Всё ясно: слухи вырвались на свободу.
Если уж персонал больницы и пациенты были в курсе, кто такой Эйден, то это могло значить лишь одно: сплетни о невероятном появлении Эйдена начали циркулировать в обществе. Насколько широко они успели расползтись, интересно?
Не успели мы отойти и двух-трёх шагов от стеклянных дверей, как путь нам преградил жилистый мужчина с крючковатым носом:
— Мэтью Грей из «Йоркшир Пост». Это Эйден Прайс?
Маркус шагнул вперёд, прикрывая Эйдена от бесцеремонного репортёра, а Дениз прошептала мне на ухо:
— Ничего не говорите.
Мы с Робом опустили головы и двинулись дальше, мягко придерживая Эйдена, однако репортёр быстро обошёл Маркуса сбоку и подскочил прямо к Эйдену:
— Ты Эйден Прайс?
— Отойди от него! — сказала я сквозь зубы и всё-таки взяла Эйдена за руку. Оттянув его от репортёра, я с колотящимся сердцем и тяжестью в груди устремилась к машине.
На первый раз только один. В следующий раз их будет целая толпа.
12
Как только мы вошли в дом, констебль Дениз Эллис включила чайник.
— Скоро они разузнают, где вы живёте, — предостерегла она. — Они не имеют права заходить к вам на участок, но будут непременно болтаться со своими камерами за забором. Но мы, конечно, постараемся сделать всё, чтобы они держались подальше. Возможно, вам стоит нанять адвоката или кого-нибудь, у кого есть выход на прессу и кто может помочь в этой ситуации.
Мне совершенно не хотелось заниматься всем этим. Эйден едва успел снять обувь — не зная, сможет ли он справиться со шнурками, я купила ему кроссовки на липучках, чтобы не ставить его в неудобное положение. Мы неловко толпились на кухне, и в голову мне лезли лишь мысли о том, что констебль Эллис вынула из чашки чайный пакетик и плюхнула его на дорогущий боковой столик из ясеня, на котором запросто может остаться пятно, а констебль Хоторн до сих пор не снял ботинки.
— Думаете, без этого не обойтись? — спросила я. Руки мои снова принялись за своё: одна яростно тёрла другую. — Это же, наверно, дорого?
Дениз добавила в чай молока:
— Да, но по идее вы и заработать можете очень неплохо, знаете ли. Можно устроить кучу интервью газетам, телеканалам и так далее — они всегда хорошо платят, а вам всё равно лучше рассказать обо всём. — Она перестала болтать ложкой в чашке и посмотрела на меня. — Только никаких интервью до окончания расследования! Общаться с прессой можно начинать только после того, как похититель окажется за решёткой.
— Рассказать обо всём способен только Эйден.
— Я знаю, но пресса будет охотиться именно за вами. Мы можем лишь, если вы пожелаете, выпустить обращение с просьбой не беспокоить вашу семью в этот трудный период. Сама по себе такая просьба эффекта никогда не даёт, однако в том случае, если кто-то перейдёт черту — вы их предупреждали.
Она передала мне чашку чая, горячего настолько, что мне пришлось дуть на него, чтобы немного охладить.
— Им лучше оставить Эйдена в покое, — отрезал Роб. — Какое у них право к нему лезть? Он же несовершеннолетний! Он ребёнок!
— Проблема в том, — сказал Маркус, — что они уже знают, кто такой Эйден. Мы старались не допустить попадания его имени в газеты, но во время наводнения оно всё-таки всплыло. В общем, Эйдена теперь каждая собака знает.
У меня замерло сердце. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы после всего пережитого Эйден наконец обрёл нормальный дом, где он был бы счастлив. Но он уже стал знаменитостью, причём сам об этом даже не догадывался.
— В любом случае, мы поможем разобраться со всеми проблемами! — Дениз попыталась успокоить нас своей улыбкой, но ни Роб, ни я не смогли улыбнуться ей в ответ.
Пока мы показывали Эйдену его новый дом, чай на столе совсем остыл. Эйден покорно ходил за нами, переставляя словно закостенелые ноги маленькими шажками, а я в какой-то момент обнаружила, что говорю уже всякие бессвязные глупости, лишь бы только не дать тишине взять верх:
— Ковры выбирал Джейк, он любит белый с кремовым. Он хороший! Ты скоро с ним познакомишься поближе, просто я подумала, что сначала тебе будет спокойнее здесь осмотреться. Но Джейк скоро вернётся! У него сейчас дела, а потом он ещё зайдёт купить нам продуктов. Так что не переживай, у нас тут скоро всё будет забито под завязку, у тебя будет всё что пожелаешь, как в лучших домах!
— Что будет, если в этом доме кто-нибудь что-нибудь прольёт?! — Роб саркастически приподнял бровь, блуждая глазами по роскошным кремовым покрывалам, укрывавшим диваны. Я решила пропустить его слова мимо ушей.
— А вот моя картина. Джейк решил, что она будет хорошо смотреться на стене. — Я жестом показала на большое полотно в абстрактном стиле, укреплённом на стене коридора. Написала я её вскоре после наводнения, выплеснув всю свою боль на холст, где красные вихри переходили в синие, однако Джейк настоял на том, чтобы выставить её на обозрение. Он объявил, что в жизни не видел более потрясающего произведения, и я не могла устоять перед его восхищённой улыбкой и со временем, глядя на картину, я стала видеть эту улыбку, а не красную куртку Эйдена в синей воде. Теперь, когда Эйден вернулся, я, возможно, рассмотрю в этом цветном водовороте что-нибудь ещё.
— Красиво, Эм! — прокомментировал Роб.
Я никогда не показывала ему эту картину, храня её чисто для себя. Первым человеком, увидевшим её, был Джейк — это случилось после того, как однажды он обнаружил меня с вымазанными красным руками и ножом, зажатым в одной из них, и опустился на пол рядом с кучей разодранных в клочья холстов.
— Ладно, а вот здесь у нас слева — нижняя уборная, — продолжила я, отвернувшись от Роба, чтобы скрыть красные пятна, которые пошли у меня по щекам.
— «Нижняя уборная»? Боже, сколько пафоса!
Я посмотрела на Роба, закатив глаза. Нет, у его родителей тоже был очень милый дом, но сам он был эдаким «снобом наоборот». Когда мы были подростками, это было прикольно, мне нравились эти его бунтарские проявления и то, как он пытался противостоять воспитанию в духе благообразного среднего класса, но теперь всё это выглядело каким-то неуместным юношеским максимализмом.
— Да не, ты не подумай, в принципе всё нормально, — поспешно добавил Роб, почувствовав моё раздражение.
— А наверху, на втором этаже — твоя комната и наша с Джейком спальня. Там тоже есть и ванная, и туалет. — Я уже поднялась по лестнице на пару ступенек и тут оглянулась и увидела, что Эйден замер на месте. — Всё в порядке, не торопись!
Я переглянулась с Робом. К чаю, который заварила мне Дениз, присоединился у меня в животе тяжкий груз тревоги: я ведь до сих пор и не думала об этом. Я видела, как неловко ходит Эйден, и понимала, что в течение десяти лет, проведённых в плену, у него не было особой возможности активно двигаться, но я совершенно упустила из виду, что он, вероятно, и по лестнице долгие годы не ходил. В такие моменты я в полной мере осознавала, каковы травматические последствия пребывания Эйдена в заложниках. Вот оно, наглядное свидетельство того, через что ему довелось пройти, что ему пришлось пережить. Вот это самое — ему трудно даже просто подняться по лестнице. Любой шестнадцатилетний пацан взлетел бы вверх за две секунды, перепрыгивая через ступеньку — я это сама регулярно наблюдала в школе, где дети постоянно носятся вверх-вниз по лестнице и отвечают дежурным «Извините, мисс!», когда, как обычно, пытаешься сделать им внушение на сей счёт.
Эйден по-прежнему стоял у лестницы, гипнотизируя взглядом нижнюю ступеньку. Я спустилась к нему и нерешительно взяла его руку в свою.
— Ну давай, тихонечко, по шажочку! — Мягко, но решительно я уговорила его преодолеть первые несколько ступенек. Кожа у него на лбу, на котором проступили капельки пота, вся сморщилась от напряжения, но уже после первых нескольких шагов он приноровился, дело пошло лучше, и я отпустила его руку.
Роб ждал нас наверху со сложенными на груди руками и губами, сжатыми в тонкую тугую линию. Я знала, о чём он думал. Он думал о том, что следует сделать с человеком, похитившим нашего сына.
— Сюда, Эйден. — Меня уже начинало тошнить от звука собственного голоса, потому что из-под лака весёлых и жизнерадостных интонаций со всей очевидностью проступали трещины моего беспокойства. На самом деле я говорила как слабый, больной человек, который готов был в любой момент разрыдаться, но изо всех сил сдерживался. В какой-то степени я даже хотела, чтобы Эйден остался в больнице, и мне не пришлось бы видеть застывшее выражение его лица: здесь, дома, от него становилось ещё печальнее. В больнице и так полно грустных, тусклых лиц, но дома-то все должны быть счастливы. Вынося за скобки случающиеся порой конфликты и разногласия, дом должен полниться улыбками на лицах и смехом, а не жутковатым молчанием пострадавших душ. — Вот твоя комната. Надеюсь, она тебе понравится. Смотри, я разложила по ящикам кое-какую одежду, кое-что повесила в шкаф, вот тут джинсы, а здесь нижнее бельё. Полотенца в шкафчике в коридоре. И… наверно, это глупо, но… вот Ореховый Дракон. — Я вытащила дракона из его укрытия и торжественно показала Эйдену, будто какую-то драгоценную старую вещицу. Эйден смотрел, но никак не реагировал.
— Да ладно, приятель, неужто ты забыл Орехового Дракона?! — удивился Роб. — Ты же всегда с ним спал!
— Папа иногда звал его Дракошей, а дедушка… — Я осеклась, вспомнив, что до сих пор не сказала Эйдену о смерти бабушки и дедушки.
Не успела я продолжить свою мысль, как Эйден вдруг сделал шаг вперёд и быстрым движением выхватил дракона у меня из рук — на фоне его обычной малоподвижности это движение показалось молниеносным. Он уставился на дракона, и у меня перехватило дыхание: неужели настал тот момент, когда он нарушит своё долгое молчание? Я наблюдала, как он вертит дракона в руках, сгорая от нетерпения в ожидании хоть какой-то реакции… абсолютно любой. Любого звука в ответ было бы достаточно — крика, невнятного стона, одного слова, одной буквы. Чего угодно, что дало бы мне знать, что мой Эйден всё ещё на этом свете, жив-здоров и скоро сможет рассказать мамочке обо всех тех плохих вещах, что с ним приключились.