Современный детектив. Большая антология. Книга 12 — страница 1122 из 1682

158

Лаго-Маджоре, Италия, 21:00

Мария Паркс и отец Карцо не обменялись ни словом, пока их автомобиль класса четыре на четыре мчался сквозь ночь, наверстывая время. Три часа пути по Швейцарии и через перевал Сен-Готард. Семьсот лет назад Ландегаарду с его отрядом понадобилось больше десяти дней, чтобы перейти Альпы.

Они припарковали автомобиль на берегу озера Лаго-Маджоре и пешком дошли до обугленных развалин аббатства Верхнее Маканьо. Эта крепость средневековых монахов-траппистов долго защищала миланцев от варваров. Теперь от нее остались лишь четыре обрушившиеся постройки и участок крепостной стены длиной в несколько метров, который зарос ежевикой. Уцелела еще часть монастырского двора, и местные дети жгут там костры и рассказывают друг другу страшные истории.

Карцо повернулся к Марии. Глядя перед собой словно в пустоту, она указала на старую часовню, облупившиеся стены которой примыкали к остаткам монастыря. В эту часовню они и вошли. Мария села в старинное кресло, предназначенное для священников, совершавших богослужение. Изъеденные временем ножки кресла заскрипели под тяжестью ее тела. Точно так же скрипело кресло затворницы в трапезной монастыря Богородицы на горе Сервин. И обивка такая же — пыльный красный бархат, который пахнет ушедшими веками.

— Вы готовы?

— Да.

Мария поворачивает голову в сторону бойниц, прорезающих стены Маканьо. Через одну из этих узких щелей видно отражение луны на поверхности озера Маджоре.

— Теперь закройте глаза.

Мария в последний раз смотрит на обветшавшие стены и перевернутые молитвенные скамьи. Потом она закрывает глаза и открывает свой ум для голоса Карцо.

— Я посылаю вас в одиннадцатый день после убийства на горе Сервин. Согласно путевым записям, инквизитор Ландегаард и его отряд подъехали к крепости Маканьо на рассвете 21 июля 1348 года. Мы знаем, что здесь случилось что-то, чего Ландегаард не предвидел. Но что это было, мы не знаем. Однако события этого дня, несомненно, станут ключом к тайне евангелия. Мария, будьте очень осторожны и ведите себя благоразумно, поскольку нам известно, что Ландегаард не был здесь желанным гостем. Более того, он здесь едва не погиб. Именно по этой причине нам непременно нужно узнать, что и почему произошло с траппистами из Маканьо после отъезда инквизитора.

Голос священника постепенно становится тише, и молодая женщина снова чувствует, как ее тело вытягивается, ладони расширяются под кожей, ноги удлиняются. Ее туловище покрывается волосами, мышцы становятся толще. Она чувствует слабый запах грязи от своих подмышек и живота. Вслед за ним, как раньше на горе Сервин, в жарком воздухе возникают другие запахи. Они появляются один за другим, как штрихи на картине, — сочные запахи горячего камня, меда и крапивы. Появляются и звуки — шуршание пчел в улье, журчание воды, текущей по камням, стук копыт по щебню дороги, жужжание насекомых, топот и фырканье лошадей на склоне. Потом остаток сознания Марии Паркс отмечает те ощущения, которые она уже чувствовала, когда в первый раз входила в шкуру Ландегаарда. Она узнает трение поводьев о ладони и дрожь боков его лошади под его бедрами.

В тот день стояла ужасная жара. Но ни палящее солнце, ни жаждущие крови комары не смогли нарушить покой главного инквизитора. Томас Ландегаард снова спал в седле, согнув спину и опустив голову на грудь. Но вот он выпрямляется, открывает глаза и смотрит на глубокие воды Лаго-Маджоре. Вдали на фоне красного заката видны башни Верхнего Маканьо.

159

Ландегаард и его спутники десять дней скакали по гребням гор, которые соединяют гору Сервин с отвесными скалами кантона Тессин, который по-итальянски называется Тичино. На рассвете шестого дня карета одного из нотариусов перевернулась и упала в пропасть. Ландегаард встал в стременах и, наклонившись над пропастью, смотрел, как разбитая карета, подпрыгивая, катилась вниз по отвесному склону. Потом, даже не взглянув на оставшихся в живых спутников, он знаком велел им продолжать путь.

На закате того же дня они много часов подряд искали глазами очертания монастыря ордена Марии в Понте-Леоне: его башни должны были уже появиться на горизонте, а потом доехали до его обожженных стен и разбили лагерь в этом печальном месте. Ландегаард стал осматривать столбы монастыря и в конце концов нашел на них надписи, которые искал. Затворница останавливалась здесь. Она пробыла в монастыре всего несколько часов и успела только перевязать свои раны. Потом монахини ордена Марии обнаружили реликвии, которые она несла с собой, и несчастная женщина должна была продолжить свой одинокий путь. Она ушла в Маканьо. Что было дальше, Ландегаард догадался без труда, когда обнаружил тела монахинь, прибитые гвоздями к дверям монастыря. Значит, Воры Душ бросились в погоню за затворницей.

С первыми лучами зари люди Ландегаарда продолжили путь. Они начали спускаться с гор в направлении озера Лаго-Маджоре, которое находилось в долине, далеко внизу. Становилось все теплее. Начальник так торопил их, что до самых стен Маканьо они останавливались лишь на короткие передышки.

Мария Паркс стонет во сне. Она только что обнаружила воспоминания об этих десяти печальных днях в памяти инквизитора, который проснулся, подъезжая к аббатству-крепости.

160

Подъехав к подножию монастырских укреплений, инквизитор натягивает поводья своего коня и поднимает вверх руку в перчатке. Сзади него повозки останавливаются, заскрипев колесами.

Ландегаард вслушивается в тишину — ни звука, даже вороны не каркают. Он встает в стременах и три раза кричит, обращаясь к стенам: «Есть здесь кто-нибудь?» Его крик отдается от стены эхом и гаснет в воздухе, сливаясь с гудением насекомых. Ландегаард снова прислушивается — ничего не слышно. Тогда он указывает на механизм, который виден через решетку и управляет подъемным мостом. Стрелки снимают с плеч свои арбалеты и готовятся к выстрелу, но в этот момент со стены доносится слабый голос: «Кто идет сюда в эти дни чумы?» От неожиданности Ландегаард натягивает удила, они щелкают во рту коня, и животное встает на дыбы, подняв облако пыли. Инквизитор поднимает глаза и видит над зубцами верхушку головы с выбритой на макушке тонзурой. Он складывает руки рупором и кричит:

— Эй, на стене! Мое имя Томас Ландегаард, главный инквизитор провинций Арагон, Каталония, Прованс и Милан. Мне поручено объехать монашеские общины в горах, чтобы убедиться, что с этими крепостями Бога не случилось ничего дурного. Сообщаю тебе, мессир монах, что чума теперь ушла на север. Теперь нет никаких причин, чтобы я орал, как ворона, пока ты не соизволишь опустить мост и принять посла из Авиньона.

Рядом с первой тонзурой с обеих сторон появились другие. Легкий ветерок донес до ушей Ландегаарда голоса траппистов — монахи взволнованно перешептывались. Он уже готов рассердиться на них, но в это время первая тонзура снова поднимается над зубцами.

— Ваше превосходительство! Наша община, слава Богу, избежала мора. Но мне сказали, что вы должны ехать без остановки в аббатство Санта-Мадонна-ди-Карванья, которое стоит над озером Комо. Бродяги кричали нам, что месяц назад великое зло принесло там смерть и опустошение нашим братьям цистерцианцам.

Ландегаард поворачивается к своим людям и улыбается им, а они улыбаются в ответ.

Потом он кричит:

— Вот как — встречный огонь! Брат траппист, это мне кажется по меньшей мере подозрительным! Инквизитора моего ранга не интересуют советы бродяг, куда ему ехать выполнять его поручение. И я вам это покажу. Сейчас же опустите мост: я должен своими глазами увидеть, что болезнь вас пощадила. Опустите его немедленно или, клянусь вам, это сделают мои тараны!

Теперь тонзур над зубцами много, они снуют из стороны в сторону. Инквизитор насчитывает шестнадцать голов и еще примерно двенадцать фигур, которые мечутся из стороны в сторону и размахивают руками. Скрипит цепь: невидимые руки поднимают решетку. Ландегаард приказывает арбалетчикам идти впереди него и пришпоривает коня.

Инквизитор въезжает в крепость и видит, что теперь трапписты собрались все вместе во дворе. Сорок грязных испуганных монахов, которые чудом спаслись от моровой болезни. Судя по костям и черепам, которыми усеяна земля во дворе, они питались мясом собак и ворон. В пыли кончают разлагаться и другие остатки пищи — скелеты кошек и крысиные хвосты. И кости сов, которые старики грызли, чтобы обмануть голод. Значит, вот до каких крайностей чума довела гордых кожевников из Маканьо. В этом тяжело признаться. И все же что-то здесь не так. Трапписты, кажется, похудели, но рясы на них не висят свободно: на животах сохранились остатки жира. И в глубине их взглядов горит какой-то странный огонь.

161

Арбалетчики распределяют между собой линии стрельбы, а сам Ландегаард наклоняется к одному из охранников. Тот шепчет ему несколько слов на ухо, инквизитор выпрямляется в седле и, повернувшись к монахам, говорит:

— Мне сообщили, что родник, который снабжает ваш монастырь водой, был отравлен трупом человека, зараженного чумой. Я жду ваших объяснений по этому поводу.

В ответ — гробовая тишина. Потом из группы монахов доносится чей-то хриплый голос:

— Монсеньор, мы растапливали снег и пили дождевую воду.

Один из нотариусов раскрывает толстую кожаную книгу и кладет ее на колени Ландегаарду.

Инквизитор просматривает несколько страниц.

— Я могу принять это объяснение в той части, которая касается зимнего снега. Но, согласно записям, которые вели бальи Комо и Карваньи,[431] весной было всего четыре грозы.

Снова молчание.

— Будьте добры поднять рукава и показать руки моим нотариусам.

Монахи выполняют приказ и этим выносят себе приговор: становятся видны порезы, которыми покрыты их грязные руки. Высохнув от жажды без воды, трапписты дошли до того, что резали себя и пили собственную кровь. Охранники вращают рукоятки арбалетов, натягивая кожаные ремни спусковых механизмов. Монахи падают на колени в пыль и умоляют инквизитора о пощаде. Он щелкает поводьями, и трапписты умолкают.

