— Зачем я это делаю? — спокойно спрашивает он. — Хм, хороший вопрос. Я это делаю, потому что ты не оставила мне выбора. Я от природы воспитатель и падок на особо запущенные случаи. Иначе почему, по-твоему, я начал с тобой встречаться? Но настал момент, когда нужно было принять решение. Надо было спасти Ханну и спрятать ее в безопасном месте. Ты плохо обращалась со своим ребенком, Салли. Кто-то должен был положить этому конец.
Во мне закипает знакомый гнев, который я все детство пыталась сдержать. Но если я хочу вытащить Ханну отсюда, нужно сохранять самообладание. Пусть говорит, решаю я, садясь на пол и подгибая ноги под себя, пусть говорит, пока не наступит подходящий момент.
— Спасибо, — благодарю я, пытаясь, чтобы голос звучал ровно. — Спасибо, что так хорошо о ней позаботился.
Ханна хмурится. Она в замешательстве, но я ободряюще киваю ей головой.
— А теперь, если ты ее отпустишь, — продолжаю я, — я скажу полиции, какое хорошее дело ты сделал, спрятав ее в безопасном месте, подальше от моих сцен, подальше от меня. Они поймут. Я скажу им, что сама во всем виновата.
— Тупая дура! — орет он, вскакивая со стула и поднимая Ханну за горло. — За идиота меня держишь? Никто из нас отсюда не выйдет, понятно? Никто.
Я сижу на полу, прижав колени к груди и глядя на стену перед собой. Она испещрена надписями красной ручкой. Одно слово выделяется, оно повторяется много раз, и это слово — «мама».
— Трогательно, да?
Пол улыбается. Как смеет этот ублюдок улыбаться после того, что он сделал?
Я молчу. Ответив, я дам ему понять, что играю по его правилам.
— Посмотри на это, — говорит он. — Видишь, что здесь написано? «Помоги мне, мама». Разве это не мило? Девочка звала маму. Но мама так и не пришла, да ведь, Ханна? Она была слишком увлечена алкоголем. Я так ей и сказал — пиши что хочешь, мне плевать, потому что одно я знаю точно — мама не придет. Маме плевать. Я ведь прав, Салли?
Я мотаю головой. Моя доченька меня звала, а я не слышала.
Дэвид плачет в кровати, и я встаю, чтобы его утешить.
— Оставь его! — рявкает Пол.
— Ему страшно, — говорю я. — Он же совсем малыш.
— Я сказал — оставь его.
Он проводит ножом по стене, и я сажусь обратно, тело у меня немеет от страха.
— Чей это ребенок? — спрашиваю я, пытаясь заглушить его плач.
Пол смеется и крепче прижимает Ханну к себе.
— Ты ей скажешь или мне сказать? — говорит он.
Она опускает голову.
— Хорошо, скажу сам, — закатывая глаза, говорит он. — Он мой, тупая овца. Это мой ребенок. И это твоя вина.
Дэвид продолжает хныкать, мне не хватает воздуха. Я не могу дышать, слушая, как мужчина, которого я когда-то любила, рассказывает, как совратил мою дочь.
— Ты все время была пьяна, — говорит он, крепче сжимая Ханну за грудь. — Помнишь, когда мы только познакомились, ты бросила пить, сказала, что прозрела и теперь чиста как стеклышко? Что ж, всего-то и требовалось немного тебе помочь, и, сама того не заметив, ты вернулась на старую дорожку — вся в отца. Мне так нравилось за тобой наблюдать. Как ты себя разрушаешь. Ты была такая глупая и наивная и так отчаянно жаждала любви, что мне не составило труда убедить тебя — мне интересна ты, а не твоя красавица-дочка. Вскоре ты уже не смогла бы заботиться о Ханне. Кто-то должен был вмешаться. Девочка жаждала утешения, и я пришел ей на помощь.
Ханна поворачивается ко мне. Ее глаза наполнены слезами. Она снова похожа на маленькую девочку, и я протягиваю к ней руки.
— Прости меня, милая, — шепчу я. — Мне очень жаль.
— Ей жаль, Ханна, — передразнивает он. — Ты слышала? Маме жаль. Разве это не мило?
Ханна вздрагивает от его слов, мне хочется ее утешить, но меня останавливает нож, крепко прижатый к ее горлу.
— И как-то ночью мы перешли черту, не так ли, милая? — Он тыкает Ханну в бок. — Не так ли? Расскажем твоей прекрасной маме, где ты меня соблазнила?
Ханна не поднимает головы, но я вижу, что она плачет, ее плечи содрогаются. Я этого не вынесу.
— Скромничаем, да? — говорит он, приближая свое лицо к ее. — Ладно, расскажу сам.
За всю свою жизнь я никого не ненавидела так сильно, как этого мужчину. Он чудовище, и я сама впустила его в наш дом. Как я могла быть такой слепой?
Я закрываю уши ладонями и начинаю гудеть себе под нос, чтобы заглушить его голос, но он это замечает и подскакивает ко мне, таща Ханну за собой по полу.
— А ну убери свои чертовы руки от ушей, не то я ее прикончу! — рявкает он. — Я заставлю тебя слушать, ясно? Еще раз попытаешься закрыть уши, и, клянусь, я ее убью, медленно, прямо у тебя перед носом. Понятно?
— Да, — шепчу я. — Понятно.
— Славно, — говорит он, возвращаясь к стене. — На чем я остановился? Ах, да, вот на чем. Лето две тысячи девятого. Ей только-только исполнилось шестнадцать. Какой чудесный возраст! Ты уже несколько месяцев со мной флиртовала, так ведь?
Он дергает Ханну за волосы.
