— Господи, Роб. Как ты мог это допустить?!
— Прости…
— Давай бери родителей и вали отсюда, — грубо проговорила я.
— Что-о?!
— Я серьёзно. Ты облажался, и вам самое время уйти. — Я повернулась к нему спиной и поспешила в дом.
33
После этого случая я уже не была уверена, был ли у Сони злой умысел или она просто идиотка. Каким-то образом в её твердолобой голове созрела мысль, что приглашение Шивон ко мне домой убьёт одним выстрелом двух зайцев. С одной стороны, Роб побудет хоть с какой-то ещё женщиной, кроме меня, а с другой, Эйден познакомится с другим ребёнком, что, как я искренне считаю, по её мнению должно было пойти ему на пользу и к тому же позволить ей заработать дополнительные очки как идеальной сиделке. Цель игры, затеянной Соней, заключалась в том, чтобы Роб и Эйден оказались под одной крышей, а я была вольна жить в «другой семье». Я была уверена в этом.
Я не рассказала Джейку об инциденте с ножницами и уж тем более о встрече с Мейв Грэм-Леннокс. Насколько я знаю, наша встреча так и осталась моей и её тайной.
На следующий день — серым октябрьским вторником — позвонил инспектор Стивенсон и подтвердил то, что я и так уже знала: герцог не похищал Эйдена. В течение последних десяти лет герцог проводил много времени в больницах, никаких следов комнаты, в которой могли бы держать Эйдена, не нашли, и в довершение всего на тот день, когда похитили Эйдена, у него было алиби: фотосессия в другом знатном йоркширском имении, хозяин которого мог подтвердить его местонахождение. Что ж, пришлось вернуться к началу. Кто похитил моего сына? Чьих рук это дело? Кто издевался над ним?
Я больше не устраивала пикники, изображая, будто мы трапезничаем на Килиманджаро. Больше не показывала ему свои любимые детские фильмы и телепередачи, не держала его за руку, когда мы где-то в городе переходили улицу, и уж точно не разговаривала с ним как с тем самым маленьким Эйденом, которого знала десять лет назад, если тот мальчик вообще существовал. Я постепенно отдалялась, хотя в тот момент не осознавала этого. Да, меня по-прежнему подташнивало от одной мысли о том, что похититель Эйдена всё ещё на свободе, и я желала, чтобы этот человек как минимум оказался за решёткой — если о нём вообще можно говорить как о человеке. Я помню, как разговаривала по телефону с инспектором Стивенсоном, умоляя его искать как следует. Кто это мог быть? Кто это был?
Я отстранялась от них от всех: от Джейка, от Эйдена, от Роба, да и от всех остальных. В моих снах чередовались кошмары на тему напавшего на Эйдена человека и аварии, в которой погибли родители, и тревожные, но вместе с тем полные эротики сцены с участием Роба и Джейка. В некоторых из них Джейк сжимал мне горло руками и ждал, пока я не перестану дышать.
В тот вторник я пыталась дозвониться инспектору Стивенсону более пяти раз, передавая ему через какого-то сотрудника полицейского участка немного странные сообщения типа «Проверьте Брайана, хозяина Уайт-Харт» и «А вы общались с Джеффом с фермы недалеко от Бишоптауна?». На этих фермах можно было спрятать массу всего, потому что они изобиловали разными хозяйственными постройками. Эта мысль показалась мне гениальной — и почему только я раньше не подумала о фермах? Я даже прокатила Эйдена по всем окрестностям в надежде, что он как-то необычно отреагирует на какое-нибудь строение. Вспоминая сейчас тот момент, я, конечно, понимаю, что особого смысла в этой идее не было, ведь ферма Джеффа находилась в нескольких километрах от леса, так что на роль похитителя он годился, только если специально отвёз Эйдена в лес и там бросил.
Я стала писать Эйдену письма, сидя в тишине за кухонным столом и расположившись таким образом, чтобы не упускать его из вида. Он смотрел телевизор — какое-то дневное шоу, участники которого обсуждали вопросы, в которых были совершенно некомпетентны. Я писала ему, чтобы избежать разговора. «Когда ты был маленьким, ты делал пирожки из грязи и кидал их в бабушку, хотя она, в отличие от тебя, совсем не была от этого в восторге, помнишь? А когда тебе было четыре года, я читала тебе “Зов предков”[478], по несколько глав каждый вечер перед сном. Когда ты был совсем маленьким, ты боялся собственных подгузников! Ты начинал плакать после того, как я снимала их с тебя, а не до этого. А когда тебе пошёл четвёртый год, у тебя появилась идея-фикс — обнимать всех и вся, невзирая на их желание: ногу незнакомца в “Коста”[479], дерево в парке, бездомную кошку, бродившую по городу. Ты обнимал всех, и тебе было всё равно, кто они и откуда. Вот что я знаю». Так я подписывала каждое письмо, словно напоминая себе, что я помню его в детстве.
«Я знаю тебя», — шептала я себе.
