Пока же, если я могу вам чем-нибудь помочь в этот сложный период, пожалуйста, обращайтесь.
С наилучшими пожеланиями,
Гарри Вайн
Гарри Вайн. Я снова и снова прокручиваю имя в голове и наконец вспоминаю. Гарри. Редактор Кейт. Она говорила о нем каждый раз, когда приезжала домой. В духе: «Гарри точно понравится» или «Надо сказать Гарри, вот он удивится». Насколько я знаю, она была крестной его детей. Двух девочек. Помню, я всегда ревновала ее к этому Гарри и его семье и думала, почему она не может так вести себя со мной и с Ханной.
Свернув письмо и положив его на стол, я думаю о тех временах, когда Кейт нас навещала. Я терпеть не могла ее визиты. Мама несколько дней готовила дом к ее приезду и закупала правильную еду. А потом мы все сидели наготове на диване и ждали, пока приедет она — любимая дочь. Глядя не нее — модную и элегантную, — я в своем дешевом старье всегда чувствовала себя серой мышкой. Я смотрела на нее и думала — как ей это удается, как после того, что она сделала, ей так везет? На ней словно невидимый плащ, оберегающий от всякого зла. К чему бы она ни прикоснулась, все превращалось в золото. А я была полной ее противоположностью.
Однако она не могла все время притворяться. Иногда мы мельком видели настоящую Кейт, и зрелище это было не из приятных. Например, на десятый день рождения Ханны. Ханна так об этом и не забыла. Никто не забыл. Даже мама была потрясена. Мы знали, что Кейт только что вернулась из довольно жуткой командировки в Сектор Газа, но не думали, насколько сильно эта поездка на нее повлияла. Мама купила Ханне на день рождения куклу Барби, Ханна была в восторге. Она передавала куклу всем своим подружкам, и они по очереди расчесывали Барби волосы и переодевали. Это был великолепный день, дети играли в саду, пока мы резали торт. Я стояла на кухне и считала свечи, когда в дверях появилась Кейт. В руках она держала куклу, и у нее было странное выражение лица.
— Западные дети такие избалованные, что меня тошнит, — сказала она, зайдя на кухню. — Посмотри на все это — это же ужас.
— Да ну брось, Кейт, всего-то сосиски в тесте и немного торта, — ответила я. — Далеко не верх роскоши.
— Я провела последние несколько недель, разговаривая с детьми, у которых нет ничего, — надменно сказала она. — Ни игрушек, ни книг, у большинства даже нет доступа к водопроводу. Увидь ты этих детей, Салли, ты бы десять раз подумала, прежде чем потакать капризам дочери.
— Я не потакаю ее капризам, — ответила я. — У нее сегодня день рождения. Пожалуйста, не закатывай скандал.
— Скандал? — закричала она. — Ой, точно, я забыла. Тебя же только это волнует, да? Это в твоем духе — не поднимать шум. Не задавать вопросов. Не закатывать скандалов. Все как в детстве.
Я собиралась ей ответить, когда через заднюю дверь на кухню вошла Ханна.
— Вы не видели мою куклу? — глядя на нас, спросила она. — Ах, вот же она. Тетя Кейт, можно я ее заберу?
И тогда Кейт сделала нечто настолько ужасное, что мне до сих пор мучительно об этом думать. Злобно взглянув на Ханну, она шагнула ей навстречу и сказала: «Знаешь что, Ханна, давай поиграем в Сектор Газа». После этого она оторвала кукле голову и бросила на пол.
Ханна была в истерике. На ее плач прибежала мама и дети из сада; моментально заметив выражение лица Кейт, мама тут же вмешалась, заверив Ханну, что сейчас мы отправим куклу в больницу для игрушек и она будет как новая. Затем мы вынесли в сад торт и зажгли свечи. Но день был испорчен, и когда друзья ушли, Ханна легла в кровать и плакала, пока не уснула. После этого случая она больше никогда не была с Кейт прежней. Ее любимая тетя стала какой-то другой — непредсказуемой и пугающей.
Но я-то и так знала, какая она на самом деле.
Я сажусь за стол и, взяв в руки диктофон, вожусь с кнопками. Мне немного стыдно. Эта вещь принадлежала Кейт, и, нажимая на кнопку воспроизведения, я чувствую себя так, словно вторгаюсь без приглашения в ее жизнь. Но раздается лишь громкий шипящий звук. Наверное, диктофон сломан. Неудивительно, учитывая, в каком он состоянии. Я нажимаю на стоп и пробую еще раз. Он снова потрескивает, и я слышу голос, но он принадлежит не Кейт. Он принадлежит маме.
— Прием. Прием. Так ведь говорят, да? Я должна говорить в эту штуковину, потому что постоянно забываю, где оставила очки. Кейт говорит, что, если так пойдет и дальше, я истрачу целый тропический лес стикеров, поэтому она купила мне эту милую новенькую вещицу. Но я просила ее не переживать. Я слишком стара для всей этой новомодной чепухи.
Я слушаю мамин голос, и по щекам текут слезы. По голосу кажется, что она очень старая, совсем беспомощная. В эти последние дни меня не было рядом. Я на нее злилась.
— О, мама, — шепчу я, когда голос затихает.
Раздается шипение, и я решаю, что это конец записи. Я беру диктофон и пытаюсь найти кнопку перемотки. Но тут мама продолжает:
— Я говорю это, потому что все думают, что я свихнулась, но я уже дважды его видела, совершенно ясно и четко.
Что? Не может быть. Я перематываю, чтобы прослушать с начала.