— Пусть вас судит за это Бог. Он, несомненно, пожалеет нас ради того, что Он заставил наши души вытерпеть в это гибельное время. Меня привели сюда не ваши заблуждения. Я ищу старую затворницу, которая бежала из своего монастыря на горе Сервин в середине зимы. Я знаю, что она проходила здесь, и ожидаю услышать от вас новости о ней.

В ответ — тишина. Ландегаард теряет терпение.

— Вы что, еще и съели свои языки? В моих записях сказано, что настоятель вашей общины — отец Альфредо из Толедо. Пусть он выйдет вперед и покажется мне.

По ряду коленопреклоненных монахов проносится шепот. Сгибая спину, к Ландегаарду подходит старый монах. Инквизитор поднимает ему подбородок рукояткой хлыста. Старик старается не смотреть ему в глаза.

— Когда-то в Пизе, в семинарии, я хорошо был знаком с вами, дон Альфредо. Если меня не подводит память, в то время вы скрывали пудрой уродливый шрам — след, который нож разбойника оставил на вашей щеке. Значит, голод и жажда стерли его с вашего лица?

— Его стерло время, ваше превосходительство.

Хлыст Ландегаарда свистит в воздухе и разрывает кожу монаха. Кровь старика брызжет в пыль, он вопит от боли, прижимая ладони к лицу.

— Теперь она вернулась на место, ваша уродливая рана, брат лгун.

Остальные монахи дрожат так, что их колени стучат одно о другое. Обращаясь к ним, Ландегаард рычит:

— Стадо свиней! Даю вам столько времени, сколько пролетит камень, который упадет из моей ладони на землю. За это время вы должны сказать мне, что стало с отцом Альфредо. Иначе я буду обязан приказать моим палачам допросить вас.

Из стоящего на коленях строя раздается дрожащий голос:

— Ваше превосходительство, отца Альфредо не стало месяц назад.

— От чего же он умер, позвольте узнать?

— По воле Божией. Он скончался, мы провели ночь у его тела, как положено, а потом похоронили его.

Ландегаард бросает вопрошающий взгляд на своих нотариусов. Один из них, старик Амброзио, задумчиво поглаживает свою бороду: он хорошо знает, как черна человеческая душа. Инквизитор тоже не верит ни слову из того, что только что услышал.

— Тогда отведите меня на кладбище и покажите мне его могилу.

У его ног как молния сверкнул клинок: монах, которого Ландегаард ранил, выхватил кинжал и бросился на инквизитора. Тот поднимает коня на дыбы и этим отклоняет лезвие в сторону. Кинжал вонзается в шею коня. Стрела из арбалета свистит в воздухе и вонзается трапписту в горло. Пока конь падает в пыль, Ландегаард успевает спрыгнуть с него и приказывает окружить остальных монахов. Оставив их под надежной охраной, он приказывает открыть могилу отца Альфредо и ничуть не удивляется, обнаружив, что она пуста. Он приказывает своим людям обыскать монастырь сверху донизу.

Через несколько минут из подвалов доносится звук рога, и Ландегаард присоединяется к своим людям, которые только что нашли в монастырском погребе тело несчастного настоятеля. С трупа срезана часть мышц. Места срезов натерты крупной солью, чтобы мясо не испортилось. День за днем монахи отрезали куски от боков и жирных частей тела отца Альфредо. Ландегаард вздрагивает, представив себе, как их старые беззубые рты жевали эту плоть.

Всю ночь инквизитор допрашивает монахов под пыткой, чтобы заставить их сказать, на какую постыдную судьбу они обрекли затворницу. В конце концов он услышал среди криков и воплей, что старая монахиня на тринадцатый день своего бегства действительно подошла к воротам их монастыря. Она кричала у монастырских стен, что идет с горы Сервин и просит убежища на одну ночь. Но трапписты не впустили ее, только бросили ей в ответ несколько кусков хлеба и ругательства. И еще несколько плевков.

Самый молодой монах из этой несчастной общины, крича во все горло от боли, когда тиски ломали ему кости, добавил, что слышал, как она стучала чем-то по скале возле подъемного моста, а потом видел, как она уходила в восточном направлении.

— А что было после этого? — спрашивает инквизитор и посыпает раны трапписта крупной солью. Монах вскрикивает от боли. — Говори, проклятый!

— Через два дня к воротам подъехали всадники и громко закричали, что они ищут затворницу, убежавшую с горы Сервин. Мы сказали им, чтобы они шли своей дорогой. Но они стали взбираться на наши стены так легко, будто ступни у них изогнуты, как копыта у козлов.

— Не останавливайся, пес! Они узнали, куда пошла затворница после того, как вы ее прогнали?

— Ради бога, ваше превосходительство! Они заставили нас сказать им это.

— Тогда почему они вас пощадили?

Траппист хохочет безумным смехом, выпрямляется и плюет инквизитору в лицо.

— А как ты думаешь — почему, грязный выродок Бога? Мы отреклись от Богородицы и поклонились Дьяволу, чтобы они сохранили нам жизнь!

Пока палачи продолжают терзать осужденных, Ландегаард бегом мчится к решетке, запирающей вход. Он уже давно заметил ту скалу, на которой затворница написала, где собирается сделать следующую остановку в пути. Его пальцы с лихорадочной быстротой ощупывают поверхность камня. Внезапно он замирает.

— Господь всемогущий и милосердный! Цистерцианское аббатство Санта-Мадонна-ди-Карванья.

162

— Проснитесь, Мария!

— Несчастная! Она бросилась прямо в пасть чуме, — раз за разом повторяет низкий голос, который звучит из уст Марии Паркс. Глаза молодой женщины выкатились, голова откинулась на спинку кресла. Карцо уже несколько минут щупает ее пульс. Маленькая синяя вена начинает биться все сильнее по мере того, как Мария застревает где-то в глубине своего транса. Внезапно она начинает биться в судорогах. Карцо делает ей укол адреналина, чтобы поддержать сердце, которое делает больше ста семидесяти пяти сокращений в минуту.

— Держитесь, Мария! Я веду вас обратно.

Адреналин обжигает артерии Паркс, она громко кричит и наконец выныривает из своего видения. А потом открывает глаза и жадно вдыхает воздух, словно только что тонула. Она чувствует себя так, словно плывет в воде. Карцо неумело прижимает ее к себе и укачивает, чтобы согреть. Молодая женщина в ужасе.

— Что случилось, Мария? Что вы видели?

Разбитым голосом, который еще искажают ноты голоса Ландегаарда, Мария рассказывает отцу Карцо, чем закончилось видение. Глаза священника, когда он слушает, становятся круглыми от изумления. Бесчувственный Ландегаард, которого не тронули слезы людоедов, приказал похоронить монахов из Маканьо живыми. Потом инквизитор и его подчиненные подожгли монастырь и уехали от этого места по гребням гор той дорогой, по которой за несколько месяцев до них шла затворница, — в сторону Доломитовых гор.

Слезы Марии текут по щеке отца Карцо. Он чувствует их и крепче сжимает Марию в объятиях. Она была свидетельницей зверств инквизиции. Нужно время, чтобы ее ум освоился с тем, что она видела.

— Вы сказали, что затворница направилась к цистерцианскому аббатству Санта-Мадонна-ди-Карванья. Это верно?

— Да.

— О’кей, пока этого достаточно. Нужно остановиться, иначе ваши трансы в конце концов убьют вас.

— Значит, мы бросаем дело?

— Нет, это невозможно. Но теперь я знаю, что затворница не доверила книгу ни одной из общин, у которых просила убежища во время своего бегства.

— Может быть, она сумела отдать книгу цистерцианцам из Карваньи?

— Я думаю, что у нее не было такого намерения. И к тому же трапписты из Верхнего Маканьо по крайней мере в одном случае сказали Ландегаарду правду.

— В каком?

— Обитатели аббатства Карванья действительно погибли в том году от чумы. По данным наших архивов известно, что они впустили беременную женщину, не зная, что она несла в себе болезнь. Если затворница и стучалась в двери этого монастыря, ей никто не открыл: там были одни трупы. Поэтому мы отправимся прямо в монастырь Больцано, где Ландегаард и его люди нашли свою смерть и где Церковь окончательно потеряла след книги. След затворницы обрывается там.

Паркс вспоминает последнее письмо инквизитора, которое прочитала в библиотеке денверских затворниц. Ландегаард писал папе, что призраки его собственных людей выбивали дверь донжона, в котором он укрылся.

— У меня… не хватит сил снова пережить это.

— Не бойтесь, Мария, я не сошел с ума и не пошлю вас к Ландегаарду в его последние минуты перед смертью. Вы этого не выдержите.

Мария прижимается к священнику и чувствует, как удары их сердец смешиваются в тишине. Она знает, что Карцо лжет. Снова слезы вытекают из ее глаз.

— Я все-таки буду должна войти в тело затворницы, чтобы найти евангелие.

— Я буду с вами.

— Нет, Альфонсо. Я одна буду скрести ногтями кладбищенскую землю, когда августинки похоронят труп затворницы. Я буду одна, и ты это знаешь.

Карцо чувствует дыхание Марии на своей щеке. Его глаза тонут в ее полном ужаса взгляде. Губы молодой женщины касаются его губ.

— Мария…

Еще немного он пытается сопротивляться, потом закрывает глаза и целует ее в ответ.

163

Рим, 22 часа

Кардинал Патрицио Джованни нервничает на заднем сиденье лимузина, который подъехал забрать его в квартал Колизея. В Ватикане стоит странная тишина. Все опустело, все замерло в ожидании: Церковь как будто затаила дыхание. Даже толпа паломников, которые по-прежнему собираются на площадь Святого Петра, кажется, шумит не больше, чем шумела бы армия привидений. Но главная причина беспокойства кардинала Джованни не эта. Пока лимузин с трудом прокладывает себе путь среди процессий, кардинал с тревогой думает о том, что с момента смерти папы все происходит не по норме. Во всяком случае, все, что предписывают правила приличия и священные установления Церкви. Несколько часов назад кардинал-камерлинг Кампини даже объявил, что его святейшество будет похоронен немедленно, и отменил предписанные приличиями траурные дни между похоронами и конклавом. Такого не было уже много столетий.

В середине второй половины дня старый камерлинг поднялся на трибуну собора и объявил эту новость коллегии кардиналов. Свое решение он объяснил тем, что из-за волнений, которые происходят в христианском мире, необходимо срочно избрать нового папу. Джованни вспомнил ропот, который пронесся по рядам прелатов. Потом, объявив о роспуске собора согласно статье 34 апостольской конституции Universi Dominici Gregis, Кампини созвал кардиналов на конклав, который откроется сразу после похорон. С этого момента на Рим и опустилась гробовая тишина. Что-то вошло в Ватикан и теперь овладевает им.

