Я огляделся по сторонам и сообразил, что еще не видел маму.
— Она сейчас внизу с нашей гостьей, — объяснил отец, который как будто читал мои мысли.
Интересно, подумал я, жива ли еще миссис Картер. Откровенно говоря, я удивлялся, что она еще жива. Хотя мама и отец вчера ночью действительно дали себе волю, обычно они всегда проявляли осторожность. Они не любили оставлять после себя недоделки.
— Миссис Картер какое-то время побудет у нас?
— Да, сынок, наверное, побудет, — не сразу ответил отец. — Видишь ли, я сказал, что я не сержусь на твою маму, и я действительно на нее не сержусь, но часть вины за случившееся все-таки лежит на ней. Если бы они с миссис Картер не… ну, ты понимаешь, если бы они так не увлеклись, мистер Картер не стал бы волноваться. Он ни за что не явился бы к нам в дом, не стал бы оскорблять маму и угрожать ей, и ей не пришлось бы столкнуться с таким затруднением. Если бы он вчера не пришел, твоей матери просто незачем было бы причинять ему боль. Мистер Картер, возможно, сейчас сидел бы у себя на крыльце и радовался хорошей погоде с красавицей женой, а мама не ползала бы все утро на четвереньках, отмывая пол подвала от грязи. — Он покачал головой и рассмеялся: — Ну и кровищи из него вытекло, да, сынок?
Я не мог не согласиться с ним. Неожиданно для себя я улыбнулся во весь рот.
Отец долго играл со стопкой, вертя ее между пальцами. Наконец он поставил стопку на стол и провел рукой по волосам.
— Однако, если бы мама увлеклась мистером Картером, это была бы совершенно другая история. Мужчина не имеет права прикасаться к собственности другого мужчины, если он не готов отвечать за последствия. Наказание может быть суровым, более того, самым суровым. Если бы все произошло именно так, мистер Картер непременно понес бы наказание, но отвечать пришлось бы не только ему, а и другим сторонам, которые принимали во всем участие, верно? Мистер Картер ни в коем случае не должен был бы один отвечать за свое преступление, нет, сэр! Откровенно говоря, в таких случаях я возложил бы львиную долю ответственности на женщину. В конце концов, если дело касается женщин, мужчины часто ничего не могут поделать. Женщины чувствуют нашу слабость и пользуются ею. Они готовы приложить все силы, лишь бы получить, что им хочется… — Он понизил голос и задумчиво продолжал: — Сынок, между твоей мамой и мистером Картером что-нибудь было? Если было, говори, не бойся. Ты когда-нибудь видел их вместе, чтобы они занимались взрослыми вещами?
Его неожиданный вопрос застал меня врасплох.
У меня перехватило дыхание, а когда я попытался заговорить, ни одно слово не слетело с моих губ. Я покачал головой и наконец сказал:
— Нет, отец, я так не думаю.
Он прищурился:
— Не думаешь — но и наверняка не утверждаешь?
Я ничего не ответил; я не знал, что сказать.
— Если твоя мать больше не чиста, я должен все знать.
Мне показалось, что язык у меня во рту распух и не ворочается. Отец пытливо смотрел на меня. В его взгляде не было злости, но он смотрел на меня очень внимательно. Отец читал каждое мигание моих глаз и каждое подергивание носа. Я не отворачивался, потому что он понял бы это как признак откровенной лжи.
— Отец, я никогда не видел ее с мистером Картером.
Он склонил голову и долго смотрел на меня. Наконец он улыбнулся и похлопал меня по руке:
— К сожалению, все получилось, как получилось, и нет смысла плакать над разлитым бурбоном. Верно, мой мальчик? Лучше все принять, со всем примириться и двигаться дальше, чем без конца думать о прошлом. Правда скоро выйдет на свет; она всегда выходит, и тут-то я со всем спешно разберусь. Ну, а пока светит солнце, воздух свеж и я не собираюсь тратить понапрасну такой славный летний день.
Я потянулся через стол за тостом. Хлеб уже остыл, но приятно было чем-то набить желудок.
— Как твоя голова?
Я понял, что головная боль почти прошла, осталось только легкое покалывание за левым глазом — и головокружение.
— Гораздо лучше!
Он взъерошил мне волосы:
— Рад слышать! Давай, ешь. Когда позавтракаешь, пожалуйста, отнеси тарелку вниз нашей гостье. Пожалуй, налей ей и апельсинового сока. Как мне кажется, она успела нагулять аппетит. А я наведаюсь в дом к нашим соседям и приберусь там немного. Надо собрать ее вещи. Если кто-то вдруг решит узнать, где они, лучше, если все будет выглядеть, как будто Картеры отправились в небольшую поездку.
— Тогда, наверное, надо куда-нибудь перегнать их машину, — заметил я, отщипывая кусочки тоста.
Он снова взъерошил мне волосы:
— Ты точная копия своего отца, верно?
Я широко улыбнулся.
34Эмори — день первый, 17.00
Музыка умолкла.
Вдруг, неожиданно.
Только что у нее над головой громыхала «Милая наша Алабама», как будто там разбушевался ураган, — и вдруг наступила тишина.
Правда, совсем тихо не стало. У Эмори звенело в ушах, и, хотя она понимала, что это последствие оглушительной музыки, звон как будто доносился из мощных динамиков. Мощность не увеличивалась и не уменьшалась; она оставалась неизменной.