Но это было ложью, потому что я совсем не знала Эйдена. Теперь он был для меня чужим и незнакомым. Жестокое обращение превратило его в совершенно другого человека, и я не могла простить себе, что так боялась его — ведь это то, что называется «обвинением жертвы», правда? Жертвы не обязаны давать объяснение своим странным поступкам вследствие полученной травмы, но как же трудно другим людям понять, почему они ведут себя таким образом! Если взрослую женщину насилуют, а она не зовёт на помощь — то почему она не зовёт? Вот чего не могут взять в толк присяжные. Почему она не кричала? Почему Эйден не говорит, кто его похитил? Почему он вообще не говорит?
Наш дом был полон невысказанных слов. Во избежание продолжения препирательств на тему присутствии Эйдена мои разговоры с Джейком свелись к обмену любезностями. Он с энтузиазмом воспринял предложение Сони взять Эйдена к себе, но я твёрдо стояла на своём. Как бы я ни опасалась своего сына, я не могла смириться с тем, что не смогу видеть его каждый день. Кроме того, он находился в зоне моей ответственности, хорошо это или плохо. Мать не имеет права сдать ребёнка обратно, будто неработающую игрушку. Мне нужно было присматривать за ним, чтобы он никому не причинил вреда. Это мой крест.
В довершение всего некоторое время спустя, сидя за кухонным столом и сочиняя очередное маниакальное письмо сыну, сидевшему всего в нескольких метрах от меня, я вдруг услышала знакомый голос. Эми.
Я резко поднялась с места, и стул скрипнул о плитку на полу. Примчавшись в гостиную, я плюхнулась на диван рядом с Эйденом. К тому моменту я уже практически прекратила попытки защитить Эйдена от влияния СМИ. Он не был дурачком и всё равно уже знал, что происходит, по крайней мере, мне так казалось. Он почти никак ни на что не реагировал, но я заметила, как он пробегает глазами заголовки новостей. Однажды я застала его в тот момент, когда он развернул газету на странице со своей фотографией: он не показывал на неё пальцем, не делал судорожных вдохов и вообще никак не реагировал, но могу поспорить, он понимал, что происходит.
Я сделала телевизор погромче. Эми сидела, плотно сдвинув ноги и положив руки на колени, как правильная маленькая девочка, позирующая в фотостудии. Выражение лица у неё было почти бесстрастным, но в положении подбородка чувствовалась некоторая надменность, причину которой я быстро поняла: гнев. Эта Эми не была похожа ни на кроткую, робкую девушку, с которой я проработала много лет, ни на ту, которую я помнила по школе. Я вспомнила, как она рыдала, умоляя меня о прощении, после того, как мы решили, что Эйден утонул, я вспомнила размазанную по всему лицу тушь… Все это было фальшью. Эта девушка, эта женщина в юбке с жилетом и тёмно-синей блузке — хороший выбор, чтобы подчеркнуть глаза, — была ни кем иным, как ревнивой сучкой, стремящейся привлечь к себе внимание.
— Итак, мы сегодня говорим о шокирующей истории Эйдена Прайса, — объявил седовласый ведущий. — Три года назад, после долгих поисков, Эйден был объявлен мёртвым, а недавно его обнаружили на улице в дезориентированном состоянии, и полиция полагает, что его в течение десяти лет держали в заложниках. Пожалуй, это самое ужасное преступление, о котором я когда-либо слышал, и, вероятно, самая трагическая история. Природу этого преступления понять трудно, а в отдельных моментах трудно понять и поведение Эйдена и его матери. Сегодня к нам присоединяется Эми Перри, подруга Эммы Прайс-Хьюитт и школьная учительница Эйдена Прайса. Спасибо, что пришли к нам сегодня.
— Спасибо за приглашение, хотя мне хотелось бы быть здесь при менее трагических обстоятельствах. — Она улыбнулась в камеру, обнажив белые зубы. В этот момент я поняла, что подготовилась она основательно: отбелила зубы перед приходом на телевидение.
— Вы знакомы с Эммой Прайс-Хьюитт много лет, не так ли?
— Да. Мы вместе ходили в школу.
— Вы дружили?
— В общем, да, — сказала Эми, стрельнув глазами в камеру. — У нас был один круг общения, но Эмма пользовалась намного большей популярностью. Бишоптаун-на-Узе, вообще-то, очень маленький городок, все друг друга знают.
— Нам известно, что Эмма забеременела, когда ей было восемнадцать. По всей видимости, ей пришлось непросто.
— О, да, — сказала Эми так, будто могла понять, что я думала и чувствовала в то время. — Она приходила в школу с красными глазами и поплывшим макияжем. Думаю, ей было очень тяжело.
— Как вы считаете, стресс, вызванный родами в столь юном возрасте, повлиял на малыша Эйдена?
— Пожалуй, да, — ответила Эми, покивав головой, пока слушала вопрос. — Эйден был беспокойным ребёнком. Во время прогулок по городу он часто плакал.
Лживая свинья.
— И вы преподавали в классе, где учился Эйден, правильно? — спросил ведущий.
— Правильно. Я была его учителем с пяти до шести лет.
— Он был послушным мальчиком?
Эми сделала паузу.
— Ну, о полном послушании вряд ли можно говорить. Я бы сказала, у него были некоторые проблемы с поведением. Он был очень… энергичным мальчиком с большим интересом к жизни.
— В вашем интервью The Mail вы упомянули, что Эйден был довольно бесшабашным ребёнком и что вы полагаете, что его не научили осторожности.