяюсь носом о плитку с такой силой, что кровь бьет фонтаном, и ладони краснеют.
Быстро встаю на четвереньки. Уилл нападает сзади, стараясь дотянуться до моей шеи, я пытаюсь отползти подальше. Пинаю его. Я должна от него оторваться.
Отчаянно цепляясь за стол, стараюсь подняться, но руки быстро разжимаются: ладони потные, хватка слабая. Кровь хлещет отовсюду — из носа, изо рта. Не удержавшись, соскальзываю и валюсь обратно на пол.
Деревянная стойка с ножами рядом, но мне не дотянуться. Она словно дразнит. Еще одна попытка встать, но Уилл снова хватает меня за лодыжку и тащит к себе. Пинаю его изо всей силы, но этого мало: удары лишь на секунду ошеломляют его, а я быстро устаю и слабею. Снова падаю лицом вниз, прикусив язык. Так долго продолжаться не может. Адреналина все меньше, вино и усталость берут свое.
Не знаю, хватит ли сил сопротивляться дальше.
Но тут я вспоминаю Отто и Тейта — и понимаю, что должна выжить.
Пока я лежу лицом вниз, Уилл садится мне на спину. Все двести фунтов его веса давят на меня, вжимают в кухонный пол. Я не смогла бы закричать, даже если б хотела. Я еле дышу. Мои руки, оказавшиеся подо мной, почти раздавлены общей тяжестью.
Чувствую, как Уилл запускает ладони в мои волосы, массирует голову — до странности нежно, чувственно. Он явно наслаждается моей беспомощностью. Время тает на глазах. Пытаюсь подняться, сбросить с себя эту тушу, но тщетно. Руки не слушаются.
Уилл гладит пальцами по волосам и произносит мое имя.
— Эх, Сэйди… — выдыхает он. Ему нравится, что я лежу, распластанная и беззащитная, словно рабыня перед хозяином. — Дорогая моя женушка…
Наклоняется так близко, что я ощущаю его дыхание на своей шее. Проводит по ней губами, слегка прикусывает ухо. Я не сопротивляюсь, потому что не могу заставить его остановиться.
— Если б только ты не лезла, куда не следует… — шепчет он на ухо. А затем хватает меня за волосы своей липкой ладонью, приподнимает мое лицо на несколько дюймов и с силой бьет им о холодную плитку.
Никогда не испытывала такой жуткой боли. Если нос еще не был сломан, то сейчас точно сломался.
Уилл бьет снова.
Не знаю, умру ли я от череды таких ударов, но скоро точно потеряю сознание. Только богу известно, что Уилл сделает дальше.
«Вот и все, — думаю я. — Здесь я и умру».
И вдруг что-то меняется.
Внезапно от боли кричит Уилл, а не я. Чувствую, что на меня уже ничего не давит. Не понимаю, что происходит.
Но, сделав вдох, понимаю: ничего не давит, потому что Уилл свалился с меня. Он ворочается в нескольких дюймах, стараясь подняться на ноги и сжимая руками голову, которая теперь тоже вся в крови, как и моя. На ней откуда-то появилась рваная рана.
Шею ломит от боли, но я вытягиваю ее, чтобы проследить за взглядом Уилла — теперь он затуманен страхом, — и вижу в дверях кухни Имоджен. Она твердо сжимает занесенную над головой кочергу для камина. Имоджен то появляется, то исчезает, и в конце концов я начинаю сомневаться, настоящая она или из-за ударов по голове у меня начались галлюцинации. Ее лицо непроницаемо. Никаких эмоций — ни гнева, ни страха. Она приближается. Мысленно готовлюсь к острой боли от удара кочергой. Закрываю глаза и стискиваю зубы, зная, что конец близок. Имоджен убьет меня. Убьет нас обоих. Она всегда мечтала, чтобы нас тут не было.
Стискиваю зубы сильнее. Но боли так и нет.
Вместо этого я слышу стон Уилла. Он спотыкается и валится на пол, матеря Имоджен. Я смотрю на нее. Наши глаза встречаются.
