— Прости, — шепчу я. — Прости меня, Пол.
С той ночи между нами все изменилось. Теперь мы спим отдельно. Вместе не едим. Пол проводит все больше и больше времени на работе. Мы словно чужие люди, каким-то случайным образом поселившиеся в одном доме.
— Не будем сейчас об этом, — ласково говорит он. — Ты сама не знала, что творишь.
Он улыбается, и у меня скручивает живот. Бедный Пол. На следующий день он даже не хотел признавать, что я с ним сделала.
— Я не хотела.
— Знаю, — успокаивает меня он. Но я вижу по его глазам, что он мне не доверяет.
— Я в порядке, честно. — Он пытается улыбнуться. — Кстати, доктор сказал, что тебе можно домой. Машина у входа, поедем, когда будешь готова.
Его слова возвращают меня к мыслям о Кейт, к новостям.
— Я до сих пор не могу в это поверить, — говорю я, отворачиваясь от него. — Что ее больше нет.
— Знаю, — отвечает он. — Я сам не могу поверить. Она была прекрасным человеком. Я просто жалею, что оставил тебя сегодня одну. Идиот. Или как там говорила Кейт? Тупица.
Он печально смеется, и сердце у меня разрывается от боли.
— Меня она тоже так называла, — говорю я, после чего сползаю с койки и беру со стула кардиган. — В детстве.
Я вспоминаю пляж в Рекалвере. Одно из моих самых ясных воспоминаний. Я строю замок из песка, а она копает. Любила она во всем копаться. Вдруг она замирает, и, подняв голову, я вижу у нее в руках какую-то штуковину. «Это окаменелость?» — спрашиваю я, подойдя ближе. «Не знаю», — отвечает она. «Но мне оно нравится». Через минуту над нами нависает мама, она выхватывает окаменелую штуку у Кейт из рук, а потом бежит и бросает ее в море. «Зачем ты это сделала? — вопит Кейт, когда мама возвращается. — Она моя!» Мамина юбка промокла насквозь, и, усаживаясь обратно на полотенце, она бросает на нас сердитый взгляд. «Ты нашла бомбу, Кейт. Это тебе не игрушки». Став вдруг серьезной, Кейт кивает и продолжает копать, а я продолжаю сидеть в недоумении. «А что такое бомба? — спрашиваю я. — Яйцо динозавра?» Мама и Кейт покатываются со смеху, им так смешно, что я и сама невольно начинаю смеяться. «Ой, Салли, какая же ты тупица».
Закрыв глаза, я прячу лицо в шерстяных складках кардигана. По щекам текут слезы, и я слышу мамин голос: Это тебе не игрушки.
— Глупая, безмозглая дура, — плачу я. — К чему эта чертова смелость? Сидела бы себе дома, а люди бы пусть сами решали свои проблемы и умирали в своих битвах.
— Ох, Салли, — говорит Пол. Встав со стула, он берет из моих рук кардиган. — Все хорошо. Излей душу.
Положив кардиган на кровать, он заключает меня в объятия.
— Я никогда не смогу свыкнуться с этой мыслью. Что она умерла в полном одиночестве, и в последние минуты ее жизни рядом не было никого, кто бы мог ее утешить. Зачем только я так ужасно себя повела, когда она пришла со мной увидеться? Но я думала только о том, что она сделала. Мысли об этом съедали меня изнутри, а теперь уже слишком поздно.
— Ш-ш-ш, — убаюкивает меня Пол, поднимая кардиган. — Все хорошо. Прошлого не вернешь. Что было, то было. Я помогу тебе, детка. Мы справимся с этим вместе. А теперь пойдем домой.
Я пленница в собственном доме. Исполненный решимости не позволить мне улизнуть за выпивкой, Пол взял на работе отгул до конца недели и теперь сидит дома и корчит из себя няньку.
