Помню, Гарри умолял меня завести аккаунт на Твиттере, чтобы читатели могли на меня подписаться, на что я ему в недвусмысленных выражениях ответила, что не занимаюсь соцсетями, а читателям хватит моих репортажей в газете. Господи, каким образом, спрашивается, я должна обновлять страницу в соцсетях, сидя в уничтоженном бомбежкой городе без водопровода, не говоря уже про чертов вай-фай?
— Чушь собачья! — вскрикиваю я, разрывая газету, а вместе с ней и бледное лицо Хэдли в клочья. — До последнего слова.
Мне нужно срочно возвращаться. Надо поговорить с Гарри, сказать, что я оправилась после Алеппо и могу вернуться к работе.
Сердце колотится так быстро, что кажется, у меня вот-вот снова начнется паническая атака. Все еще прокручивая в голове прочитанное, я сажусь в кресло и пытаюсь успокоиться. И затем вижу ее — полную бутылку красного вина, стоящую на полке в кухонном шкафу. Вот Пол молодчина. Я встаю и, подняв пустой бокал, беру бутылку и иду с ней в спальню.
В кровавом дожде я перелезаю через чьи-то тела. Откуда они тут взялись? Пару минут назад здесь стояла тишина, нарушаемая лишь мерным гудением холодильников и тиканьем часов.
У меня над головой гремят взрывы, и после каждого на волосы, одежду и кожу льется кровь, а с неба падают части тел, словно куски мяса, летящие в логово льва. Его нигде не видно, хотя я знаю, что он где-то здесь — сжимает в руках альбом с вырезками и ждет меня, чтобы показать свою любимую картинку. Нужно отыскать его, прежде чем он задохнется под весом тел.
Поэтому я ускоряюсь, расталкивая трупы и пытаясь к нему пробраться.
— Кейт.
Туда. Я слышу его голос, едва различимый в грохоте взрывов вокруг. Но как мне его найти в этом месиве из частей тел? Я вытираю лицо рукой, и в ноздри ударяет запах разложения.
— Кейт.
Я уже близко, я чувствую, что он где-то рядом, но знаю — времени у меня в обрез. Под жужжание холодильников я рою все глубже и глубже. Затем слышу стон и понимаю, что уже близко.
— Я иду, Нидаль, — говорю я в темноту. — Не двигайся, я почти тебя нашла.
Я копаю все глубже, когда, наконец, вижу его темные волосы и лицо — радостное и напуганное одновременно.
— Я тебя вижу, Нидаль. Я тебя вижу. Теперь держи мою руку.
Я чувствую, как он крепко хватает мою руку.
— А теперь тянись, тянись изо всех сил! — кричу я, но мой голос заглушает взрыв, и на нас льется красный дождь.
— Кейт.
Его голос становится громче, хотя я знаю, что это невозможно: он глубоко под землей.
— Кейт.
Дверь магазина распахивается, и на пороге появляется военный, весь в крови, поте и экскрементах, а в руках у него мертвое тело, из которого блестящими нитями свисают кишки.
— Это ищешь? — рявкает военный, после чего подходит ко мне, лежащей лицом вниз, и бросает труп на землю; падая, он обдает меня брызгами темно-красной крови.
— Кейт.
Закрыв глаза руками от тлетворной жидкости, я сворачиваюсь в крошечный комок, и голос постепенно затихает.
— Нет! — кричу я. — Нет, нет, нет.
Я открываю глаза и медленно стягиваю одеяло. Руки трясутся, а во рту отвратительный привкус. Когда комната приобретает четкие очертания, я начинаю медленно, поверхностно дышать, чтобы сдержать поднимающуюся к горлу тошноту.
Две бутылки красного. Зачем я это сделала? Я поднимаюсь с кровати в поисках воды и таблеток.
Красное вино всегда навевает кровавые сны. Их я боюсь больше всего: они беспощадны, и из них нет выхода.
В комнате холодно. Вытащив из-под кровати чемодан, я достаю плотный шерстяной кардиган. Натянув его, я выхожу на лестницу. Спускаясь вниз, я вдруг слышу постукивание. Я замираю и прислушиваюсь. Снова: приглушенное тум, тум, тум, словно где-то далеко ведется минометный обстрел.
Я осторожно спускаюсь в коридор и слушаю. Звук прекратился. Наверное, трубы выплюнули остатки тепла. Еще и это нужно отремонтировать, говорю я себе, устало плетясь на кухню.
Вода — просто блаженство, и я пью стакан за стаканом, смывая привкус кровавого сна и одновременно запивая две продолговатые таблетки, которые подарят мне пару часов без кошмаров. Выключив воду, я на мгновение замираю, совершенно измотанная. Звук повторяется, и на этот раз он громче, настойчивей: скорее грохот, нежели стук. Он идет снаружи. Я открываю заднюю дверь. Что это такое? Грохот продолжается. Он исходит из соседнего сада.
Я иду к кухонному шкафу и достаю тяжелую скалку, которую мама использовала в качестве подпорки для одной из полок. Ощущая в руках ее увесистость, я вздрагиваю, когда вспоминаю ее прошлое предназначение. Мой отец, жандарм нашего дома, пользовался скалкой, как дубинкой — это был его фирменный способ контроля.
Со скалкой в руке я открываю дверь и выхожу в сад. В лицо мне ударяет ледяной воздух; закутавшись в кардиган, я крадусь к пластмассовому креслу, стоящему на том же месте у забора, где я его оставила. Осторожно привстав на кресло, я окидываю взглядом соседний сад. Звук стих, и в саду нет ничего, кроме пустой бельевой веревки и пары старых резиновых сапог, лежащих у заросшей альпийской горки. В темноте виднеется сарай. Посмотрев направо, я вижу, что дом, должно быть, заперт; занавески в спальне задернуты, в окнах темно.
