Смерть твоего отца побудила меня привести дела в порядок и составить завещание, но помимо этого я хотела написать тебе письмо, которое ты прочтешь только после моей смерти.
Его больше нет, Кейт, и сейчас я хочу попросить у тебя прощения. В детстве ты насмотрелась такого, чего ни один ребенок не должен знать. Мы никогда об этом не говорили, и твое молчание меня пугало не меньше его кулаков. Я волновалась, что все произошедшее потрясло тебя настолько сильно, что ты никогда не оправишься.
Кейт, пусть он был чудовищем, но у него была на то причина. Он потерял ребенка, своего любимого Дэвида, и хотя мы сказали вам с сестрой, что произошел несчастный случай, это неправда. Дело в том, что Дэвид умер по моей вине, и я живу с этим всю жизнь.
Ветер теребит края бумаги, и слова плывут у меня перед глазами; я прищуриваюсь, чтобы их разглядеть. Вот она — старая рана, которая так и не затянулась. Объяснения и мольба, вина и горе — все это здесь, в мамином письме; долгие годы раскаяния, записанные бирюзовыми чернилами.
Как ты знаешь, мы были на пляже в Рекалвере. Ты, я и Дэвид. Он увидел лодку. Все кричал и кричал: «Лодка, лодка!» Я тоже ее увидела — рыбацкая лодка далеко в море. «Да, Дэвид, красивая лодка», — сказала я. Через десять минут он о ней забыл. Строил замок из песка. Ты копошилась у моих ног, собирая ракушки. Я в тот день чувствовала себя выжатой как лимон: отношения с твоим отцом совсем накалились. Стояла ужасная жара, и я так устала, что решила присесть в тенечке у скал. Клянусь, я не думала засыпать, но задремала, а когда проснулась, Дэвида нигде не было. Я побежала по пляжу, крича его имя.
Я поднимаюсь, все еще держа в руках письмо. Широкий край мола выступает над водой, и мгновение я смотрю на его молочную поверхность, осмысливая прочитанное. Моя мама заснула? Моя осмотрительная, гиперопекающая мама заснула, когда должна была следить за двумя малышами. В голове не укладывается.
Ты сидела у воды. Пробежав мимо тебя, я зашла в воду, не переставая звать Дэвида. Несколько мгновений спустя я его увидела. Он покачивался на поверхности воды лицом вниз. Я хотела побежать к нему, но ноги меня не слушались. Все словно замедлилось. Я слышала твой крик и мужской голос, но не могла пошевелиться.
Следующее, что я помню, — рыбацкая лодка, а в ней машет руками мужчина. Дэвид у него. Он вытащил его из воды. Ты тоже сидела в лодке. Этот мужчина сделал то, чего я не смогла. Спас моих детей. Но достигнув покрытого галькой берега, он посмотрел на меня и покачал головой. В этот момент мои ноги наконец заработали, и я побежала к лодке, но было уже поздно. Дэвид умер.
Это моя вина, Кейт. Я заснула, когда должна была следить за моими детьми. В тот день я не справилась со своими материнскими обязанностями, и я хочу попросить у тебя прощения за всю боль и страдания, которые тебе пришлось пережить из-за моей халатности.
Я не смогу простить себе этого до самой смерти.
Последнее предложение я читаю словно в тумане.
Аккуратно сложив письмо, кладу его в карман. На солнце наползла рваная туча, сквозь которую просачивается солнечный свет, на время засвечивая имена рыбацких лодок.
Схватившись за голубые перила, я всматриваюсь вдаль. Стоило мне прочесть письмо, как побережье обрело иное значение: из островка счастья и уединения оно превратилось в нечто мрачное, пугающее. Я смотрю вдоль берега на возвышающиеся на утесе рекалверские башни-близнецы, руины римской крепости, и, поеживаясь, вспоминаю, как мама каждое воскресенье тащила меня гулять по тонкой полоске пляжа под руинами. Чуть повзрослев, я думала, что мама приходит сюда, чтобы скрыться от отцовского гнева, но сейчас я осознаю, что все было куда менее радужно.
Свесив ноги, я сижу на краю Руки Нептуна. Чего я ждала от матери? Утешения? Чашку горячего чая, который бы избавил меня от кошмаров?
Прислонившись к краю стены, я достаю письмо из кармана. Подо мной бесцельно качается на волнах старая рыбацкая лодка. Глядя на пустую деревянную оболочку, я думаю о маме и пытаюсь представить ласковую, похожую на воробышка женщину, которая подарила мне жизнь, но не могу. Я ее не нахожу.
Смяв письмо в комок, я разжимаю кулак и смотрю, как ветер подхватывает лист бумаги и поднимает над стеной гавани; он летит все выше и выше, словно чайка, бьющаяся на соленом ветру.
Когда солнце заволакивает тучами, и на рыболовных судах в море зажигаются огни, я вдруг вижу пустынную, сумеречную улицу и стелющиеся по асфальту тени двух солдат с автоматами наготове. Я снова в Алеппо, оцепенело смотрю в бездну. Закрыв глаза руками, я начинаю считать, пытаясь прогнать видение.
Нужно отсюда убираться.
На пути к набережной я на мгновение останавливаюсь, чтобы посмотреть на входящие в гавань рыбацкие лодки. На краю мола курят рыбаки. Вдруг один из них, коренастый мужчина в синем свитере крупной вязки, поднимает голову и смотрит на меня. Он кивает, и я его узнаю.
Это Рэй Моррис. Старый друг отца.
— Рэй, — машу я ему рукой.
Затушив сигарету, он шагает через валуны мне навстречу.
— Неужто дочка Дэнни? — говорит он. — Малышка Кейт. Как поживаешь?
У него блестящая красноватая кожа, а в стеклянных светло-серых глазах отражаются последние лучи послеобеденного солнца. Он снимает шляпу и пожимает мне руку. Ладони у него грубые и покрытые мозолями, словно он провел в соленой воде целую вечность. В последний раз я видела его перед отъездом в университет. Он привез рыбу, и мама пригласила его остаться на ужин. Со смерти отца годом ранее мы ни разу не собирались за обеденным столом: слишком много плохих воспоминаний. Но в тот вечер мама сделала над собой усилие и даже достала лучший фарфор. Это был первый раз за долгие годы, когда мы сидели за столом, как нормальные люди. И мой последний в этом доме.
— Хорошо, — отвечаю я, вдруг чувствуя себя маленькой.
— Что ты тут делаешь? — спрашивает он. — Слышал, ты была на какой-то войне.
— Я здесь всего на несколько дней, — говорю я ему. — По маминым делам.
— Очень сожалею по поводу твоей матери, — говорит он, глядя куда-то вдаль. — Очень. Прекрасная была женщина.
— Да, — шепотом отвечаю я, пытаясь не думать о письме. — Это правда.
— Прости, что не пришел на похороны, — говорит он, снова надевая шляпу. — Я только… В общем, не люблю я церкви и все такое.
— Все нормально, — отвечаю я. — Меня тоже не было.
— Да? — удивляется он.
— Я была в Сирии.
Он кивает.
— Мы все читаем твои статьи, — говорит он, показывая на своих приятелей на пляже. — Та еще работенка.
Он улыбается, и я изо всех сил пытаюсь не заплакать. Что-то в его голосе напоминает мне о маме.
— Иногда приятно от нее немножко отдохнуть, — говорю я. — Пожить нормальной жизнью.
— Как дела у твоей сестры? — спрашивает он. — Салли, так ведь? Она тоже переехала?
— Нет, — отвечаю я. — Просто она сейчас не любит появляться на людях.
— Она ведь раньше работала в банке на главной улице?
— Да, работала, — отвечаю я. — Уволилась пару лет назад. Наверное, захотелось чего-то новенького.
— Ее можно понять, — нахмурившись, говорит Рэй. — Не думаю, что я еще долго тут продержусь. Мне уж скоро стукнет полтинник. За убийство меньше дают. Зато хоть жить есть на что.
— Которая ваша? — спрашиваю я, кивая на перевернутые на камнях лодки.
— Вон та дальняя, у валунов, — говорит он, показывая на небольшое черно-белое суденышко.
Я прищуриваюсь, пытаясь разобрать наклонные буквы, но не могу.
— Как она называется? — спрашиваю я.
— Ахерон, — слегка улыбаясь, говорит он.
— Река скорби! — восклицаю я. — Мрачновато.
— Да, — говорит он. — Зато правдиво. Люди забывают, насколько зловещим может быть море.
Он замолкает, и я наблюдаю, как он смотрит на воду. Крепкий и плотный, он всем своим существом напоминает изваяние, высеченное из скалы много веков назад и оставленное на растерзание соленым ветрам.
— Тяжелая, должно быть, работа, — говорю я.
— Временами, — отвечает он. — Главное, что бы ни случилось, помнить, что этого зверя не приручишь. — Он показывает на море. — Последнее слово всегда за ним.
Я собираюсь ответить, но ветер уносит мои слова. Один из рыбаков зовет Рэя, и тот поднимает руку.
— Иду, Джек! — Он поворачивается ко мне. — Мне пора, — говорит он. — Рад был тебя повидать, милая.
Он треплет меня по плечу и улыбается.
— Я тоже, Рэй, — отвечаю я, вдруг чувствуя себя маленькой девочкой.
— Передавай привет Салли, — говорит он. — Берегите друг дружку. Теперь, когда вашей мамы не стало, вам надо держаться вместе. Нет ничего важнее семьи.
Мгновение он смотрит на меня, а затем кивает и шагает к своим приятелям.
Нет ничего важнее семьи.
Я прохожу мимо группы ребятишек, ловящих крабов на удочку у края мола. Две маленькие девочки начинают спорить из-за запутавшейся лески, но тут вмешивается девочка постарше и начинает ее распутывать. В этот момент я понимаю, что нужно делать. Достав телефон, я торопливо набираю короткое сообщение:
Скоро загляну.
Убрав телефон в карман, я ловлю такси. Я знаю, что будет непросто, но мне нужно с ней поговорить. Рэй прав: кроме нее, у меня больше никого нет.
Полицейский участок Херн Бэй
18 часов под арестом
— Не хотите стакан воды?
Отвернувшись от окна, я пытаюсь взять себя в руки.
— Нет, спасибо, все в порядке, — отвечаю я, но стоит усесться на синий пластмассовый стул, как перед глазами у меня, словно фильм в перемотке, проносятся картинки. Голова раскалывается, но я пытаюсь не показывать Шоу свое состояние. Нужно выглядеть спокойной, иначе мне конец.
— Хорошо, — говорит Шоу, сложив руки вместе. — Мы говорили о вашем последнем рабочем дне в редакции. Правильно ли я понимаю, что через два дня вы уехали в Алеппо?
Внутри у меня все сжимается, но я пытаюсь не подавать виду. Это интервью, а я журналист. Я справлюсь. Надо просто оставаться начеку, и тогда я смогу ответить на все каверзные вопросы и перехитрить ее.