Он уже несколько раз в течение дня заходил меня проведать, принес чаю с печеньем, кипу дрянных журналов и сказал, что, как только я буду готова, можно поговорить о Кейт.
Из-за отсутствия выпивки мне тревожно, и ужасно болит живот. Нужно придумать, как улизнуть и раздобыть немного спиртного. Однако сейчас я чувствую странное спокойствие, хоть и не знаю, сколько оно продлится.
Стряхнув с одеяла крошки от печенья, я переворачиваюсь на бок. Пол предложил мне принять «горячую ванну», но я не хочу двигаться, ведь тогда все станет реальностью. Если буду лежать здесь и думать о ней изо всех сил, может, получится ее вернуть.
Закрыв глаза, я возвращаюсь в дом моего детства. Мне около восьми. Мы сидим за столом и ждем, пока отец вернется из паба. Я болтаю без умолку, чтобы заполнить тишину, а мама с Кейт просто смотрят друг на дружку. Я вижу в их глазах страх. Что бы они там ни думали, я не тупая. Мама испекла куриный пирог. Когда она только вытащила его из духовки, он был великолепен, но прошло уже три часа, и вот он стоит, остывший и зачерствевший, посреди стола.
— Ну это уже просто смешно, мам! — кричит Кейт, ударяя руками по столу. — Мы же не можем сидеть тут всю ночь. Уже почти девять, и мне нужно делать домашку по истории. Порежь ты уже этот чертов пирог и, когда он явится, разогрей его кусок.
Мама складывает руки на коленях и опускает голову. Она словно молится.
— Ты же знаешь, Кейт, он любит, когда мы ужинаем все вместе, — дрожащим голосом говорит она. — Прошу тебя, не начинай, не сегодня.
— Это мне не начинать? — восклицает Кейт. — Мне? Это безумие, мам. Если он так хочет ужинать вместе с нами, что же не возвращается из паба?
— Можно посмотреть телик, — предлагаю я, но мама лишь хмурится в ответ. — Может, крутят что-то интересное.
— Ох, ради бога, Салли, — отрезает она. — Не говори ерунды.
Холод в ее голосе пронзает меня насквозь, и на глаза наворачиваются слезы. Я запрокидываю голову, чтобы они не капали мне в тарелку. И затем чувствую на своей руке ладонь. Легкое пожатие, заверяющее меня, что все будет хорошо. Повернув голову, я вижу, что она смотрит на меня и улыбается. Моя старшая сестра. Она улыбается, и на мгновение всем становится хорошо. От ее улыбки всегда становится легче.
Но затем распахивается входная дверь, и мы все выпрямляемся, словно безмолвные солдаты на параде. Мамино лицо бледнеет, и сердце у меня начинает бешено колотиться.
— Кейт, — шепотом говорит мама. — Не зли его, ладно?
Кейт собирается что-то ответить, но в этот момент он появляется в дверях, заполняя комнату затхлым запахом сигаретного дыма и виски.
— Вот черт, да это же три ведьмы из «Макбета», — шамкает он, плетясь к столу.
Схватившись за угол, он едва не роняет тарелку.
Кейт громко вздыхает, я бросаю на нее пристальный взгляд, умоляя не провоцировать отца.
— Чего вздыхаешь, а? — ухмыляется он, грузно опускаясь на стул рядом со мной. — Проблемы с легкими?
— Ну, все-все, давайте не будем ссориться, — говорит мама, взяв в руки нож и начав резать пирог. Как всегда, сначала накладывает порцию отцу. Я наблюдаю, как она аккуратно кладет в тарелку овощи: горку моркови и горошка, и рука у нее трясется.
Затем она протягивает тарелку Кейт, потом мне. И наконец отрезает тоненький кусочек для себя.
— Ну, налетай, — говорит она. Она кивает Кейт, словно говоря: «помалкивай», но Кейт не до этого — она как можно быстрее запихивает еду в рот. Сейчас закончит и побежит наверх.