Звон в ушах.
Мисс Барроуз предупреждала ее об опасности громких звуков почти три года назад, прежде чем отпустить на первый концерт, группы Jack’s Mannequin. Она хотела ее напугать; теперь Эмори понимала, что это было очевидно. Мисс Барроуз рассказала, что, если долго слушать слишком громкую музыку, особенно в замкнутом пространстве, можно оглохнуть. Она подробно рассказывала о каких-то ворсинках во внутреннем ухе, которые повреждаются, как перегоревшие проволочки, из-за чего мозг начинает слышать звуки, которых нет. Кажется, она еще говорила, что чаще всего такие явления временные и постепенно проходят.
Чаще всего.
Когда мисс Барроуз перед ее походом на концерт вручила ей затычки для ушей, Эмори взяла их, не споря. Правда, вставлять их она не стала: не хотелось, чтобы друзья видели ее с дурацкими розовыми затычками. Они лежали у нее в кармане, и в конце вечера у нее действительно зазвенело в ушах — почти как сейчас.
«Никакого сравнения с тем, что ты испытываешь сейчас, дорогуша! Разве ты не помнишь? То было едва слышно и продолжалось совсем недолго. В конце концов, концерт шел совсем недолго, да и музыка была не настолько громкой. Не то что пытка, которой тебя подвергли только что. Сколько времени гремела музыка? Пять часов? Десять? У тебя уже нет одного уха; уверена, что это не поможет».
— Заткнись! — попыталась крикнуть Эмори. Но слова вышли приглушенно и спутанно; пересохшему горлу трудно было их произносить.
«Я только хочу сказать, что затычка для уха пошла бы тебе на пользу. Одна сторона у тебя плотно забинтована. Если ужасная музыка начнется снова, попробуй оторвать кусок бинта и заткнуть им здоровое ухо. Как говорится, лишняя осторожность не помешает. Если ты выберешься отсюда, у тебя останется только одно ухо, а его лучше поберечь. Тебе так не кажется? Ты знаешь, что хуже, чем девушка с одним ухом? Знаешь?»
— Пожалуйста, замолчи.
«Знаешь, что еще хуже?»
Эмори закрыла глаза; мрак вокруг стал еще кромешнее. Она начала мурлыкать себе под нос «Это моя вечеринка» Джесси Джей.
«Хуже девушки с одним ухом может быть только девушка с одним ухом и без глаз. По-моему, глаза могут стать следующей остановкой в твоем маленьком путешествии, милая, потому что, если музыка умолкла, значит, ее кто-то выключил».
У Эмори перехватило дыхание, а голова слегка закружилась. Она едва заметно повернула ее справа налево, потом в другую сторону. Перед глазами как будто стояла черная стена.
Глаза продолжали привыкать к темноте, но до полной победы было далеко. Как и раньше, она различала лишь неясные контуры, и больше ничего. Эмори сидела на каталке, подтянув колени к груди, но не видела даже собственных ступней. Сверкающая сталь каталки казалась всего лишь тусклым размытым пятном. Это не значило, что вокруг не было никакого движения. Вокруг нее все шевелилось и двигалось. Темнота клубилась волнами, наползала и окружала ее; мрак был таким густым, что его можно было ножом резать…
Эмори вздрогнула. Может быть, сейчас он где-то рядом с ней, а она даже не догадывается! Может быть, он стоит в шаге от нее с ножом в руке, готовый вонзить острие ей в глаза и вырвать их. У нее не будет времени ответить или оттолкнуть его, пока он не начнет вырезать ей орган зрения.
Эмори продолжала мурлыкать, но мелодия и ритм сбивались.
— Я танцую, я т-танцую, — тихо пела она. — Так поставь пластинку и крути, пока я не скажу: «Хватит!»
Она вытянула перед собой свободную руку и медленно поводила перед собой, вглядываясь в темноту.
— Эй… ты здесь?
Перед своим мысленным взором она видела похитителя — высокого, худого мужчину, который прислонился к дальней стене с ножом в одной руке и ложкой в другой. Его пальцы крепко сжимали рукоятку, и он проводил лезвием по краю ложки. И нож, и ложка были в бурых пятнах, оставшихся после ее предшественниц… Несмотря на мрак, она понимала, что он ее видит. Он видит ее отчетливо. У его ног на полу стояла белая коробка, и бечевку он тоже приготовил заранее. На правой руке он развел указательный и средний пальцы в виде буквы V, ткнул себе в глаза, потом нацелился в ее глаза. Его сухие, потрескавшиеся губы расплылись в ухмылке. Он нарочито медленно провел по ним языком.
— Здесь не на что смотреть, — низким голосом произнес он. — Твои молодые глаза уже запятнаны злом этого мира; нужно их вытащить. Это единственный способ перестать видеть — единственный способ очистить тебя, сделать тебя чистой.
Эмори чуть отползла назад, крепче прижавшись к металлической каталке.
— Ты ненастоящий, — сказала она себе. — Я здесь одна.
Ей хотелось, чтобы музыка вернулась.
Если он все же здесь, если правда стоит в этом помещении и собирается причинить ей боль, Эмори не хотелось слышать, как он приближается. Так будет лучше.
Звон в ушах утих, и она заставляла себя не обращать внимания на бешено бьющийся пульс в поврежденном ухе, заставляла себя прислушиваться к тому, что творится вокруг.