Кардинал Джованни смотрит через окна лимузина на мокрые улицы старого города. В салоне автомобиля пахнет кожей и старым солодом. Этот коллекционный «бентли» принадлежит кардиналу Анджело Мендосе, государственному секретарю Ватикана и первому министру Церкви. Сразу после заявлений камерлинга, когда в зале шелестели голоса участников собора, комментировавших его слова, морщинистая рука Мендосы положила конверт на столик Джованни. А тот притворился, что продолжает собирать со столика свои документы, и незаметно накрыл ими конверт. Джованни глядел вслед старому прелату, пока тот, шурша сутаной, уходил из зала. Потом он укрылся от чужих взглядов и открыл конверт. Внутри был обычный листок бумаги, на котором Мендоса набросал несколько слов на латыни. Они означали: «Глаза безумного открыты, но мудрый идет во тьме».

Джованни улыбнулся, читая эту новую версию цитаты из Екклесиаста. Мендоса переставил местами подлежащие. В оригинале это изречение звучало по-другому: «Глаза мудрого открыты, но безумный идет во тьме». Теперь, снова разворачивая листок — в первый раз он это сделал в своем гостиничном номере сразу после того, как ушел с заседания собора, — Джованни даже не думает улыбаться. Он смотрит на фразы, написанные красными чернилами, и строчки качаются перед его глазами. Это светящиеся чернила, которые видны только в темноте, когда первоначальный текст перестает быть виден. Рыцари ордена архивистов до сих пор применяют это искусство затворниц, когда хотят сообщить один другому какой-то секрет. Джованни еще раз перечитывает красные строки, которые словно плавают в глубине бумаги.

«Мой лимузин заберет вас в 22 часа

Возле дома 12 на улице Сан-Грегорио.

Ни с кем не разговаривайте.

Вы в опасности».

Джованни складывает записку и кладет ее в карман своей сутаны. Кардинал Мендоса занимает второй по рангу среди высших должностных лиц Ватикана, верный друг только что угасшего папы, один из старой гвардии. Это Мендоса шесть месяцев назад посоветовал его святейшеству дать Джованни в его пятьдесят первый день рождения звание кардинала. Так Джованни стал самым молодым князем Церкви — и самым наивным тоже. Но, несмотря на свою неопытность по сравнению с этими хитрыми и злыми стариками, он быстро понял, что доверять кому-то одному лучше, чем не доверять никому. И он доверился тому, кто сделал его тем, кем он стал. Вот почему его так тревожит записка Мендосы и беспокоит тишина в Ватикане.

Прелат открывает глаза. Лимузин только что остановился перед въездом в тупик. В глубине тупика горят огни траттории. У служебного входа, укрываясь под зонтом, стоит метрдотель.

— Это здесь.

Прелат слегка вздрагивает от этих звуков: голос шофера, пройдя через переговорное устройство, стал металлическим. Затем он поворачивается к разделяющей их стеклянной перегородке. Водитель даже не оглянулся, когда говорил. Джованни открывает дверцу, смотрит на подошву своей туфли-мокасина, которая тонет в луже, и выходит из лимузина. Машина плавно трогается с места и уезжает.

Кардинал делает первый шаг в тупик. Метрдотель подходит к нему и тихо спрашивает:

— Вы Екклесиаст?

— Извините, я вас не понял.

Джованни смотрит в холодные глаза этого человека, а тот ждет ответа. Кардинал уже собирается отвечать, но замечает тени, которые затаились в тупике, — силуэты четверых людей. Лампа освещает лицо первого, Джованни узнает его и инстинктивно делает шаг назад: это капитан Сильвио Черентино, начальник ближней охраны покойного папы.

— Шут их возьми! Что здесь происходит и что делают швейцарские гвардейцы вне Ватикана?

— Синьор, я задал вам вопрос. Вы Екклесиаст?

Голос метрдотеля холоден как лед. Джованни замечает, что этот человек засунул руку под свою куртку и сжал в ладони оружие. Вздрогнув от страха, он отвечает:

— Глаза безумного открыты, но мудрый идет во тьме.

Рука метрдотеля отпускает пистолет, мышцы его лица расслабляются. Он протягивает вперед свой зонт, чтобы укрыть кардинала от дождя.

— Кардинал Мендоса ждет вас, ваше преосвященство.

Джованни бросает взгляд в глубину тупика — швейцарские гвардейцы исчезли.

164

На площади Святого Петра толпа паломников стала еще больше. Теперь их так много, что тихий шепот толпы похож на далекий рокот грома. Сотни тысяч губ произносят молитву среди леса свечей. Эта толпа похожа на чудовище — на гидру, у которой тысячи печальных лиц и неподвижных тел.

Кардинал-камерлинг Кампини смотрит на это приближающееся человеческое море с верхней ступени лестницы собора. Ему кажется, что все христиане мира идут к сердцу Рима. Они как будто чувствуют, что происходит внутри Ватикана.

Кампини замечает рядом внушительную фигуру начальника гвардии, который только что подошел к нему.

— Я вас слушаю.

— Ваше преосвященство, три кардинала не пришли.

Кампини выпрямляется.

— Кто? — спрашивает он.

— Кардинал — государственный секретарь Мендоса, кардинал Джакомо из Конгрегации Епископов и кардинал Джованни.

— Два первых достигли предельного возраста и не могут заседать в конклаве.

— Все-таки, ваше преосвященство, это государственный секретарь и глава Конгрегации Епископов — номер второй и номер шестой в Ватикане.

— Я напоминаю вам, что, поскольку номер первый умер, второй и шестой имеют не больше власти, чем двойка и шестерка в картах. Когда Святой престол вакантен, командует только камерлинг. А камерлинг — я.

— Вы думаете, они знают?

— Я думаю, они считают, что что-то знают. Но, что бы они ни затевали, уже поздно.

Тишина. Потом вопрос:

— Есть новости об отце Карцо и об этой ясновидящей Паркс?

— Они покинули аббатство-крепость Верхнее Маканьо и теперь направляются в монастырь Больцано.

— Евангелие обязательно должно быть в наших руках к началу торжественной мессы, а она начнется сразу после избрания Великого Магистра.

— Может быть, нам лучше вмешаться?

— Не беспокойтесь о том, что выше вашего понимания, майор. Никто не должен даже коснуться отца Карцо, пока не придет час.

— А как быть с отсутствующими кардиналами?

— Ими займусь я.

Кампини бросает последний взгляд на толпу.

— Поставьте вторую линию оцепления и заприте двери собора.

Начальник гвардии жестом приказывает своим подчиненным сомкнуть ряды. Потом он закрывает тяжелые двери за камерлингом, который исчезает внутри здания.

165

Метрдотель проводит кардинала в ту часть траттории, где находятся отдельные кабинеты, открывает дверь и отступает в сторону, пропуская Джованни внутрь. За дверью кардинал видит комнату, которая словно создана только для тихих звуков. Ее стены обиты тканью, а старый паркетный пол поскрипывает под его ногами. За единственным круглым столом, который установлен в центре комнаты, сидят кардинал Мендоса, кардинал Джакомо, глава Конгрегации Епископов, и старик в темном костюме и фетровой шляпе. Лицо этого старика так изрезано морщинами, что кажется, будто он все время улыбается.

Джованни вдыхает запахи сигары и ликеров, которыми пропитан воздух комнаты. Именно в таких маленьких комнатах, вдали от чужих ушей, прелаты встречаются в Риме, когда им надо поговорить о чем-то тайном. В Риме обсуждают те тайны, о которых в Ватикане не решаются говорить даже шепотом. Здесь один собеседник доверяет их другому между двумя глотками красного вина или двумя ложками кофе. Здесь плетут интриги, подготавливая падение для честолюбивых, опалу для могущественных и изгнание для тщеславных.

Джованни садится напротив кардинала Мендосы. Официант наполняет его стакан и ставит перед ним кусок пирога. Затем он шепотом спрашивает, будут ли посетители обедать. Старый кардинал делает рукой жест, означающий «нет». Официант исчезает, закрыв за собой дверь.

— Я позволил себе заказать порцию этого восхитительного пирога тирамису и графин этой граппы, от которой был бы в восторге сам Господь, — начал Мендоса.

— Не предпочли бы вы сказать мне, что здесь происходит, ваше преосвященство?

— Сначала поешьте, потом мы поговорим.

Джованни выполняет его желание. Смесь шоколада и спиртного обжигает ему горло. Потом он поднимает взгляд на Мендосу, который продолжает наблюдать за ним сквозь дым своей сигары. Старик в шляпе почти не прикоснулся к десерту. Он перекатывает сигарету во рту, потом зажигает ее от зажигалки с фитилем. Потом он поворачивается к человеку, который только что вошел в зал. Одежда на этом мужчине обычная, не форменная, и под мышкой у него толстый пакет. Этот человек кланяется старику в шляпе и шепчет ему в ухо несколько слов. Джованни напрягается: он понял, что эти двое — сицилийцы. Посланец отдает пакет старику и уходит. Старый сицилиец передает конверт Мендосе.

— Я вас слушаю, ваше преосвященство, — начинает Джованни. — Почему вы вызвали меня сюда и кто эти люди?

Мендоса кладет свою сигару в пепельницу.

— Патрицио, у нас есть серьезные причины считать, что Ватикан сейчас готовят к переходу в другие руки, не в наши. Собор был только предлогом, а конклав, о котором было объявлено, станет лишь формальностью.

— Братство Черного дыма Сатаны?

— Мы знаем, что именно братья Черного дыма убили монсеньора Баллестру. Мы также знаем, что он, наш старый друг, обнаружил что-то в подвалах Ватикана.

— Что именно?

— Доказательства существования заговора. Их терпеливо собирали в течение многих веков.

— И что дальше?

— После гибели Баллестры и смерти папы, которую мы считаем подозрительной, мы достали из наших собственных архивов свидетельства о смерти верховных понтификов начиная с шестнадцатого века и обнаружили, что еще двадцать восемь пап скончались от этой же странной и молниеносной болезни.

— Вы хотите мне сказать, что его святейшество был отравлен?

— Я боюсь, что это так.

— Тогда чего вы ждете? Почему не останавливаете этот маскарад и не объявляете правду?

— Все не так просто, Патрицио.