Я начинаю есть, но от волнения в горле у меня пересохло, из-за чего кусочек теста застревает, и я начинаю давиться. Кейт стучит меня по спине, и я хватаю стакан воды.
— Господи! — вскрикивает отец, когда, наконец проглотив застрявший кусок, я пытаюсь отдышаться. — Ты что, хочешь нас убить?
Я поднимаю голову, но он обращается не ко мне. Его рука сжимает мамино запястье.
— Неудивительно, что бедняжка подавилась! — рявкает он. — Это же невозможно есть.
Тыкая в пирог вилкой, он начинает разбрасывать по столу кусочки теста.
— Ты только взгляни. Разве это пирог? Он черствый.
Я чувствую, как сидящая рядом со мной Кейт начинает закипать, атмосфера накаляется.
— А ты что думаешь, милая?
Он спрашивает меня.
— Как, по-твоему, сухой пирог или нет?
Я смотрю на маму. Она улыбается, но в глазах у нее страх.
— Э-э-э, я…
— Ну, я задал тебе вопрос! — рычит он. — Сухой или нет?
Я знаю, что будет, если ему возразить. Он лишь разозлится еще сильнее и выместит свою злобу на них. Я лишь хочу, чтобы все закончилось.
— Да, — лепечу я. — И правда немного суховат.
— Ох, молодчина, Салли! — вопит Кейт, бряцая ножом и вилкой по тарелке. — Я тебя умоляю!
— Ну-ну, — шепчет мама, кладя руку Кейт на плечо. — Не кипятись.
Отец молчит, но мы знаем, что это плохие новости — чем дольше молчание, тем суровее наказание.
— Можешь пялиться на меня сколько влезет. Я тебя не боюсь, — говорит Кейт.
О, нет. Я смотрю на нее. Она сидит, сложив руки на столе, и сверлит взглядом отца.
— А зря, — сквозь зубы бубнит он.
— Что-что, папа? Я не расслышала.
Она его задирает. Душа у меня уходит в пятки, и я жду взрыва.
Тарелка пролетает в нескольких сантиметрах над головой Кейт, он вскакивает на ноги и хватает ее за волосы.
— Прекрати, Дэннис! — кричит мама. — Она всего лишь ребенок.
— Она тварь, вот она кто, — ухмыляется он, снимая ремень. — Крикливая, своенравная тварь. Слезла со стула и марш на кухню. Пошла.
— Ну, давай-давай, мачо! — орет Кейт, когда он вытаскивает ее из комнаты. — Ударь меня! Докажи себе, что ты не пустое место.
— Кейт, хватит! — кричит мама, ухватившись руками за спинку стула. — Не перечь ему. Хватит, Дэннис, она не всерьез.
Но он ее не слышит. Он уже затолкал Кейт на кухню, и теперь все, что нам с мамой оставалось, это сидеть и слушать ее крики.
Повернувшись в кровати, я смотрю на темнеющее небо. Скоро настанет новый день, но я боюсь завтрашнего утра. Еще один день без выпивки, еще один день без Кейт.
Лежа с прижатыми к груди коленями, я снова возвращаюсь мыслями в тот вечер. Когда отец вышел из кухни, Кейт нигде не было, но мы с мамой побоялись спрашивать, где она. Мама уложила меня спать, а отец сидел перед включенным на полную громкость телевизором и смотрел ночное шоу. Я лежала в кровати, ожидая услышать на лестнице шаги Кейт, но до меня доносился лишь пьяный смех. Может, она сбежала? Может, настрадалась и решила уйти из дома? Или он сделал с ней что-то… но на этом мои мысли останавливались. С ней все хорошо. Прошел примерно час, перед тем как смех стих, и я услышала на лестнице тяжелые отцовские шаги. Больше ничьих шагов слышно не было, только его. Набравшись храбрости, я позвала его и спросила, где она.