— Я спросил, так ведь?
Она скулит и кивает.
— Ты на нее наехала за то, что она пыталась найти своего отца, — говорит он. — Ночь за ночью я возвращался домой, слыша твои крики и вопли. Ты орала, как базарная баба, и никак не могла заткнуться. И потом произошел этот инцидент с часами. Для бедняжки это стало последней каплей.
По моему телу пробегает дрожь.
— Думала сохранить это в тайне, да? — спрашивает он, качая головой. — Думала, я не узнаю, что ты напала на собственную дочь? Но, когда я пришел домой, Ханна сама мне все рассказала. Как ты бросилась на нее как чокнутая и разбила часы. Она тряслась как осиновый лист. Бедняжка была очень напугана. Но, видишь ли, этот момент стал поворотным, Салли. Именно тогда я понял, насколько ты можешь быть опасна.
— Опасна? — запинаюсь я. — Я… я не опасна. И Ханна это знает.
— Ханна боялась тебя до смерти! — орет он. — И я тоже. Когда она рассказала мне про часы, я понял, что придется взять инициативу в свои руки, как поступают ответственные взрослые люди. Именно тогда я начал строить планы о том, как вытащить Ханну.
— Взрослые ответственные люди?! — ору я. — Да ты психопат.
Он кивает, и по его лицу ползет зловещая улыбка.
— Уж кто бы говорил, — отвечает он. — Вот что я тебе скажу, Салли, ты была никудышной женой, но как мать ты была еще хуже.
— Я лишь хотела, чтобы она была счастлива, — говорю я, слова застревают у меня в горле. — Я боялась, что ей разобьют сердце. Хотела, чтобы она выбралась и жила нормальной жизнью, не как я.
— Нормальной жизнью, говоришь? — спрашивает он, сверля меня глазами.
Мне больно на него смотреть, ведь он ничуть не изменился: он все тот же Пол, добрый парень, в которого я когда-то влюбилась, но теперь он словно одержим.
— Несложно быть лучше тебя, — полным яда голосом говорит он. — Хотя с кого девочке было брать пример? Буйная алкашка да старуха с приветом.
— У нее была тетя Кейт, — отвечаю я. — Она вырвалась. Ханна тоже могла.
— О, да, Кейт, — качает головой он. — А я-то думал, когда мы к ней вернемся. Кейт уехала из этой дыры, потому что терпеть тебя не могла. Поэтому и не приезжала. Думаешь, она хотела, чтобы ее пафосные лондонские друзья знали о тебе, пьянице-сестричке? Она тебя стыдилась. Она сама мне это сказала… как раз после того, как я ее трахнул.
— Что? — вырывается у меня. — Нет. Ты лжешь.
Но затем я вспоминаю, как он рассказывал мне о ночи, когда Кейт проникла к соседям в сарай. Он был с ней.
— Заткнись! — говорит он, обвивая рукой горло Ханны. — Я не хочу говорить о твоей мертвой сестре-шлюхе. Это было легко. Нет, я хочу, чтобы ты услышала, как твоя дочь заманила меня в постель.
Он поворачивает нож в руке. Лезвие так близко к ее горлу, что одно неловкое движение может стоить ей жизни. Я прошу его держать нож прямо, но он продолжает им вертеть: туда-сюда, туда-сюда. Это невыносимо.
— Тебя не было дома, — продолжает он. — Черт знает, где ты была, наверное, на очередной попойке. Я вернулся домой с работы, уставший и голодный, но в холодильнике было пусто. Я поднялся наверх, и она была там: крутилась в спальне в одном нижнем белье. Я стоял в дверях, смотрел на нее, и тут меня осенило: «Вот она, моя награда, которую я так долго ждал, лежит передо мной на блюдечке». Я это заслужил: сколько лет я страдал, таскал тебя домой из вонючих пабов, смывал с тебя грязь, нюхал вонь от перегара, трахал твое дряблое тело. Поэтому я зашел в комнату, взял ее за руку и прижал к стенке.
— Прекрати! — кричу я, закрывая уши руками. — Зачем ты это делаешь?
— Что я тебе сказал насчет рук?! — вопит он, опустив руки, я начинаю безмолвно считать в голове, пытаясь заглушить его слова цифрами.
Раз, два, три, четыре…
— Снова, и снова, и снова, — говорит он. — У стены, на полу, на кухне, на твоей кровати…
Пять, шесть, семь, восемь…
— Стоило тебе уйти, она смотрела на меня своими большими голубыми глазами, и я уступал…
Девять, десять, одиннадцать, двенадцать…
— Но один раз мы были недостаточно осторожны, да, Ханна?
Я перестаю считать и смотрю на него.
— У нас случилась небольшая беда, точнее, у нее.
Он водит ножом по лицу Ханны. Внутри у меня все сжимается.
— Мама-подросток, — говорит он. — Прямо как ты.
Голова у меня сжимается все сильнее и сильнее, словно вокруг завязали ленту.
— Чудовище.
Это все, что у меня хватает сил выговорить. Больше нет никаких слов.
— Маленький мальчик, — говорит он, не обращая внимания на мою вспышку. — Милый малыш. Вот поэтому нужно было вытащить Ханну. Я должен был спрятать ее в безопасном месте, подальше от твоих пьяных выходок. Бог знает, что бы ты с ней сделала, если бы узнала.
Гнев, который я сдерживала целый час, вырывается наружу; я вскакиваю на ноги и останавливаюсь, только заметив, как дернулся нож.
— Что бы я с ней сделала?! — кричу я. — Я бы ее защитила, спасла от тебя! Я разорвала бы тебя на куски! Ты п