— Не так просто? Ваше преосвященство, вы присылаете за мной к Колизею ваш лимузин, а перед этим пишете мне записку с кодом архивистов. Затем по вашему указанию вооруженный метрдотель встречает меня, словно вора, и спрашивает у меня пароль в глубине переулка, который охраняют швейцарские гвардейцы в штатском. Потом вы предлагаете мне стакан граппы и после этого сообщаете, что папа был убит и братство Черного дыма готовится взять Ватикан под свой контроль. Представьте себе, я это понял! Но я плохо понимаю, чего вы ждете от меня и почему при нашем разговоре присутствует незнакомый человек, который что-то шепчет вам на ухо на сицилийском диалекте.

Старик в шляпе улыбается. Мендоса выпивает маленький глоток граппы, ставит свой стакан на стол и произносит:

— Позвольте представить вам дона Габриэля.

— Мафия? Вы сошли с ума?

— Мафия, как вы ее называете, — это большая семья, где есть двоюродные братья, дяди и свои предатели. Дон Габриэль представляет палермскую ветвь коза ностры — старой мафии. С ней Церковь уже около ста лет поддерживает отношения, которые так же драгоценны, как и неизбежны. Но уверяю вас, тут нет ничего, за что меня можно упрекнуть. Дон Габриэль — мой друг и человек верующий. Он пришел ко мне потому, что у него есть для нас важные новости.

— И что это за новости?

Старик выпускает изо рта облако дыма и начинает говорить. Джованни кажется, что он слышит героя какого-то фильма.

— Сегодня ночью союзные нам семьи из Трапани, Агридженто и Мессины сообщили нам о сделке между предательскими ветвями каморры и коза ностры. Таких предателей мы называем гнилыми плодами, упавшими с дерева.

— Я уже сейчас плохо улавливаю вашу мысль.

— Мафия, как ее называют те, кто не умеет молчать, состоит из пяти основных организаций. Каморра и коза ностра — самые старые. Мы ненавидим друг друга, но делаем это, соблюдая правила чести. Следующая ндрангета — калабрийцы. Это настоящие злодеи, очень жестокие. Еще есть стидда; это название по-сицилийски означает «звезда». Это те, кто отделился от коза ностры. Их легко узнать, потому что эти идиоты татуируют себе пятиконечную звезду между большим и указательным пальцами. Они занимаются азиатскими наркотиками и восточной проституцией. Это плохо. И наконец, худшие из всех — сакра корона унита, апулийцы. Эти — просто бешеные псы. Они втягивают в проституцию детей и убивают старых дам. Или наоборот, я уже не знаю.

Джованни этот рассказ утомляет. Он раздраженно поворачивается к кардиналу Мендосе:

— Мы действительно обязаны слушать все это?

— Пожалуйста, дон Габриэль, перейдите прямо к делу.

Старик затягивается окурком сигареты и возвращает на место несколько крошек табака, которые прилипли к концу его языка.

— В той сделке, разговоры о которой стали известны коза ностре, участвуют несколько кланов стидды и сакра корона униты. Ходят слухи, что сегодня ночью много денег перешло из одних грязных рук в другие. Господа в костюмах пришли в эти паршивые шайки и попросили их выполнить особое задание в обмен на чемоданы с деньгами. Это задание — кощунство, которое ни каморра, ни мы, коза ностра, не согласились бы совершить даже за все золото в мире.

— Что это за кощунство?

— Сегодня в час ночи вооруженные группы стидды и сакра корона униты взяли в заложники примерно сто семей почти по всей Италии и в остальной Европе. Это семьи кардиналов, которые заседают в конклаве. Несомненно, их схватили для того, чтобы в нужный момент заставить кардиналов проголосовать так, как кому-то нужно.

Джованни весь напрягается в своем кресле.

— Я отказываюсь верить словам головореза! — заявляет он.

— Вы не правы, ваше преосвященство. Может случиться так, что тот, кого вы называете головорезом, вскоре спасет ваше горло.

— Я думаю, что достаточно выслушал сегодня вечером.

— Сядьте, Патрицио.

Джованни падает обратно в свое кресло.

— Ваше преосвященство, вы же не хотите мне сказать, что верите крестному отцу мафии, когда тот говорит, что должностные лица Ватикана послали своих подручных надавить на кардиналов, чтобы те голосовали в конклаве за их кандидата!

Мендоса делает дону Габриэлю знак головой, и крестный отец протягивает Джованни толстый пакет, который несколько минут назад получил от одного из своих людей.

— Откройте его.

Джованни вынимает из пакета десяток фотографий. Он узнает аллею оливковых деревьев, которая ведет к дому его родителей на нагорье Джерманьяно, в Апеннинских горах, цветники перед этим старым домом, который построен еще в восемнадцатом веке, и массивное деревянное крыльцо. На следующих снимках он видит своих родителей. Они сидят на диване в гостиной. Мать одета в свое всегдашнее платье в цветочек и шерстяные тапочки, отец в свою старую охотничью куртку и вельветовые брюки ржавого цвета. Их руки связаны за спиной, а рты заклеены толстыми кусками скотча. На последнем снимке человек из сакра корона униты приставил дуло автомата к виску его матери, она плачет. Молодой кардинал поднимает на дона Габриэля взгляд, полный ненависти:

— Как вы добыли эти фотографии?

— Заплатил столько, сколько было нужно.

— Как я могу убедиться, что на фотографиях не ваши собственные люди?

— Мои люди никогда не носят маски.

— О’кей, этого достаточно!

Джованни отталкивает свое кресло и надевает пальто.

— Куда вы идете?

— Передать это досье карабинерам.

— Для чего?

— А по-вашему, что надо делать?

— Кардинал Джованни, команды стидды и сакра корона униты через каждые четверть часа связываются между собой по портативным радиостанциям и передают зашифрованные сообщения. Если карабинеры попытаются атаковать какую-либо одну из них, все семьи будут казнены одновременно. Вы этого хотите?

— Я не обязан выслушивать уроки от крестного отца!

— Вы не пройдете и тридцати метров, если выйдете из этой комнаты.

— Это угроза?

Старик снова выдыхает облако дыма. Он больше не улыбается. В разговор вмешивается кардинал Мендоса:

— Патрицио, вот-вот начнется конклав. Мы больше не можем терять ни секунды. Может быть, у нас еще есть средство остановить братьев Черного дыма, но нужно действовать быстро. Дайте мне несколько минут, чтобы вас убедить. После этого вы сами свободно решите, что надо делать.

Джованни не может ничего возразить, снова садится в кресло, берет свой стакан граппы и осушает его двумя глотками. Алкоголь, который стекает вниз по горлу, кажется ему раскаленным, как лава. Потом кардинал ставит стакан на стол, снова погружает свой взгляд в глаза Мендосы и произносит:

— Я слушаю вас.

166

— Вы когда-нибудь слышали о сети «Новус Ордо»?

— Нет.

— «Новус Ордо» — это сверхсекретная масонская ложа, созданная в конце Средних веков. Она существует до сих пор и состоит из сорока самых могущественных мужчин и женщин Земли. Это нечто вроде клуба правителей, богатых промышленников и банкиров, которые тайно управляют судьбой человечества. Никто не знает, кто они и как выглядят.

— Вы же не собираетесь повторять нам теорию хозяев мира?

— Кардинал Джованни, если кто-то хочет заставить людей поверить, будто что-то не существует, ему нужно пустить слух, что оно действительно существует, а потом распространить противоположное мнение и убедить людей, что все это одни лишь разговоры. Для этого все, что похоже на доказательство существования, нужно немедленно опровергать как очередной вымысел в ряду слухов. Тогда любое доказательство будет укреплять уверенность в том, что скрываемое не существует. Именно этот способ позволил «Новус Ордо» спокойно развиваться в течение многих столетий. Весь мир слышал об этой сети, но все думали, как вы, что это лишь ни на чем не основанный слух.

— Значит, члены «Новус Ордо» разработали легенду и укрылись за ней?

— Да. Прикрытием стали иллюминаты — масонская ложа, которая считалась всемогущей. Она была создана в 1776 году в Вейнберге бывшим иезуитом. Элита элит. Члены «Новус Ордо» даже присвоили этому мифу символ — пирамиду, вершина которой отделена от основания и освещена оком высшего знания. То есть элита получила просвещающее откровение, а масса народа осталась слепой. Они даже сделали так, что этот символ и девиз иллюминатов были напечатаны на американских долларах, то есть были у всех перед глазами. Потом они пустили слух, что иллюминаты стоят за всем, что происходит в мире. А «Новус Ордо» в это время мог продолжать развиваться, и никто его не тревожил.

— О’кей, допустим, что это так. Какое отношение это имеет к братству Черного дыма?

— Ложа «Новус Ордо» была создана братством Черного дыма примерно в конце Средних веков. Мы полагаем, что эти кардиналы, или по меньшей мере их великий магистр, входят в эту правящую элиту.

— Вы хотите сказать, что братство Черного дыма — всего лишь одно из отделений «Новус Ордо»?

— Оно стало таким отделением за прошедшие века. Стало частью гигантского целого, созданного им же самим. Но важной частью: братство Черного дыма выполняет задачу, которую «Новус Ордо» считает важнейшей.

— Какую?

— Разрушить Церковь изнутри. Только при этом условии «Новус Ордо» сможет контролировать весь мир.

— Это нелепая бессмыслица!

— Нет, Патрицио, это лишь слухи.

Молчание. Потом — вопрос:

— Как это началось?

— В день ареста тамплиеров, 13 октября 1307 года, агенты французского короля, внедренные в Ватикан, убили большинство кардиналов, обратившихся в учение ордена. Но семь таких кардиналов, из числа самых могущественных, уцелели и создали братство Черного дыма Сатаны. В это же время высшие должностные лица ордена Храма были арестованы во Франции и отправлены в камеры тюрем Парижа, Жизора и Шинона ждать смерти под пытками или на костре. Перед самым началом этой полицейской операции они поручили братьям своего ордена унести и спрятать восемь крестов — ключ к коду тамплиеров. Восемь крестов восьми Блаженств.

Снова молчание.

— Оказавшись в заточении, каждый из них нацарапал на стене своей камеры надпись — указание на то, где находился принадлежавший ему крест. Но тамплиеры рассказывали друг другу про эти восемь тайных мест. Эти разговоры дошли до кардиналов из братства Черного дыма. И те послали туда своих людей, которые постепенно нашли и забрали из тайников кресты.

