— Мне же нужно было какое-то место. Такое, где бы их даже не подумали искать.
— Говори тише! — Дети внизу смотрят телевизор, но я все равно боюсь, что они нас услышат.
— И ведь его никто не нашел, когда они еще были живы. Разве не так?
— Так. Никто не разыскал это место, пока в нашем городе не объявилась Клэр.
По словам Джоша, полиция нашла эту церковь по чьей-то наводке. Кто-то видел автомобиль там, где раньше была парковка, а теперь находится пустырь, поросший сорняками.
Миллисент останавливается передо мной, уперев в бока руки и загородив мне экран телевизора в нашей спальне. Полиция не допустила в церковь представителей прессы и запретила им там что-либо снимать. Поэтому Джош повторяет то, что ему рассказал его анонимный источник.
— Мерзкая картина… цепи, прикрепленные к стенам… железные наручники, забрызганные кровью… даже ветеран полиции, офицер, повидавший за свою жизнь многое, прослезился… это как сцена из фильма ужасов…
Миллисент вскидывает руку, словно отмахиваясь от этих слов:
— Они не забрызганы кровью. И все это не в самой церкви, а в подвальном помещении. Этой церкви лет сто. Кто знает, что там происходило раньше?
— Но ты там все вымыла?
Глаза жены сужаются:
— Ты всерьез меня спрашиваешь об этом?
Вместо ответа я поднимаю руки вверх.
Миллисент подходит ко мне; ее лицо теперь ближе к моему, чем когда мы были в постели. Но в нем нет ни капельки тепла.
— Не смей во мне сомневаться. И осуждать меня тоже не вздумай. Не сейчас.
— Я и не соби…
— Собирался. Прекрати.
Миллисент резко разворачивается и исчезает в ванной.
Мне понятен ее гнев. Она злится на то, что церковь нашли и на то, что я начал ее допрашивать. Но я бы не оставил в этом подвале даже пятнышка крови. Я бы обработал все помещение нашатырным спиртом, отбеливателем или еще каким составом, чтобы избавиться от следов крови и ДНК. Возможно, я бы даже бросил там сигаретный окурок — пусть бы там все выгорело, как в результате случайного возгорания.
Но мне не представился шанс сделать ни того, ни другого, ни третьего. Потому что я ничего не знал об этой церкви. Я так и не осмелился спросить у Миллисент, где она держала пленниц.
Миллисент решает, что мы все должны пойти после обеда в кино. Учитывая обстоятельства, предложение кажется абсурдным. Но я говорю себе: это лучше, чем весь день смотреть теленовости. Да, это хорошая идея — выбраться куда-нибудь из дома. Подальше от Джоша. Я твержу себе это, пока одеваюсь. И стараюсь не думать о церкви с ее подвалом. Почти получается.
— Что-то я неважно себя чувствую, — для пущей убедительности я хватаюсь за живот.
Миллисент бросает на меня странный взгляд:
— Возможно, попкорн тебе поможет.
— Нет-нет, вы идите, а я, пожалуй, останусь. Желаю вам приятно провести вечер.
Они уходят без меня.
Я не включаю телевизор и не слушаю новости. Вместо этого я сажусь в машину и еду в сторону церкви.
Одно дело — посмотреть по телевизору. И совсем другое — увидеть все собственными глазами. Я хочу воочию осмотреть то место, где Миллисент прятала еще живых Линдси и Наоми.
К церкви ведет пустынная дорога, бегущая ниоткуда и в никуда. По пути мне попадаются лишь покосившийся бар с заколоченными окнами и дверьми, убогая бензоколонка и заброшенная ферма в конце частной грунтовки. Вот почему я никогда не замечал церковь на GPS. Ферма продается, и ее адрес трекер указывал несколько раз. Миллисент могла заходить в фермерский дом через заднюю дверь — через несколько минут она уже в церкви. И никто с дороги не мог ее увидеть.
Весь район наводнен машинами, фургонами телевизионщиков и зеваками. Я надеваю куртку и бейсбольную кепку и смешиваюсь с толпой.
Телевизионщики облепили всю церковь; со стороны виден только ее шпиль над их головами. Репортеры стоят у самой желтой ленты, которую обороняют от их натиска полицейские в униформе. У некоторых из них очень юные, почти детские лица. У других отекшие мордовороты, мечтающие о скорой пенсии.
Я никогда не видел Джоша так близко. Я вообще его раньше не видел нигде — только в телевизоре. Он ниже ростом и худее, чем кажется на экране.
Рядом со мной оказывается пожилая женщина; ее глаза мечутся между тремя репортерами.
— Простите, вы не знаете — они сообщили что-нибудь новое? — интересуюсь я.
— За какое время? — уточняет дама прокуренным голосом. У нее густые, но уже поседевшие волосы и желтоватые глазки.
— За последние полчаса.
— Нет, вы ничего не пропустили.
Сквозь плотную шеренгу деревьев просматривается макушка белой палатки. На вид такая же, как и те шатры, что используются на свадебных торжествах и детских вечеринках.
— Что это?
— Полицейские установили ее сразу по прибытии. Это их «опорный пункт», как они говорят.
