Я знала это платьице, отлично знала. Я сама купила его для Мози, Лизиной девочки, вместе с одеялами, пушистыми носочками и пижамой. Дело было пятнадцать лет назад, а сейчас платье поблекло, покрылось грязью и серо-зеленой осклизлой плесенью. Предаваться воспоминаниям не хотелось, но оборки на подоле я не забыла. Как их забыть? В этом платьице я в последний раз видела свою внучку, прежде чем они с Лизой исчезли.
Помню, я надевала это платье на девочку, когда ей и месяца не было. Лысая как яйцо, она по-лягушачьи поднимала к животу пухлые, в складочках, ножки. Изнуренная Лиза, ссутулившись, сидела на диване. Девочка капризничала, только ее фасоны капризов мне были чисто цветочки. Я вытерпела детский вопль-фестиваль Лизы Слоукэм и ни разу не сбросила ее с железнодорожного моста и не съела, как хомячиха свое потомство. С таким гундежем я уж как-нибудь справлюсь. По мне, ребенок был паинька. Милая, но не слабенькая — так я о ней думала.
— Лиза-кроха, я повожусь с ребенком, — сказала я. — Можешь выйти во вторую смену.
— Босс, у тебя завтра работа.
— У тебя тоже. Будешь весь день нянчить ребенка, соберешься с мыслями и наконец придумаешь имя. А то зовем ее деткой, будто никто до этого не рожал детей. Если в ближайшее время не определишься, нареку ее Гретхен, чисто назло тебе.
Когда детка заснула, я перенесла колыбель в Лизину комнату. Переодевать ребенка не стала: розовое трикотажное платьице было мягче мягкого. Лиза спала крепче своей детки — на спине, разметав руки по подушке. Она сама была детка: кожа упругая, нежная, даже под глазами.
Через несколько часов я проснулась: Лиза с шумом возилась в своей комнате. Девочку я не слышала, впрочем, громко она никогда не плакала, и я не забеспокоилась, просто перевернулась на другой бок и уснула.
Наутро в доме было тихо, а у Лизы закрыто. Я решила, что дочь и внучка спят, ведь малыши нередко день с ночью путают. Я почти бесшумно оделась и проглотила овсянку с бананом.
Вечером, когда я вернулась из банка, дом показался пустым, а воздух мертвым. Я заглянула к Лизе: шкаф раскрыт настежь, на перекладине свободные плечики, обе пары любимых Лизиных джинсов и большой красный рюкзак, который она хотела приспособить под сумку для пеленок, исчезли. Я выдвинула ящики. Не хватало белья, носков, футболок; в колыбели — желтого одеяла и плюшевой утки с колокольчиком в животе, которая спала в ногах у девочки.
Я упала на колени перед квадратным ковриком, на котором прежде стоял Лизин серебряный сундучок. Она вытащила все свои сокровища и свалила в большую кучу — записки от школьных приятелей, засушенные цветы, свидетельство о рождении Девочки Слоукэм, где в графе «мать» стояло «Лиза Слоукэм», а в графе «отец» — ничего. Лиза твердила, что отец ребенка — высокий симпатичный парень. Он, мол, управлял чертовым колесом на воскресной ярмарке, где она побывала с так называемой подругой Мелиссой Ричардсон. Имени парня Лиза якобы не помнила, а мне было легче думать, что она просто не хочет его называть.
Имя Девочки Слоукэм я узнала лишь через два с лишним года, когда Лиза вернулась. Золотистокаштановые волосы висели грязными патлами, в кошачьих глазах поселилась усталость. На руках она несла худую девочку с надутым животом и большими серьезными глазками. Детка цеплялась за Лизу печальной обезьянкой. Судя по внешнему виду, Лиза давно загнала себя в угол — рот облепили метамфетаминовые язвы, острые скулы торчали так, что, казалось, кожа вот-вот треснет и обнажит ее усталый череп. Впрочем, девочка, уже двухлетняя, грязной и истощенной не была. Малышка цеплялась за Лизины волосы и, похоже, удобно устроилась.
— Босс, я хочу домой, можно?
Я ответила не сразу. В сердце боролись боль и надежда, а обозленный рассудок кричал: прежде чем они переступят порог моего дома, нужно договориться. Если Лиза возвращается, то живет по моим правилам: проходит реабилитацию и передает мне права на ребенка. Коли реабилитация не поможет и Лиза опять съедет с катушек, девочку я потерять не желаю. В скорбно опущенных уголках некогда сочного рта и сухой, как пергамент, коже я видела два года бродяжничества, наркотиков, мужиков и страшно подумать, чего еще.
— Я даже имени ее не знаю. Свидетельство о рождении ты оставила, но там написано «Девочка Слоукэм».
— Ее зовут Мози Ива Джейн Грейс Слоукэм. Босс, я так устала. Мы обе устали. Пожалуйста, мама, пожалуйста, можно мне домой?
Мози Ива Джейн Грейс Слоукэм сунула большой пальчик в рот и сонно захлопала глазками. Нерастраченная любовь накрыла меня с головой — я видела только малышку, все остальное померкло и отошло на второй план. Правила и договоренности подождут. Я широко распахнула перед ними дверь. А что мне еще оставалось?
Теперь я смотрела на сундучок с костями. На детское платье. На плюшевую уточку. Я опустилась на колени и накинула на кости розовое платье, словно они мерзли, поэтому и накрылись одеяльцем. От догадок не спрячешься. Я попробовала встать, только ноги сильно дрожали. Я присела на пятки.
— Джинни, ты как, ничего? — спросил Тайлер.
Я обернулась: он стоял позади меня, а с ним весь наличный состав здешних копов — Рик Уорфилд и Джоэл, его помощник. Значит, Рик серьезно отнесся к звонку Тайлера, а я и не помню уж, как давно застыла на коленях у ямы из-под выкорчеванной ивы. Уорфилд опустился на корточки рядом со мной и задумчиво захмыкал.
— Да, Тайлер, ничего, — ответила я, наблюдая за руками Рика Уорфилда. Ногти у него короткие, без затей, как у мужчины. А руки, как я очень надеялась, добрые: Рик тянулся к розовому платью. Когда он взял его, я резко встала и отвернулась: не хочу смотреть, как Рик Уорфилд касается костей.
— Та-ак! — протянул Рик за моей спиной. — Бирку видел? Детский магазин «Кидворкс» открылся в Мосс-Пойнте менее двадцати лет назад, а платье до сих пор в приличном состоянии. Значит, Тайлер, это не старое кладбище.
Я это уже успела понять. Это останки Детки Слоукэм, которую заботливо укрыли желтым одеяльцем и похоронили вместе с любимой погремушкой. Да, скорее всего, так.
Это знали и я, и Лиза. «Мой ребенок!» — снова и снова повторяла она, когда на животе ползла по задней лужайке. Конечно, Лиза знала, ведь это она похоронила там девочку. Я отпрянула от ямы. Не сдержалась и отпрянула.
Джоэл с Риком о чем-то разговаривали, только их слова казались полной бессмыслицей. Я продолжала пятиться.
— Джинни! — позвал Рик. Представляю, какое у меня было лицо, раз в его голосе звучало искреннее беспокойство. По рукам побежали мурашки: вдруг он лишь изображает беспокойство, чтобы спрятать подозрения?
— Да не волнуйся ты за меня, просто все это так странно и грустно!
Я представила, как по моему лицу катится холодный валун — разглаживает морщины вокруг рта и глаз, стирая горестную гримасу. Отвернувшись, я старательно расправила плечи и прошагала к бетонной плите, которую мы зовем террасой. Земля подо мной бешено кружилась и ходила ходуном. Я рухнула в полосатое пластиковое кресло.
Тут на ум пришло слово, почти сказочное, из Братьев Гримм, типа «волчары» или «ведьмы». На взрослых такие слова не действуют. Для взрослой женщины волчара — это мужик, который, чуть что, руки распускает. Ведьма — самое невинное обозначение истерички, которая требует разменять две сотни пятерками. Такая тетка глазки закатывает да каблучком постукивает, мешая считать, потом заявляет, что нужны не пятерки, а двадцатки; за ней нервно гудит очередь: на дворе пятница, обеденный перерыв, и всем нужно обналичить зарплатные чеки. Ребенок, подброшенный эльфами вместо похищенного, подменыш — это слово, хрупкое, цвета слоновой кости, выкопали у меня на заднем дворе.
Я балансировала на краю призрачного обрыва: одно слово или движение — и потеряю равновесие. Неподвижно, совершенно неподвижно я сидела в своем кресле, когда Джоэл вызвал эксперта из колледжа. Я чуть дышала и даже не подумала предложить им кофе. Первый эксперт позвонил кому-то покомпетентнее. Тайлер сплюнул на мою лужайку коричневым, и Рик отогнал его от ямы и сундучка. Все происходящее казалось глупым, далеким, со мной никак не связанным. Только бы равновесие удержать, только бы не упасть! Я бы до ночи так балансировала, если бы Мози не столкнула меня с обрыва.
— Босс! — позвала она, подошла и присела у моего кресла, обхватив себя руками, будто хотела утешить, но не могла. Я смотрела на нее, прищурившись. Подменыш! — С мамой сейчас миссис Линч.
Босс, как ты? — спросила она, и я упала с обрыва, скользнула вниз, навстречу тому, что ждало меня в выстланном тьмой сундучке.
Лизиного ребенка не вернули, в отличие от моего. «Разве это не здорово?» — снова и снова спрашивали меня Катрина и «Волны». Здорово, еще как здорово было держать на руках прекрасного, здорового ребенка. Я даже шестичасовые роды почти забыла.
Лизин ребенок на самом деле умер, как и от чего, я не знала, пока даже думать об этом не могла. Я понимала одно: Мози — украденное дитя, а Лиза — воровка-эльф, подменившая свое горе маленьким живым чудом. Она нашла Мози в страшную пору двухгодичного бродяжничества, почти потеряв рассудок от боли и всех наркотиков, которые удавалось раздобыть.
Сначала я подумала, что Мози не должна узнать правду. Правда искалечит ее, столкнет с рельсов, да еще в такое время. Как-никак лихой год на дворе. Страшная правда кинет ее в объятия первого встречного мальчишки. Потом я взглянула на все это шире и поняла: правду не должен узнать никто. Мози не наша, и, если это разнюхает Рик Уорфилд, ее заберут под опеку штата. Похитителям детей не оставляют, сколько бы лет ни прошло, так что Мози у нас отнимут.
Тут в сознании вспыхнули два слова, вытеснившие все остальные мысли. Я взглянула на мокрые ресницы Мози и подумала: «Красивая!» Это было первое слово. Губы скорбно поджаты, значит, она недавно плакала. Вторым словом было «моя».
Она красивая и моя — только это мне и важно.
Глава третьяЛиза
За правду Лиза цепляется даже сейчас, во мраке, где нет ни света, ни звуков, ни воздуха, ни ее самой. Вот что она знала наверняка: ребенок под землей, ребенок в безопасности, ребенок в безопасности под землей.