Кардинал Мендоса делает короткую паузу, потом продолжает свой рассказ:

— Благодаря восьми крестам восьми Блаженств кардиналы из братства Черного дыма смогли найти место, где тамплиеры в конце Крестовых походов спрятали свои сокровища. На это место указывал весь набор из восьми крестов в целом.

— Где же оно было?

— Мы полагаем, что сокровище было спрятано где-то в пещерах под морским дном возле острова Иерро — это один из Канарских островов. Тогда этот архипелаг был еще неисследованной землей.

— Известно, какова была стоимость этого клада?

— В дни наибольшего финансового могущества ордена сумма, которой он оперировал за год, была равна пятнадцати миллиардам нынешних долларов. Тамплиеры были кредиторами королей и могущественных особ, финансировали Крестовые походы и предоставляли крестоносцам корабли, а также имели собственные торговые суда. Они изобрели банк, вексель, ажио[432] и кредит. Поскольку нам известно, что орден получал от своей деятельности наивысшие доходы примерно сорок семь лет, мы считаем, что за это время через руки тамплиеров прошло, если считать в нынешних деньгах, примерно семьсот восемьдесят миллиардов долларов. Разумеется, не все эти деньги принадлежали рыцарям Храма. Но нужно учитывать, какие доходы им приносили их девять тысяч командорств, их земли, их замки, торговля. Были также проценты и ажио, которые они получали с безденежных дворян и королей, разоренных войнами, которые они сами устраивали. Так что вполне обоснованно можно предположить, что в момент уничтожения ордена Храма в его сокровищнице хранилось, если считать в современных единицах, около ста семидесяти трех миллиардов долларов в золотых монетах и драгоценных камнях. Мы предполагаем, что тамплиеры погрузили эти сокровища на свои торговые корабли и отвезли на остров Иерро.

Молчание, затем вопрос:

— А что было потом?

— Во время этого медленного и незаметного вывоза сокровищ из тайников кардиналы — единомышленники ордена Храма ничем не дали о себе знать. Мы полагаем, что они использовали это время для того, чтобы выстроить структуру своего братства и завязать деловые отношения с крупными банкирами Средневековья — ломбардцами, генуэзцами, венецианцами и флорентийцами. Каждая из этих могущественных семей получила часть сокровищ и указание заставить эти деньги принести доход и открыть новые банки едва ли не во всей Европе. Именно благодаря этим невероятно огромным суммам банкиры из «Новус Ордо» в свою очередь стали кредиторами королей и могущественных особ, вооружили их для Столетней войны, а затем разорили их и взяли под контроль их финансы.

— Вы хотите сказать: они действовали как орден Храма в дни своего расцвета?

Мендоса кивнул.

— Нам известно, — продолжал он, — что с середины пятнадцатого века «Новус Ордо» состоял из одиннадцати семей, могущество которых распространялось на Италию и остальную Европу. Благодаря своему баснословному богатству банкиры из «Новус Ордо» занялись строительством кораблей, все более крупных и совершенных. Это они снарядили каравеллы Колумба, Кортеса и Писарро. Они финансировали экспедиции Кабрала и Магеллана, чьи корабли совершили первое кругосветное плавание в 1522 году. Золото инков, индийские пряности и огромный рынок рабов — так ложа «Новус Ордо» век за веком строила свою огромную империю. Семьи, входившие в эту ложу, свергали королей и затевали революции. Потом они финансировали Войну за независимость Америки, а после этого пересекли Атлантический океан и основали великие династии Нового Света. И наконец, эти банкиры начали промышленную революцию. Они дали первый толчок созданию железных дорог и воздушного транспорта, эксплуатации нефтяных месторождений и международной торговле. Эти могущественные семьи передавали эстафету одна другой, и до сих пор элита является мозгом ложи «Новус Ордо». Теперь эта ложа контролирует большинство бирж, все крупные многонациональные компании и почти все крупные банки мира. «Новус Ордо» приводит к власти демократические режимы и свергает диктаторские. Эта ложа финансирует революции и подрывает власть тех правительств, политику которых она считает враждебной своим интересам. Сейчас так же, как когда-то давно в Генуэзской, Флорентийской и Венецианской республиках, их цель — контролировать богатства мира и эксплуатировать народы, чтобы самим становиться все богаче. Но обогащение — следствие, а не конечная цель. Главное, чего добивается «Новус Ордо», — уничтожить все религии и освободить умы людей, чтобы легче покорить их. Наивысшая власть над людьми — вот их цель.

Джованни какое-то время молча смотрит на свой пустой стакан. Потом он снова поднимает глаза, встречается взглядом с кардиналом Мендосой и произносит:

— Позвольте задать один вопрос, ваше преосвященство.

— Спрашивайте.

— Откуда вы знаете все это, если сами не состоите в братстве Черного дыма?

167

Мендоса переглядывается с кардиналом Джакомо, который не произнес ни слова с начала разговора. Престарелый глава Конгрегации Епископов кивает и сменяет его в роли рассказчика.

— В начале шестидесятых годов, — говорит он, — перед самым открытием Второго Ватиканского собора, мы сумели внедрить в братство Черного дыма своего агента. Ватикан не в первый раз делал такую попытку. За несколько столетий одиннадцать наших агентов потерпели неудачу и были найдены убитыми. Ошибка наших предшественников была в том, что они недооценивали врага. Но как мы можем упрекать их в этом, если сами пока не знаем точно, кто наши враги.

Тишина.

— Используя уроки этих неудачных попыток, мы просмотрели личные дела будущих епископов и выбрали из них только одного — молодого апостольского протонотария по имени Армондо Вальдес. Его образцовая биография доказывала, что его честность и преданность безупречны. Поэтому мы вызвали его к себе, сообщили ему о существовании братства Черного дыма и предложили ему внедриться туда в качестве нашего агента. Мы не скрыли от него ничего о смертельных опасностях, с которыми было связано это поручение. Он согласился его исполнить. Чтобы завершить подготовку Вальдеса, мы направили его в Папскую академию, а затем назначали на должность нунция[433] в несколько подходящих мест в разных частях мира. В это же время наши экзорцисты сообщили ему необходимые знания о силах Зла и о культе того, чье имя не называют.

Тишина. Рассказ снова продолжает кардинал Мендоса:

— С тех пор прошло четыре года. За это время Вальдес стал сначала епископом, потом кардиналом. Его молниеносное возвышение можно было объяснить лишь влиянием братства Черного дыма. Через несколько недель после этого назначения он сообщил нам в зашифрованном письме, что принят в это братство. Чтобы внедрить его, нам понадобилось около семи лет терпения и бессонных ночей.

Снова тишина.

— Согласно нашему приказу кардинал Вальдес еще три года бездействовал: это было нужно, чтобы он как можно глубже внедрился в братство Черного дыма. Когда он сообщил нам, что вошел в число восьми кардиналов, возглавляющих братство, мы приказали ему перейти к активным действиям. Он начал узнавать тайны братства Черного дыма и присылал нам результаты своих расследований через миссии, персонал которых имел приказ пересылать нам его письма по секретным каналам связи.

— Что это были за каналы?

— Чаще всего письма переправляли обычные миссионеры, которые имели поручение забирать доклады нашего агента из камер хранения в аэропорту и передавать их в наши собственные руки.

— И что было написано в этих докладах?

— У кардинала Вальдеса были две задачи — выявить все ответвления ложи «Новус Ордо» по всему миру и выяснить, насколько это для него возможно, имена семи остальных кардиналов, стоящих во главе братства Черного дыма. В первую очередь он должен был выяснить, кто их великий магистр. Трудность была в том, что должностные лица братства Черного дыма не знают друг друга, а на собрания своего братства приходят в масках. И в маски встроены передатчики помех, искажающие голос. Кого ты не знаешь, того ты не предашь. Поэтому только великий магистр и самый верный ему кардинал знают остальных членов братства, но ни один из этих членов никогда не видел лиц своих собратьев. Однако нам известно, что неделю назад кардинал Вальдес сумел сфотографировать одного из них в маленьком коттедже на севере Шотландии. Он отправил в несколько миссий в разные концы мира по экземпляру шифровки на листе пергамента, которая написана кодом тамплиеров, и по экземпляру этих фотографий.

— На снимках великий магистр?

— Нет, кардинал-камерлинг Кампини. Он второй человек в братстве Черного дыма.

Молчание.

— Кто же первый?

— Мы знаем только, что братья Черного дыма предназначили именно ему стать следующим папой, если они смогут заставить конклав голосовать, как им нужно. Эта информация согласуется с тем, что сообщил нам дон Габриэль, и с трагической гибелью в океане во время крушения самолета компании «Кагэй Пасифик» официального преемника папы.

— Кардинала Сентенарио? О господи! Вы же не думаете, что…

— Кардинал Вальдес узнал и об этом — о подготовке к покушению и о его осуществлении накануне последнего собрания братства Черного дыма.

— Значит, великий магистр — один из тех кардиналов, которые по должности постоянно находятся в Ватикане?

— Возможно. В любом случае это человек, которого мы хорошо знаем.

— А кардинал Вальдес? Он не может как-то попытаться остановить эти события изнутри?

Мендоса и Джакомо переглядываются. Потом престарелый государственный секретарь усталым голосом говорит:

— У нас с кардиналом Вальдесом всегда было условлено, что, если с ним что-нибудь случится, мы получим запечатанный конверт с указанием на место, где мы сможем найти всю информацию о сети «Новус Ордо», которую он собрал за тридцать лет своего внутреннего расследования.

— И что же?

Мендоса вынимает из своей сутаны конверт. Джованни закрывает глаза.

— Мы получили этот документ сегодня ночью специальной почтой. Он прислан из отделения Лацио-банка на Мальте.

— Значит, это конец.

— Может быть, нет.

— Но, ваше преосвященство, Вальдес мертв. Сентенарио и еще десять прелатов погибли в океане. Половина участников конклава вот-вот узнают, что их семьи умрут, если они не проголосуют за нужного кандидата. Камерлинг держит Ватикан под контролем. А мы даже не знаем, кто великий магистр в братстве Черного дыма.

— Позвольте мне вмешаться, ваше преосвященство, — произносит дон Габриэль.

Джованни поворачивается к нему. У крестного отца снова улыбка на лице.

— Мне любопытно было бы узнать, как вы собираетесь это сделать.

— Мои люди отвезут вас в аэропорт. Оттуда вертолет доставит вас на Рагузскую набережную, это на южном конце Сицилии. Там вы сядете на рыболовное судно, которое доставит вас на Мальту. Если вы отправитесь в путь сейчас же, вы сможете оказаться в Ла-Валлетте к открытию Лацио-банка.