— А вот и их шеф пожаловал, — говорит мужчина за моей спиной. Ему видно лучше — он на добрых четыре дюйма выше меня и чуть ли не на фунт крупнее. — Хочет лично во всем убедиться, — хмыкает здоровяк.
— Убедиться в чем? — переспрашиваю я.
— В том, что там были только две эти женщины, — поясняет мужчина. — И никаких других.
— Прости господи, — бормочет пожилая дама.
Были еще две — Холли и Робин. Но ни одна из них не томилась в заточении в церковном подвале.
Насколько мне известно, во всяком случае.
Вспыхивает яркий свет — Джош выходит в эфир. И снова он ссылается на некие безымянные источники.
Они предоставили ему новые сведения о подземелье под церковью. По словам Джоша, полицейские там кое-что обнаружили. На стене в самом углу, похоже, кто-то из пленниц пытался оставить послание.
57
На секунду мне в голову приходит идея — спросить у Джоша, не располагает ли он еще какой-нибудь информацией. Мы никогда с ним не разговаривали; я не общался с Джошем, если не считать писем от лже-Оуэна. Но его слова о тайном послании вызывают у меня почти панику.
Но вместо того, чтобы совершить какую-нибудь глупость, как я частенько делал в прошлом, я отступаю назад.
Размышляю. Оцениваю ситуацию. И прихожу к заключению:
Чепуха. Вся эта история о послании — чепуха.
Источники Джоша привирают. Если бы полиции потребовалось менее дня, чтобы найти такое послание, то от глаз Миллисент оно бы не укрылось. Ни за что. Без вариантов. Моя жена может не догадываться, что ее сын по ночам убегает из дома, но она способна заметить пыль в гостиной из спальни. Она бы не пропустила послание на стене.
Да и что за послание могла оставить Наоми или Линдси? Помогите? Я в западне? Маловероятно, чтобы Миллисент назвала им свое настоящее имя. Значит, они не могли написать на стене, кто их похитил.
Возможно, это тайное послание — уловка, задуманная Клэр. Утка, пущенная ею с одной целью — выманить убийцу. Все, кто смотрит телевизор, знают: полиция часто врет.
Такое объяснение кажется мне правдоподобным. Надо ехать назад. Домой. Поговорить с Миллисент.
Когда я приезжаю, дома еще никого нет. Я включаю телевизор и просматриваю новости на разных каналах. Джош все еще талдычит о послании жертвы, но без каких-либо новых подробностей. Репортер на другом канале повторяет сказанное Джошем. Третий журналист рассказывает о церкви.
Христианскую церковь Хлеб Жизни основало одно семейство, но со временем число ее прихожан увеличилось до пяти десятков. Они запечатлены на старых фото — все с худыми, изможденными лицами и в ветхой одеже. Судя по снимкам, сделанным гораздо позже, у приверженцев этой церкви все-таки появился хлеб, и жизнь улучшилась — они выглядят более упитанными; а некоторые даже улыбаются. Их благоденствие пришлось на пятидесятые годы прошлого века. А к восьмидесятым их община пришла в полный упадок. Церковь простояла пустой не менее двадцати лет. Поскольку сегодня воскресенье, чертежи из управления городского планирования недоступны. Но местные историки подозревают, что подвал был частью первоначальной постройки. Это могла быть кладовая для хранения охлажденных продуктов.
Я снова переключаю каналы в ожидании свежих новостей.
Миллисент с детьми возвращаются домой около пяти вечера. Они побывали и в кино, и в торговом центре, где Дженна заполучила новую пару туфель, а Рори — новую толстовку с капюшоном. Дети сразу же убегают наверх, в свои комнаты, и мы с Миллисент остаемся одни.
— Ну что, тебе уже лучше? — спрашивает жена; в ее голосе слышится сарказм.
— Не вполне.
Миллисент приподнимает бровь.
Телевизор выключен. Я не знаю, какие новости она слышала, а какие пропустила.
— Репортеры сообщают о послании, — говорю я.
— О чем? — Миллисент направляется на кухню готовить ужин.
Я следую за ней.
— О послании на стене. Его оставила одна из пленниц.
— Невозможно.
Я пристально смотрю на жену. Она очищает латук, чтобы сделать салат.
— Ну да, я так и подумал.
— На, доделай салат, — придвигает ко мне миску и латук жена. — А я пока приготовлю сэндвичи с тунцом и плавленым сыром.
— Я съел тунца на обед.
— Всего?
— Почти.
За мной рывком открывается дверца холодильника. Миллисент ничего не говорит. Но я спиной чувствую ее гнев.
Дверца холодильника с шумом захлопывается.
— Тогда я сделаю запеканку из баклажанов, — цедит сквозь зубы Миллисент.
— Звучит восхитительно.
Мы с ней бок о бок колдуем над едой; она режет баклажаны, я тру сыр, чтобы посыпать им запеканку. Когда она, наконец, отправляется в духовку, Миллисент поворачивается ко мне. Круги у нее под глазами сегодня темнее обычного.
— Извини за то, что сорвалась, — говорит она.
— Все нормально. Мы оба на грани срыва с этой Клэр, церковью и всем прочим.
— Ты боишься?
— Нет.
— Правда? — в голосе Миллисент сквозит удивление.
— А ты боишься?
— Нет.
— Значит, у нас все хорошо, да?
Миллисент обвивает руками мою шею: