Ох, черт, еще же мой кошелек! Я не брал его с собой, он тоже лежит на кухонном столе.
Я возвращаюсь назад тем же путем и пробегаю до наименее дорогих домов в Оуксе. В этом районе есть небольшой сквер в стороне от детского парка. Там я останавливаюсь у группы деревьев и делаю вид, будто потягиваюсь.
Мне некуда больше идти. Я больше не могу позвонить Энди. У меня не осталось ни денег, ни друзей и почти никакой надежды. Но у меня есть ключи. Это все, что лежит в моем кармане.
Сегодняшняя ночь наступит по-любому. И этой ночью я проникну в гараж, чтобы забрать инструкцию по действиям в экстренных ситуациях. В этом плане ничего не изменилось. Что изменилось, так это то, что мне негде прятаться, пока Миллисент не уснет.
Моя первая мысль — клуб. Там много небольших комнат и кладовых, в которых можно затаиться до темноты. Попасть туда — вот проблема! Слишком много камер слежения.
Поле для гольфа по вечерам пустует. Но там полно открытых, хорошо просматривающихся с дороги участков.
Искать незапертый автомобиль в Хидден-Оуксе бессмысленно. Здесь у всех современные, дорогие машины, оборудованные компьютерами, которые делают за их владельцев все — даже запирают двери.
На миг меня осеняет идея — а не спрятаться ли мне под машиной? Но я боюсь, что в нее кто-нибудь сядет и заведет мотор.
Я слышу звуки сирен. Они движутся в мою сторону, но не ко мне. К дому Кеконы. Я перебрал в голове все варианты. Ни один из них не годится. Но мне надо куда-то податься. Я не могу остаться навечно в этом маленьком сквере. Разве что вырыть могилу и похоронить себя заживо…
Может, мне спрятаться на заднем дворе собственного дома? А почему бы нет?
Все сверху выглядит иначе. Окрестности, машины, небо. Мой дом. Моя кухня, в которой горит свет.
Миллисент.
Когда-то она уговорила меня залезть на дерево. Не думал, что мне придется повторить это снова. Но вот я — прячусь в густой листве большого дуба на краю нашего двора. Достаточно далеко от дома, чтобы никто не услышал шелест листьев, когда я на него забирался.
Миллисент убирается на кухне. С такого расстояния деталей мне не различить. Я вижу только ее рыжие волосы и черную одежду. Похоже, она ходит в черном все эти дни, особенно когда приезжает полиция. «Оплакивает» всех убиенных женщин, своего мужа и распад семьи.
Я и впечатлен, и испытываю отвращение.
На кухню заходит Рори. И направляется прямиком к холодильнику. Он не шевелит своей правой рукой. Наверное, она все еще на повязке. Сын что-то берет и на несколько минут задерживается на кухне, беседуя с Миллисент.
Дженна еще ни разу не заходила на кухню. Но мне хочется верить, что с ней все в порядке. Что она не больна. У Миллисент не было причины травить ее сегодня.
Мои ноги начинает сводить, но походить мне негде. Свет на кухне гаснет, зато освещаются окна спален. Но для сна еще слишком рано. У соседей тоже все затихает. На дороге почти не остается машин. Ничего странного — ночь с понедельника на вторник не для тусовок. Я прислоняюсь головой к стволу дуба и жду.
В десять вечера все должны быть в кроватях. В одиннадцать я уже начинаю спускаться с дерева, но потом решаю обождать еще минут тридцать. Через полчаса я, наконец, спускаюсь на землю и прохожу по кромке двора, прижимаясь к ограде, к дому.
Направляясь к боковой двери, ведущей в гараж, я вскидываю глаза.
В комнате Рори света нет, окно закрыто.
Мы очень редко пользуемся боковой дверью, чтобы попасть в гараж. Я немного подставляюсь, потому что нахожусь перед воротами заднего двора. Я вставляю в замок ключ, и он щелкает — гораздо громче, чем должен щелкать. И я на миг застываю на месте. А потом ныряю в гараж.
Я стою рядом с дверью и жду, когда мои глаза привыкнут к темноте, чтобы не пришлось зажигать свет.
Вот я уже различаю контуры автомобиля Миллисент. Ее роскошный внедорожник припаркован в центре гаража — оставлять место для моей машины больше нет необходимости. Я обхожу его с водительской стороны и возношу хвалу Господу — окошко открыто. Мне даже не нужно открывать дверцу. Я просто протягиваю руку и откидываю крышку бардачка. Из него что-то выпадает на сиденье. Я провожу по нему рукой. Но не нащупываю ничего похожего на карточку-инструкцию. Тогда я открываю дверцу машины. И в тот же миг в ее салоне включается свет, и мои глаза выхватывают предмет, лежащий на бежевом кожаном сиденье.
Голубая стеклянная сережка.
Петра.
Она знала. Миллисент знала об обеих женщинах, с которыми я спал.
Рори ничего не рассказал Дженне. Он рассказал своей матери.
Я падаю на колени. Словом «поражение» не описать моего состояния. Я уничтожен. Я просто уничтожен.
В конце концов я оказываюсь на бетонном полу. Я лежу на нем, свернувшись в позе эмбриона. И не испытываю ни малейшего желания подняться, а тем более бежать. Мне легче оставаться здесь, в гараже, и ждать, когда меня найдут.
Я закрываю глаза. Пол такой холодный. А в воздухе витает смесь пыли, машинного масла и моего истощения. Мне неуютно, неприятно. Но, несмотря на это, я не двигаюсь. Проходит час. Или два. Я не знаю. А может, прошло всего минут пять?
Мои дети — вот кто заставляет меня встать.
Как и то, что Миллисент может с ними сделать.
71
Дом не совсем погружен в черноту. Свет уличных фонарей и луны просачивается в него сквозь окна, позволяя мне разглядеть достаточно, чтобы не угодить в ловушку. Чтобы не поднять шум. Впрочем, я сознаю, что буду схвачен, и очень скоро. Хотя этого еще не произошло.
У лестницы я замираю, прислушиваясь. Никто не ходит наверху, и я поднимаюсь. Пятая ступенька издает слабый скрип. Может, я и знал об этом. А может, никогда не обращал на это внимания. Я продолжаю подъем.
Комнаты Дженны слева, следом за ней — спальня Рори и в самом конце коридора — хозяйская спальня.
Я начинаю с комнаты дочери.
Она лежит в постели на боку, лицом к окну. И ее дыхание ровное. Спокойное. Большое стеганое ватное одеяло окутывает ее, как облако. Мне хочется прикоснуться к Дженне, но я понимаю, что это — плохая идея. И только смотрю на нее, стараясь запомнить все-все, до мелочей. Если меня засадят в тюрьму пожизненно, я хочу вспоминать свою маленькую дочку именно такой. Здоровой. Безмятежной. В уютной безопасности.
Через несколько минут и выхожу из ее комнаты и притворяю за собой дверь.
Рори раскинулся на кровати — руки-ноги в разные стороны. Хотя не все. Одна рука — та, что растянута, прижата к боку. Он спит с приоткрытым ртом, но не сопит, что самое странное. Я смотрю на него так же, как смотрел на Дженну, запоминая все детали и надеясь, что мой сын вырастет в более хорошего человека, нежели его отец, и никогда не встретит женщину, похожую на Миллисент.
Я не могу винить его за то, что он все рассказал своей матери. Я виню только себя. За Петру, за то, что взял сережки. За все.
Я покидаю комнату сына, бесшумно закрываю дверь и продолжаю путь по коридору. Я представляю себе Миллисент в постели, свернувшуюся под одеялом, со своими рыжими волосами, рассыпавшимися по белой подушке. Я даже слышу ее долгие вдохи, которые она делает в глубоком сне. И вижу шок в ее глазах, когда она просыпается и чувствует на своем горле мои руки.
Потому что я собираюсь убить свою жену.
Когда Миллисент узнала, что я ей изменил, она поняла свое слабое место.
Сегодня вечером я понял свое слабое место.
Я дохожу до закрытой двери спальни и, пригнувшись поближе, прислушиваюсь. Ни звука. Открываю дверь, и первое, что я вижу — постель.
Пустая.
Мой первый инстинктивный порыв — проверить за дверью. Возможно, потому что я знаю: Миллисент способна ударить в спину.
За дверью никого.
— Наконец-то.
Ее голос доносится из другого конца комнаты. Я вижу тень, ее силуэт. Миллисент сидит у окна, в темноте. И смотрит на меня.
— Я знала, что ты придешь, — произносит она.
Я делаю несколько шагов вперед, но не подхожу к ней слишком близко.
— Конечно. Это то, что ты делаешь всегда.
— Возвращаюсь домой?
— Тебе больше некуда идти.
Правда ударяет, как пощечина. Но еще хуже то, что я могу слышать ее улыбку. В спальне слишком темно, чтобы я ее увидел — пока Миллисент не поворачивается к свету и не встает. На ней длинная хлопчатобумажная ночная сорочка. Она белого цвета и обвивает ее ноги. Я не ожидал, что жена не будет спать. И не взял с собой никакого оружия.
А она вооружилась.
В руке Миллисент револьвер, смотрящий дулом в пол. Она не наводит его на меня. Но и не прячет.
— Значит, таков твой план? — спрашиваю я, указывая на револьвер. — Убить меня якобы из самообороны?
— А разве ты заявился сюда не для того же? Ты собрался убить меня?
Я поднимаю обе руки. Пустые.
— Разве похоже?
— Ты лжешь.
— Я? Может, я просто хочу поговорить.
Миллисент ухмыляется.
— Ты не можешь быть настолько глуп. Был бы ты идиотом, я бы за тебя не вышла.
Между нами кровать. Королевского размера. Смогу ли я перепрыгнуть через нее, прежде чем она поднимет револьвер и выстрелит? Похоже на то.
— Ты ведь так и не нашел инструкцию по действиям в экстренных ситуациях, да? — спрашивает Миллисент.
Я ничего не отвечаю.
— Эту дешевую маленькую сережку передал мне Рори, — говорит жена. — Он думал, что ты мне изменяешь. Но потом решил, что ты тайком отлучался из дома, чтобы убивать женщин. Я, конечно, не сказала ему, что его первое предположение было верным.
Я мотаю головой, пытаясь понять.
— Зачем…
— Я оставила ту женщину в живых, чтобы все узнали, какой ты лживый ублюдок! — восклицает Миллисент.
Петра.
Петра до сих пор жива, потому что у нее со мною был секс. Но она никогда не узнает об этом.
— Ты хоть понимаешь, — говорит Миллисент, — как долго придется теперь лечиться нашему сыну?
Я не в состоянии постичь безумие всего, что она наделала.