— А почему не проделать весь путь на вертолете?

— Потому что моя территория заканчивается на Рагузской набережной, а вертолет шумит и может упасть.

— А корабли разве не тонут?

— Мои — нет!

Джованни поворачивается к кардиналу Мендосе:

— Вы забыли одну важную подробность.

— Какую?

— Меня ждут в конклаве, где я должен заседать. Даже, наверное, там уже волнуются из-за моего отсутствия.

Старый кардинал протягивает Джованни картонную папку. В ней лежат несколько снимков, сделанных карабинерами на месте аварии, которая произошла в конце второй половины дня на границе Рима. На одном из снимков молодой кардинал видит остатки раздавленного «ягуара» между двумя грузовиками — тяжелым и легким.

— Господи! Это же моя машина! Я дал ее на время одному моему другу-епископу: ему нужно было срочно съездить во Флоренцию. Он должен был вернуть ее мне сегодня вечером.

— Этот друг — монсеньор Гардано. Он погиб в этой аварии. Эта смерть послана нам самим Богом.

— Простите, я вас не понял.

— Официально считается, что вы умерли в машине скорой помощи, которая везла вас в Рим, в клинику Джемелли. Хирург покойного папы подтвердит это агентам братства Черного дыма, которые не упустят возможности удивиться вашему отсутствию в конклаве. Труп Гардано был в таком состоянии, что несколько часов они будут верить в наш обман. Поэтому у вас будет время до рассвета на то, чтобы добраться до Мальты и привезти оттуда досье кардинала Вальдеса.

— А если они поймут, что труп в морге клиники Джемелли — не мое тело?

— Тогда вы будете правы хотя бы в одном.

— В чем же?

— Все будет кончено.

168

Последние ноты органа гаснут в облаках ладана. Могильщики опускают гроб с телом папы в подземелье, где покоятся верховные понтифики христианства. Веревки скользят по одетым в перчатки ладоням, гроб ударяется о края люка и опускается вниз. Кардиналы наклоняются над люком, чтобы вдохнуть запах вечности, который исходит из катакомб Ватикана. Последняя струя ледяного воздуха вырывается оттуда, и могильщики закрывают люк тяжелой плитой. Кардинал Камано вслушивается в глухой шум, с которым эта тонна мрамора падает обратно на свой цоколь. Потом он поднимает голову и смотрит на остальных прелатов.

Камерлинг, не сводя глаз с плиты, шепотом разговаривает с кардиналом — великим исповедником,[434] викарием Римской епархии и протоиереем ватиканской базилики. У протоиерея сердитый вид, и Камано догадывается почему. По законам Церкви при похоронах папы погребальные обряды положено совершать девять дней подряд. После похорон в течение еще шести дней конгрегации собираются в апостольском дворце и готовятся к конклаву. Итого от кончины папы до начала выборов его преемника должно пройти от двух недель до двадцати дней. А вместо этого понтифика хоронят торопливо, как прокаженного, и в первый же вечер после похорон созывают конклав, словно это собрание заговорщиков.

Волны гневного шепота разбиваются о Кампини, как о мраморную скалу. Он тихим голосом напоминает, что Церковь переживает очень трудные времена и потому он, камерлинг, обязан как можно скорее дать кораблю нового капитана. Протоиерей готовится настаивать на своем, но Кампини внезапно поворачивается к нему. Как рычание льва или тигра звучит в полумраке голос камерлинга: «Сейчас не время и не место шушукаться!» Протоиерей бледнеет от обиды и отступает на несколько шагов.

Камано украдкой смотрит на остальных прелатов из курии и замечает, что все они краем глаза наблюдают друг за другом, словно пытаются узнать, кто из кардиналов входит в братство Черного дыма. Какая досада: у членов этого братства нет никаких опознавательных знаков — ни татуировки, ни сатанинского символа, ни знака, чтобы узнавать друг друга! Вот почему братство Черного дыма смогло без помех просуществовать столько веков: во главе его никогда не было больше восьми кардиналов и никогда оно не оставляло своей подписи на своих делах.

Камано напрягается всем телом: его протонотарий шепнул ему на ухо, что Армондо Вальдес, кардинал-архиепископ Сан-Паулу, найден мертвым в венецианской лагуне.

— Когда?

— Сегодня вечером. Ваше преосвященство, нужно все остановить. Нужно распустить конклав и сообщить обо всем в средства массовой информации. Это становится слишком серьезным.

Кардинал Камано не удостаивает эти слова ответом. Он молча вынимает из своей сутаны конверт и незаметно протягивает его своему собеседнику. В конверте лежат три фотографии, сделанные в окрестностях Перуджи, — старое здание, окруженное виноградниками; молодая женщина и три ребенка в наручниках и с кляпами во ртах под прицелом у троих убийц в капюшонах.

— О господи! Кто эти люди? — шепчет протонотарий на ухо Камано.

— Моя племянница и ее дети. Убийцы, несомненно, подручные братства Черного дыма. Большинство участников конклава получили фотографии такого же рода и записку, в которой сказано, что после того, как начнется конклав, им сообщат, за кого надо голосовать.

— Вы осознаете, что это значит?

— Да. Это значит, что, если кто-нибудь обратится за помощью в средства массовой информации или к властям, наши семьи будут сразу казнены.

— Что же тогда делать?

— Дождемся начала конклава. Тогда нас всех запрут, и кандидат братства Черного дыма будет вынужден дать о себе знать. Тогда и посмотрим, что можно будет сделать.

Вдруг начинают звонить колокола Святого Петра. Кардиналы — члены курии возвращаются в базилику. Снаружи колокола гудят так, что дрожат и камни мостовой на площади, и сердца тысяч паломников, застывших под моросящим дождем. Затем толпа расступается, чтобы пропустить кардиналов-выборщиков, которые идут двумя рядами на конклав. Сто восемнадцать князей Церкви в красных одеждах молча проходят в ворота Ватикана. Скоро гвардейцы запрут эти ворота. Кардиналы идут в Сикстинскую капеллу: там скоро начнутся выборы нового папы.

169

Толчок: автомобиль класса четыре на четыре выехал на дорогу, которая ведет в центр леса черных сосен, и теперь въезжает под их кроны. Мария Паркс открывает глаза и смотрит на луну, которая постепенно исчезает за ветвями. Она потягивается и спрашивает:

— Где мы?

— Подъезжаем к месту.

Священник смотрит одним глазом на экран навигатора, другим на разбитую дорогу, которую освещают фары, и гонит машину с сумасшедшей скоростью между колеями. Время от времени он тормозит, чтобы прочитать в полумраке надписи на деревянных указателях, потом до упора давит на акселератор и мчится дальше, поднимая волну грязи. Упираясь ногой в пол машины, он ведет ее по прямой.

Проехав еще три километра, он останавливает машину перед зарослями ежевики, размыкает контакт, показывает рукой на тропинку в путанице колючих ветвей и говорит:

— Это здесь.

Паркс выходит из машины. Деревья пахнут сыростью и мхом. Следом за отцом Карцо она входит в колючие заросли. Ни ветерка, ни звука. Воздух кажется ей чище и свежее, чем снаружи.

Лес становится менее густым. Полная луна снова освещает двух путников. Раньше они шли по склону, теперь земля под ногами снова становится ровной. Они добрались до каменной площадки — горного отрога среди леса. Здесь не смогли вырасти деревья и потому образовалась поляна. Именно на этом месте, расчищенном самой природой, стоит монастырь августинок из Больцано. Его укрепленная стена по форме — идеальный круг. Плющ, который ее оплетает, проломил ее в нескольких местах. Сквозь дыры видны двор, тоже круглый, и несколько облупившихся построек.

— Это здесь.

— Я знаю.

170

— Папа убит кардиналами-заговорщиками? Кардиналами, которые поклоняются Сатане? Ты что, наркоты накурилась?

Валентина Грациано смачивает губы в чашке кофе, которую ей только что подал Пацци, потом выпивает глоток и мысленно представляет себе, как обжигающий напиток растекается по ее желудку. Потом она кладет на стол дивизионного комиссара диктофон Баллестры и нажимает на кнопку «чтение». Пока Пацци удобнее устраивается в кресле, готовясь слушать, Валентина закрывает глаза и вспоминает события последних часов, когда она едва не умерла.

Когда убийцы Марио стали подходить к ней, она окаменела от ужаса, но в следующий момент собрала свои силы и побежала. На площади Пантеона — ни души. Валентина свернула в сторону фонтана Треви: там она надеялась снова встретить какую-нибудь процессию. В толпе ей будет легче сбить погоню со следа. Но площадь вокруг фонтана была пуста, только горели несколько фонарей, которые кто-то забыл потушить. Задыхаясь от бега, Валентина снова увидела монахов. Между ними и ей по-прежнему было меньше пятидесяти метров. А они ни секунды не бежали, только шли! Валентина закричала от ужаса.

Она так обессилела, что захотела остановиться. Гораздо проще встать на колени, и пусть будет что будет. Но вдруг она вспомнила, как кинжал монаха вонзился Марио в живот, и вспомнила взгляд Марио. Громко закричав от гнева, она снова побежала вперед, по прямой, размахивая руками, чтобы увеличить скорость. Незачем оборачиваться и смотреть назад: она и так знает, что монахи по-прежнему идут за ней. Главное — не смотреть назад. Если она это сделает, у нее подкосятся ноги от страха.

Расплескивая ногами ледяную воду в лужах, она поднимается на Квиринальский холм и бежит к центру. Пробегая мимо президентского дворца, она ищет глазами гвардейцев, которые должны стоять на посту перед его решетками. Но будки охраны пусты. Валентина продолжает бежать. В тот момент, когда вдали возникают стены дворца Барберини, она видит в ста метрах перед собой еще двух монахов. Тогда она сворачивает в переулок, заставленный мусорными контейнерами, — и видит свечи процессии на улице Национале. Четыре монаха уже совсем близко сзади нее. Вдруг вспыхивают лучи синего света: четыре машины с карабинерами сопровождают для охраны процессию верующих, и их фонари, вращаясь, освещают улицу.

Нужно последнее усилие, последний рывок.

В последний момент перед тем, как раствориться в этом потоке людей, Валентина вынимает из кобуры свой пистолет и выстреливает всю обойму в воздух. Раскаленные гильзы сыплются на асфальт. Толпа с криками разбегается, карабинеры готовятся задержать нарушительницу. Валентина, не останавливаясь, продолжает бежать к ним, размахивая своим полицейским удостоверением и выкрикивая свои имя и должность. Потом она падает на руки капралу карабинеров. Пока он заворачивает Валентину в шерстяное одеяло, она в последний раз бросает взгляд через плечо. Монахи исчезли.