И тут я понимаю: Имоджен пришла не убить меня, а спасти.
Я вижу решимость в ее глазах. Она заносит кочергу в третий раз.
Но я не могу позволить ей убить ради меня и потом терзаться, что от ее руки погибли уже двое.
С трудом встаю на дрожащие ноги. Каждая клеточка тела болит. Кровь заливает глаза. Я еле вижу. Бросаюсь вперед, к деревянной стойке с ножами, оказавшись между Уиллом и Имоджен. Хватаю поварской нож, совершенно не чувствуя тяжесть рукоятки в ладони. Лицо и глаза Уилла расплываются. Он встает, а я в ту же секунду поворачиваюсь к нему.
Вижу движения его рта. Его губы шевелятся, но в ушах невыносимо звенит. Кажется, этот звон никогда не кончится.
Но он прекращается, и я слышу отвратительный смех.
— Ты в жизни не осмелишься на это, тупая сучка…
Он бросается на меня, пытаясь вырвать нож. У него почти получается, и на секунду кажется, что, учитывая мою слабость, нож точно достанется ему. И тогда он убьет нас обеих.
Я вырываю нож. Уилл повторяет попытку.
На этот раз я вообще не думаю — просто действую.
Всаживаю нож ему в грудь. Вижу, как лезвие входит в тело, и совершенно ничего не чувствую. Имоджен стоит рядом и смотрит.
Из Уилла бьет кровавый фонтан. Двухсотфунтовое тело с глухим стуком валится на пол.
Сначала я колеблюсь, глядя на лужу крови рядом с Уиллом. Его глаза открыты. Он жив, хотя жизнь быстро уходит из него. Смотрит умоляюще, будто думает, что я как-то помогу ему спастись.
Он с трудом поднимает руку и тянется ко мне. Но не дотягивается. Он больше никогда не прикоснется ко мне.
Я спасаю жизни, а не забираю. Но из каждого правила есть исключения.
— Ты не заслуживаешь жить. — Мой голос не дрожит, не колеблется. Он бесстрастен, как сама смерть.
Уилл моргает раз, другой, а потом его веки замирают. Грудь перестает вздыматься. Он больше не дышит.
Встаю на четвереньки и щупаю его пульс. И только убедившись, что Уилл мертв, поднимаюсь и подхожу к Имоджен. Мы обнимаемся и вместе рыдаем.
Год спустя…
Я стою на пляже и всматриваюсь в океан. После прилива на скалистом берегу появились лужи, по которым, поднимая брызги, носится босоногий Тейт. День прохладный — градусов пятьдесят[413], — но для января все равно необычайно тепло. Мы привыкли к холодным снежным зимам, но здесь всё по-другому. И я рада этому, как рада и многим другим переменам в наших жизнях.
Отто с Имоджен ушли вперед, чтобы взобраться на выступающие из океана скалы. С ними собаки на поводках. Они, как обычно, с энтузиазмом предвкушают восхождение. Я осталась с Тейтом и наблюдаю за его играми. Сажусь на корточки и перебираю камушки.
Прошел уже год с тех пор, как мы бросили в шляпу бумажки с названиями мест, куда хотели бы переехать. Такие решения не принимают необдуманно, но у нас нет ни родных, ни друзей, с которыми можно было бы обсудить это. Мы не знали никого за пределами нашей раковины. Имоджен была единственной, кто решился сунуть руку в шляпу и вытащить бумажку. И не успели мы опомниться, как оказались в Калифорнии.
У меня нет привычки приукрашивать или врать. Теперь Отто с Тейтом знают, что их отец — не тот человек, которым прикидывался. Хотя они знают не всё.
После смерти Уилла полиция пришла к выводу, что все случившееся было самообороной. Хотя офицер Берг вряд ли поверил бы нам, если б Имоджен, спрятавшаяся той ночью в дальнем уголке кухни, не записала признание Уилла на диктофон.
И еще она спасла мне жизнь.
Через несколько часов после смерти Уилла Имоджен дала прослушать запись нашего с ним разговора офицеру Бергу. Я в это время приходила в себя в больнице и узнала обо всем позже.