— Опять послышалось, — говорю я, слезая со стула, но когда ноги уже касаются земли, звук повторяется, на этот раз громче и неистовей.
Я забираюсь обратно на кресло и заглядываю через забор. И затем сердце замирает у меня в груди.
Из окошка сарая на меня смотрит ребенок.
Его бледное, почти прозрачное лицо обрамляет копна лохматых черных волос. Он очень напуган. Колотит кулачками по стеклу.
Нужно его вытащить.
Подтянувшись, я сажусь на забор, словно на костлявую лошадь, а затем, резко развернувшись, с глухим звуком приземляюсь на траву. Скалка, которую я сунула под мышку, ударяет меня по колену, и я морщусь от боли.
Поднявшись на ноги, я осматриваю сад в поисках чего-нибудь, что помогло бы мне перелезть обратно через забор. Действовать нужно будет быстро. На выступающем настиле рядом с задней дверью валяется на боку ветхий деревянный стул. Он вполне подойдет, но он слишком близко к двери, и Фида может услышать. Пока я стою в раздумьях, мальчик стучит снова. Придется рискнуть. Низко согнувшись, я торопливо крадусь через лужайку и тащу стул к забору.
Когда все готово, я поворачиваюсь и, помахав мальчику рукой, чтобы он знал, что я хочу помочь, направляюсь к сараю. Он напуган до смерти. Луну закрывает огромная туча, и сад погружается во мрак. Приближаясь, я продолжаю махать рукой, но стекло темное, и лица мальчика больше не видно. Я поворачиваю дверную ручку, держа скалку перед собой, словно огромный компас. Дверь заперта, но доски очень тонкие и прогибаются, когда я толкаю дверь плечом. Один сильный толчок, и она откроется, прикидываю я, после чего отхожу назад и с разбегу всем телом наваливаюсь на дверь. Она вылетает, и я приземляюсь посреди сарая. Внутри кромешная темнота.
— Привет, — зову я, и мой голос этом отражается от стен. — Все хорошо, я хочу тебе помочь.
С ноющей спиной я поднимаюсь и осматриваюсь по сторонам. Луна снова показывается из-за туч, высвечивая очертания предметов: стремянка напротив окошка, огромная газонокосилка, набор садовых ножниц, а в дальнем углу сарая полки с банками с краской и аккуратно сложенными садовыми инструментами. Но ребенка нигде нет.
— Не бойся, — обращаюсь я к теням сарая. — Я знаю, что тебе страшно, но мне можно доверять. Меня зовут Кейт. Я живу в соседнем доме.
Куда он подевался?
Я двигаю коробки. Заглядываю за стремянку. Никого.
Он же был здесь, думаю я. Стоял вот тут. На мгновение я останавливаюсь у окошка, где паук сплел серебристую паутину. Отсюда четко видно мое окно в спальне, хотя занавески задернуты. Также видна одна четвертая кухонного окна и различимы цветочные горшки на террасе у задней двери. Он мог меня видеть. Он знал, что я дома, и просил меня о помощи.
Я чувствовала его присутствие. С того самого момента, как я вошла в мамин дом, я чувствовала, что за мной наблюдают.
Ребенок не может взять и исчезнуть, говорю я себе, снова разгребая коробки и садовые инструменты. Это невозможно. Я его не выдумала, я знаю. Он стоял вот здесь и стучал в стекло.
— Пожалуйста, выходи, — зову я, разгребая обломки. — Тебе незачем от меня прятаться.
И вдруг краем глаза я замечаю свет. В животе у меня что-то сжимается. Подойдя к окошку, я вижу, что на кухне зажглась лампа. Если Фида или ее муж застукают меня здесь, у меня будут серьезные неприятности.
Я в последний раз оглядываюсь по сторонам. Пусто. Но уже по пути к двери я вдруг слышу голоса. Они исходят из сада. Черт. Я забегаю обратно в сарай, закрываю за собой дверь и съеживаюсь в углу.
Я слышу шорох приближающихся шагов, и сердце у меня замирает. Снаружи кто-то есть. Сейчас дверь откроется. И меня поймают.
Однако через несколько мгновений пугающей тишины я слышу, что шаги направляются обратно к дому. Закрыв рот руками, я медленно выдыхаю. Еще чуть-чуть, и меня бы обнаружили. Что бы они, черт возьми, сказали, заметив меня здесь?
Выждав пару минут, я подкрадываюсь к окошку и выглядываю. Свет на кухне погас. Должно быть, хозяева легли спать.
Подождав еще некоторое время, я открываю дверь сарайчика и сломя голову бегу через сад к забору. Никого не видно. Но, забираясь на стул, я думаю только о мальчике и его испуганном личике.
— Он был там, — шепотом говорю я, пытаясь сохранять равновесие на шатающемся под моим весом стуле. — Он точно там был.
Я спрыгиваю на твердую почву — остатки маминой клумбы, и мои босые стопы касаются земли. Поднимаясь и пересекая лужайку, я почему-то думаю о Крисе и нашей последней поездке в Венецию. Мы бродили по фермерскому рынку, когда владелец одного из ларьков вдруг заорал. У него загорелась печь-гриль. Пока люди вокруг кричали и отбегали подальше, Крис подошел прямиком к огню и помог его потушить. Он всегда знал, что делать. Это одно из качеств, которые мне в нем нравились. Его стойкость и сила. Будь он сейчас здесь, он бы нашел способ помочь ребенку. Он бы знал, что делать. Но его нет, и я могу положиться только на свою интуицию. Нужно ей доверять, говорю я себе, направляясь обратно к дому. Нужно быть смелой.