171

Мария Паркс и отец Карцо стоят рядом на старом кладбище монастыря Больцано. Здесь они только что нашли могилу затворницы. Надгробная плита поросла мхом, и надпись с нее уже стерлась. Только костыльный крест, тоже наполовину стертый временем, еще виден. Вот где августинки похоронили старую монахиню в один из дней февраля 1348 года. В тот день, когда Зверь вошел в монастырь.

Раздвинув куст дрока, Мария обнаруживает еще одну покрытую мхом плиту. Ощупывая пальцами неровности камня, она читает эпитафию, которую почти стерли время и мороз:

— Здесь покоится Томас Ландегаард, инквизитор провинций Арагон, Каталония, Прованс и Милан.

Значит, вот где похоронен человек, вместе с которым она провела несколько минут его жизни. Мария чувствует странную печаль, словно здесь похоронили частицу ее самой. Нет, словно инквизитор вспоминает об ужасных событиях того года. Она спрашивает себя: какими были последние мысли Ландегаарда в минуту, когда его мертвые охранники ломали дверь донжона? Думал ли он о монахинях из Понте-Леоне, которых распяли Воры Душ? Слышал ли в последний раз вопли похороненных заживо траппистов? Или думал о том запахе, таком волнующем и женственном, который коснулся его ноздрей, когда он просыпался на коне, вдыхая ледяной воздух Сервина? Глаза Марии заблестели от слез. Да, это о ней думал Ландегаард, когда призраки его собственных людей распарывали ему живот и он умирал. Как будто транс действительно перенес Марию в прошлое и она оставила в сердце инквизитора какое-то чувство. Это чувство не умерло. Оно не умрет никогда.

Мария отпускает куст, и стебли дрока ложатся на прежнее место. Она вытирает глаза. Ладонь Карцо сжимает ее плечо.

— Идем отсюда, Мария. Мы почти на месте.

172

Валентина открывает глаза в тот момент, когда диктофон воспроизводит последние слова Баллестры. Лицо Пацци остается бесстрастным, когда он слышит, как убийца закалывает архивиста кинжалом. Палец дивизионного комиссара нажимает на кнопку, и диктофон умолкает.

— Ты снова гадишь, Валентина.

— Извини, я не поняла.

— Я послал тебя в Ватикан обеспечить безопасность участников собора, а ты возвращаешься с историей о каких-то дурацких останках, средневековом евангелии и предполагаемом заговоре кардиналов.

— Ты еще забыл про убийства затворниц и ложь Церкви.

— А ты хороша! Блин! Вместо того чтобы вернуться домой, ты звонишь главному редактору «Коррьере делла Сера». И еще по своему мобильнику!

Печаль окутывает Валентину, словно облако.

— Вы забрали его труп?

— Трупа нет.

— Как это?

— И следов крови на тротуарах нет, и монахов на улицах тоже.

— А служащие отеля «Абруццы», перед которым Марио был убит? Они непременно должны были что-то увидеть.

— Их допросили. Они не видели ничего.

Тишина. Затем вопрос:

— А ты, Валентина?

— Что я?

— Что именно ты видела?

— Ты меня за дурочку принимаешь?

— Валентина, и ты и я — сыщики. Мы оба знаем, как это бывает. Ты застряла в потайном ходе под Ватиканом, у тебя поехала крыша, и ты вообразила себе залы, набитые сейфами, и убийц, переодетых монахами. Или я ошибаюсь?

Валентина вырывает у Пацци из рук диктофон Баллестры.

— А это, черт возьми? Я что, сама сделала эту запись на студии?

— Бред старика архивиста, страдавшего депрессией и алкоголизмом? Я уже представляю себе заголовки в газетах: «Сведение счетов в Ватикане. Прелат, исключенный из курии, придумывает несуществующий заговор, чтобы отомстить целой куче кардиналов». Очнись, Валентина. Без подтверждающих документов твоя запись стоит столько же, сколько реклама презервативов.

— Значит, как я понимаю, они выкрутятся. Похоронят папу, а потом повернут конклав так, чтобы выбрать главой Церкви одного из своих?

— А что ты думала? Что я пошлю на Ватикан полк парашютистов? Что я надену наручники на сотню кардиналов или запрещу им хоронить пану? Может, мне просто позвонить на авиабазу Латина и велеть им сбросить на базилику атомную бомбу?!

Пацци включает через пульт управления телевизор, который стоит в одном из отделений книжного шкафа. На экране появляется крупный план базилики. Голос ведущего сопровождает медленное перемещение еще одиннадцати камер, которые «РАИ Уно» — Первый канал итальянского телевидения — постоянно держит направленными на Ватикан. Журналист рассказывает, что папу только что похоронили и что в связи с тревожной ситуацией в христианском мире конклав начнется уже сейчас. Тесная толпа паломников на площади Святого Петра расступается, пропуская вереницу кардиналов, идущих в Сикстинскую капеллу. Ворота Ватикана закрываются за князьями Церкви, и крупный отряд швейцарских гвардейцев выстраивается вдоль решеток. Комментатор РАИ сообщает о своем удивлении миллионам слушающих его телезрителей всего мира. По его словам, Церковь еще никогда не спешила так выбрать папу. Все это выглядит еще более странным оттого, что пресс-служба Ватикана молчит и оттуда не просачивается никакая информация. Пацци выключает звук.

— Что я тебе говорила, Гвидо?! Ты видишь сам: они берут Ватикан под контроль!

— Кто «они»? Марсиане? Русские? Ты можешь назвать мне имена? У тебя есть доказательства — отпечатки пальцев, пробы ДНК или что угодно? Что-то, что я мог бы приобщить к делу, чтобы разбудить судью и получить у него ордер?

— А труп Баллестры?

— Труп Баллестры доказывает лишь одно.

— Что именно?

— Что Баллестра мертв.

— Гвидо, я прошу у тебя только одно — двадцать четыре часа, чтобы довести расследование до конца.

Пацци наливает себе виски, добавляет в него толченый лед, потом пристально смотрит в глаза Валентины и произносит:

— Отсрочку, о которой ты просишь, тебе дает конклав. Если он будет продолжаться три дня, у тебя будут три дня. Если он продолжится три часа, а похоже, что так и получится, у тебя будут три часа, ни на минуту больше.

— О, черт! Слишком мало времени, и ты об этом знаешь.

— Валентина! С той секунды, когда будет избран новый папа, ни один судья в Италии не подпишет мне никакой ордер, и у твоих кардиналов из братства Черного дыма больше не будет причин бояться нас. После избрания ты можешь проигрывать свою запись раз за разом на всех громкоговорителях Рима: им на это будет наплевать. Но до тех пор, если ты права, ты в смертельной опасности.

Жужжит телефон. Пацци снимает трубку. Звонит его секретарша и сообщает ему, что кто-то хочет с ним поговорить. Дивизионный комиссар спрашивает имя этого зануды — и, услышав ответ, замирает. Дверь открывается, и входит бледный мужчина среднего роста с пронзительным взглядом. Сзади посетителя стоят два великана-охранника в черных костюмах. Он подает Пацци связку документов из Госдепартамента Соединенных Штатов и из министерства юстиции Италии. Среди них — пропуск, который разрешает проводить расследование на всей территории полуострова. Пока Пацци знакомится с документами, этот человек с острым как у орла взглядом забирает диктофон Баллестры и протягивает Валентине свою холодную как лед руку.

— Синьора Грациано? Я Стюарт Кроссман, директор ФБР. Я прилетел из Денвера, и сейчас мне будет нужна ваша помощь, чтобы загнать в угол кардиналов из братства Черного дыма.

— Это все?

— Нет. Я также потерял связь с одним моим агентом — женщиной. Ее зовут Мария Паркс. Она одного с вами возраста, и улыбка у нее как у вас. И если мы не найдем ее в ближайшие часы, она умрет.

173

Карцо начинает спускаться по лестнице, которая ведет в подвалы крепости. В лестничной шахте темно. С ее дна поднимаются запахи плюща и селитры — дыхание времени.

Оказавшись у подножия лестницы, он взмахивает своим факелом, и пламя освещает пыльные стены. В этих подземельях Ландегаард когда-то нашел трупы августинок — тринадцать скелетов, которые скребли ногтями фундамент здания, пока не упали без сил.

Мария Паркс, спускаясь вслед за ним, вспоминает строки из предпоследнего письма Ландегаарда папе Клименту VI:

Я пишу «снова упали» потому, что все монахини были в саванах, словно их сначала похоронили в тех тринадцати могилах на кладбище, а потом они воскресли, но стали призраками и начали блуждать в этих местах, где нет света.

Мария садится на каменную скамью, которую ей указал отец Карцо, и закрывает глаза.

— Мария, слушайте меня внимательно, это очень важно. Сейчас я пошлю вас в вечер 11 февраля 1348 года, через тринадцать дней после смерти затворницы. Именно этим числом, как мы обнаружили, помечена последняя запись в реестре монастыря августинок в Больцано. Это несколько строк, которые торопливо набросала мать Изольда де Трент, их настоятельница. Она написала, что солнце садится и скоро существо, которое убило ее монахинь, снова проснется в мире мертвых. Что этому надо положить конец и что у нее нет выбора. Что она просит Бога простить ей то, что она собирается сделать, чтобы спастись от Зверя. Это все. Мы обшарили все кладбища и пересмотрели реестры всех остальных монашеских общин на десятки километров в радиусе. Никаких следов матери Изольды. Поэтому именно с ней мы сейчас должны вступить в контакт.

— А если она умерла в тот день?

Мария чувствует, как губы Карцо прижимаются к ее губам, и погружается в темноту. Она ощущает прикосновение грубой ткани его рясы к своей коже, чувствует его теплое дыхание на своих веках и его ладонь на своих волосах. Потом ее чувства тускнеют, и ее тело расслабляется. Мышцы Марии становятся твердыми, как ветки дерева. На ней слишком просторная для нее ряса из грубой ткани, которая пропахла землей и костром. Она чувствует странное жжение в горле, словно кто-то недавно пытался ее задушить. Это воспоминания матери Изольды.