— Маленький мальчик. Совсем малыш, лет трех-четырех, в соседнем доме. Частенько его вижу. В саду, у сарая — порхает с места на место, как маленький эльф. Я также слышу его голос, чаще всего по ночам. Слышу, как он плачет и зовет маму. Пол думает, что я начинаю сходить с ума, и, наверное, он прав… Дело в том, что он точная копия моего милого Дэвида. Я так по нему скучаю…
Маленький мальчик… Теперь я помню, что сказала Кейт. Во время нашего последнего телефонного разговора.
У меня к тебе просьба. Это очень важно, Салли. Я хочу, чтобы ты понаблюдала за домом, расположенным рядом с маминым…
Голова идет кругом; я сижу с устройством в руках и пытаюсь понять, что имела в виду мама. Хоть у нее и ехала крыша, она тоже видела мальчика. Как и Кейт.
Затем мне вспоминаются слова Фиды. Что она пыталась мне сказать?
Мне нужна ваша помощь.
Я опускаю диктофон и встаю из-за стола. В том доме явно творится нечто странное. Я хватаю валяющееся на лестнице пальто и выхожу на улицу, в ушах у меня звенит голос Кейт.
Пожалуйста, Салли.
На этот раз я ее не подведу.
Солнце только начинает садиться, когда я подхожу к Смитли Роуд. Мамин старый дом золотится в оранжевых лучах заката. И хотя это всего лишь обветшалый двухквартирный домишко, он выглядит вполне мило. Мне вспоминаются пасхальные воскресенья, когда мама тащила нас на пляж в Рекалвере смотреть на танцующее солнце.
Подходя к дому, я четко вижу нас троих. Мы сидим, съежившись на потрепанном покрывале, и ждем восхода солнца. «Смотрите на воду!» — кричит мама; на волнах, как огромный пляжный шар, качается солнце. «Оно танцует! — кричит Кейт. — Оно правда танцует!»
Это была всего лишь иллюзия, двигалась вода, а не солнце. Я это знала и считала всю затею глупой — всего лишь детская сказка, передающаяся из поколения в поколение. Однако Кейт с мамой в это верили и сидели словно зачарованные, растворившись в своих фантазиях, пока солнце порхало над волнами.
Вдруг это тоже фантазия, думаю я, подходя к двери. Что, если этот ребенок — лишь плод маминого с Кейт воображения? Однако как бы там ни было, мне приятно хотя бы что-то делать. Возможно, именно это чувствовала Кейт, отправляясь за тридевять земель в поисках каких-то историй.
Подойдя к входной двери, я замечаю, что она открыта. Легонько постучав, я недоумеваю — кто оставляет дверь открытой в столь поздний час?
— Здравствуйте? — зову я. — Есть кто дома?
Через приоткрытую дверь я вижу, что внутри темно. Мне вдруг становится страшно. Может быть, стоит вернуться сюда завтра днем, когда на улице будет более людно. Но потом я снова думаю о Кейт. Нужно ей доказать, что я могу быть сильной. Сделав глубокий вдох, я захожу в дом.
В коридоре так темно, что почти ничего не видно. С бешено колотящимся сердцем я прохожу дальше.
И затем, когда глаза привыкают к темноте, я вижу ее. Она лежит в странной позе у подножия лестницы, и лицо у нее закрыто руками. Черт. Что произошло? Я подхожу и убираю ее руки от лица. Оно все в крови.
— Фида, — говорю я, пытаясь сохранять спокойствие. — Фида, что случилось? Вы упали?
Она что-то бормочет.
— Вам нужно в больницу, — говорю я. — У вас могут быть переломы.
Я сую руку в карман, но телефона там нет. Видимо, в спешке забыла дома.
— Фида, у вас есть мобильник? Или городской телефон?
— С-с-с… — говорит она, показывая пальцем на что-то у меня за спиной.
— Что? — Я не решаюсь обернуться.
— С-с-с… — Глаза у нее вылезают из орбит.
Я смотрю через плечо в темноту. Там пусто.
— Где телефон, Фида?
— С-с-с… — Она пытается мне что-то сказать.
Я прохожу дальше по коридору, но телефона нигде не видно. Под ногами у меня что-то липкое. Я вздрагиваю. Это кровь. Дом пропах кровью. Я помню этот запах. Так пахнет мое детство. И хотя первой на место преступления всегда прибегала Кейт, я маячила у нее за спиной, приподнимаясь на носочки, чтобы рассмотреть, как там мама. Кейт всегда меня прогоняла, но я видела синяки, я чувствовала запах крови.
Нужно уносить отсюда ноги. Возможно, получится как-то перетащить ее к маме в дом и оттуда уже вызвать полицию.
— С-с-с… — с трудом выговаривает она, после чего ее голова падает обратно на ступеньки.
— Простите, я не понимаю, — произношу я, сердце рвется у меня из груди. — Так, надо попытаться встать.
Она мотает головой и хватает меня за руку. Прерывисто дыша, она выталкивает из себя слова.
— Он… ушел.
— Кто ушел? — Она имеет в виду своего мужа?
Глаза у нее закатываются.
— С-с-с, — мучаясь от боли, выговаривает она. — Сарай. — Последнее слово камнем падает у нее изо рта.
— Сарай? Он в сарае?
Мне страшно. Хочется убежать. Но Фида крепче сжимает мою руку.
— Вы… должны… пойти. — Выплевывая слова, она с каждым слогом сжимает мою руку все сильнее. — Мальчик…