174

Дрожащий свет свечи. Капли воды стучат в тишине. Вдали бушует ветер, бросаясь на укрепления монастыря. Мать Изольда сидит, согнувшись, в маленьком закутке, где она замуровала себя. Он слишком низкий, чтобы выпрямиться во весь рост, и слишком узкий, чтобы сесть. Ее старое тело дрожит от лихорадки и обливается потом. Каждая частица ее тела ноет так, что она всхлипывает от боли. Старая монахиня читает молитвы и ждет смерти. Она шепотом умоляет Бога, чтобы Он призвал ее к себе. Она что-то бормочет, чтобы ослабить страх, который больше не покидает ее ни на секунду. Чтобы больше не думать. Чтобы забыть обо всем.

Постепенно воспоминания матери Изольды наполняют память Марии. Всадник возникает из тумана и что-то кричит в направлении монастырской стены. Телега въезжает в ворота и останавливается во дворе монастыря. Мать Изольда наклоняется над ней: она только что разглядела среди продовольствия очертания лежащего человеческого тела. Лежащий человек — затворница. Значит, вот каким образом она попала в Больцано. Обессилела и упала посреди леса, в нескольких лье от монастыря, а крестьянин подобрал ее. Матери Изольде страшно. Монахини поднимают исхудавшее тело затворницы, чтобы отнести ее в тепло, и в это время из ее рясы выпадают кожаный мешок и что-то, завернутое в холст.

Повторяя жесты матери Изольды, Мария становится на колени в пыли и чувствует, как пальцы старой монахини развязывают бархатный шнурок мешка. Внутри — череп Януса. В уме Марии вспыхивает видение матери Изольды.

Жара, обжигающий песок, удары молотка по дереву и звериные вопли в тишине. Мария открывает глаза под небом, полным яркого света. Она видит Голгофу и три креста, стоящие в ряд. Два разбойника мертвы. Христос громко кричит, по его щекам текут кровавые слезы. Это пятнадцатый час дня. Странные черные облака сгущаются над крестом. Наступает ночь, уже почти темно. Ему страшно. Ему холодно. Он одинок. Он только что потерял дар блаженного видения, который связывал его с Богом. В этот момент он поднимает глаза, смотрит на толпу и видит ее такой, какая она есть: сборище жалких душ, грязных тел и искривленных губ. Он понимает, что именно за этих убийц, насильников и трусов он сейчас умрет — за это человечество, уже осужденное заранее. Он чувствует гнев Бога. Он слышит грохот грома и чувствует удары градин, которые стучат по его мокрым от пота плечам. Он кричит во все горло от отчаяния, и вместе с этим воплем вера покидает его, как дыхание улетает из умирающего тела. Мария кусает губы: она видела агонию и смерть Бога. В тот день силы тьмы одержали победу: Христос стал Янусом.

Изольда завязывает мешок и берется за холщовый сверток. Мария чувствует в руках настоятельницы что-то тяжелое. Внутри свертка — очень древняя книга в переплете из черной кожи, который заперт на тяжелый стальной замок. Это евангелие Воров Душ. Кожа переплета теплая, словно кожа человека.

Из той кельи, в которую августинки отнесли затворницу, доносятся крики. Изольда бежит по коридорам. Ей страшно. Она наклоняется над умирающей затворницей. Та бормочет что-то на неизвестном языке и хрипит. Потом хрип затихает, и глаза затворницы стекленеют. Мать Изольда выпрямляется, и в этот момент руки умершей высовываются из простыней и хватают настоятельницу за горло. Мать Изольда задыхается, ее пальцы сжимаются на рукояти кинжала. Лезвие вонзается в шею затворницы, и поток черной крови заливает простыни. Поток ледяного ветра проносится по комнате.

Следы сапог. Воспоминания матери Изольды начинают сменяться быстрее. Она вспоминает труп сестры Сони, прибитый к стене. Труп сестры Клеменции поднимается из своей могилы и улыбается Изольде в темноте. Следы ее ног на инее и шум ее шагов на лестнице, которая ведет в донжон, где Изольда укрылась вместе со своей самой молодой послушницей. Тринадцать ночей — тринадцать убийств. Вот как Зверь истребляет монахинь: каждая жертва встает из своей могилы и убивает следующую. Не зря этих убийц называют Ворами Душ.

Воспоминания последнего дня. Мария видит руки матери Изольды, которая хоронит свою последнюю послушницу в мягкой земле кладбища. Изольда берет евангелие и череп Януса. Потом она, чуть не ломая себе ноги, спускается по винтовой лестнице в подземелья монастыря. Здесь она замуровывает себя. Берет кирпичи и раствор и закладывает проем в опорной стене, за которой укрылась, взяв с собой несколько вещей и свои бедные пожитки. Готово: мать Изольда кладет последний камень. Ей остается только ждать смерти. Она старается задерживать дыхание, чтобы скорее умереть.

Она открывает глаза и перечитывает предупреждение, которое только что нацарапала на стене. Мария вздрагивает: монахом, который прокрался в монастырь и убил августинок, был Калеб.

175

Стюарт Кроссман слушает запись Баллестры. Он молчит, но некоторые фразы привлекают его внимание. В этих случаях он делает Валентине знак вернуться назад, чтобы он мог снова услышать шепот архивиста. Лицо Кроссмана становится еще бледнее, когда погибший перечисляет имена пап, убитых братьями Черного дыма. Когда запись кончается, у него вырывается вздох.

— Это еще серьезнее, чем я думал.

— Нам достаточно сообщить обо всем в прессу.

— «Оссерваторе Романо» и официальные печатные органы Ватикана быстро бы опубликовали формальные опровержения. А кроме того…

— Что еще?

— Что произойдет, если полтора миллиарда верующих узнают, что Церковь столько сотен лет лгала им и что кардиналы-заговорщики собираются захватить власть над Ватиканом? Представьте себе на секунду, каким ударом эта новость стала бы для сотен тысяч паломников, которые сейчас идут отовсюду на площадь Святого Петра. Двадцать веков веры будут уничтожены одним ударом! Начнется такой мятеж, каких еще не было в истории.

— Нам остается лишь надеяться, что конклав встанет на сторону кардиналов, верных Святому престолу.

— Я бы удивился, если бы это случилось.

Кроссман протягивает Валентине лист бумаги.

— Что это?

— Список одиннадцати епископов и кардиналов, которые погибли на прошлой неделе в авиакатастрофе над Атлантикой. Среди них был кардинал Сентенарио, предполагаемый преемник покойного папы. Благодаря этой предосторожности братство Черного дыма теперь имеет абсолютное большинство в конклаве.

На экране толпа уже затопила, словно море, площадь Святого Петра. Звучат комментарии журналистов, которые все каналы мира передают на двадцати языках. Время от времени их сменяют специалисты, сбитые с толку таким оборотом событий. Камеры нацелены на трубу Сикстинской капеллы. Из этой трубы будет идти дым, когда станут сжигать избирательные бюллетени выборщиков. Белый дым будет означать, что папа избран уже при первом голосовании. Черный дым означает, что кардиналы требуют дополнительное время на размышление.

Валентина поворачивается к Кроссману:

— А какое задание было у Марии Паркс?

— Найти Евангелие от Сатаны раньше, чем это сделают убийцы из братства Черного дыма. Нам известно, что это братство собирается при помощи этой книги раскрыть всему миру глаза на ложь Церкви после выборов следующего папы.

— Вы знаете, где она сейчас?

— В последний раз я видел Марию Паркс в аэропорту Денвера, когда она готовилась сесть в самолет до Женевы вместе с отцом Карцо.

— А потом?

— Больше никаких новостей.

— Не волнуйтесь. Отец Карцо экзорцист, он сумеет защитить ее от Воров Душ.

— Я боюсь, что все не так просто.

— Почему?

— Перед самым вылетом в Европу отец Карцо сказал мне, что возвращается из поездки в леса Амазонки. Конгрегация, в которую он входит, поручила ему расследовать случай высшего одержания на земле индейцев яномани. Он также сказал мне, что шаманы этого племени заболели странной болезнью, которая распространяется по джунглям. Похоже, что она уничтожает на своем пути все живое. Поэтому я связался с нашими людьми в Бразилии, и они послали команду на вертолете выяснить, не вызвана ли эта болезнь каким-то смертельным вирусом, который разбудили индейцы. Несколько часов назад эта команда связалась со мной по спутниковому телефону. Она сообщила, что добралась до территории племени яномани и только что нашла в развалинах старого ацтекского храма записную книжку отца Карцо.

В этой книжке он зарисовал древние фрески и барельефы. Мы предполагаем, что там он столкнулся с высшим одержанием, потому что следующие страницы заполнены вредоносными заклинаниями и бессвязными словами. Кроме того, на них есть рисунки, связанные с поклонением Сатане, — чудовищное существо, которое стоит посреди круга из свечей, мучения душ и поля крестов. Это выглядит так, словно загадочная сила, осуществившая высшее одержание, переиграла отца Карцо и завладела его умом.

Но на последнем рисунке изображено другое. На нем нарисована трагедия, которая произошла несколько дней назад в Геттисберге и о которой отец Карцо не мог знать.

— Что это за трагедия?

Кроссман протягивает Валентине книжку, доставленную из лесов Амазонки. Отец Карцо нарисовал в ней четырех монахинь, распятых в склепе, и в центре — пятый крест, к которому прибита обнаженная молодая женщина. Внизу страницы священник написал красными буквами:

Мария Паркс должна умереть.

176

Сознание Марии постепенно отделяется от старой замурованной монахини. Запах воска рассеивается. Она узнает запахи селитры и плесени, которые ощущала в начале транса, слышит, как трещит в темноте факел отца Карцо. Мария плавно и постепенно приходит в себя, она снова в подземелье монастыря Больцано. Но при этом ей кажется, что ее руки продолжают ощупывать стену укрытия матери Изольды. Она как будто по-прежнему замурована вместе со старой монахиней и в то же время сидит на этой каменной скамье и просыпается. Не открывая глаз, Мария кашляет, чтобы прочистить пересохшее горло, и произносит:

— Альфонсо, я знаю, где евангелие.

— Я это тоже знаю, — говорит Карцо.

Услышав его голос, Мария вздрагивает. Этот голос стал ниже, серьезнее, мелодичнее — и холоднее. Что-то изменилось. Мария чувствует другой запах — запах склепа. Она открывает глаза. Отец Карцо стоит перед ней. Он накинул на голову капюшон, чтобы скрыть лицо. Его глаза блестят в темноте.

— Я приветствую вас, Мария.

Молодая женщина леденеет от ужаса: она узнает голос Калеба. Она пытается вынуть пистолет из кобуры, но чувствует, что не может двигаться. Ее веки снова закрываются. Где-то в глубине ее сознания руки матери Изольды ощупывают стены укрытия.

Часть десятая