Шпандау стащил с себя костюм от «Армани» и быстро надел джинсы, простую рубашку и старые ботинки. Словно скинул чужую кожу и натянул свою. Жить стало легче. Он открыл гараж и с третьего раза завел «Апачи». Машина уже несколько недель стояла без дела. Шпандау выехал задним ходом и закрыл ворота. Потом сел за руль, просто наслаждаясь ощущением. Он восстановил первоначальный вид этого драндулета, вплоть до нежно-голубого окраса с широкой белой полосой по низу и радиоприемника, настроенного на АМ-диапазон. С трехступенчатой коробкой и шестью цилиндрами на дороге машина не отличалась безрассудством. Ехала так, как и положено простой рабочей лошадке. На сиденье рядом с Дэвидом лежали потрепанный соломенный «стетсон»[162] и бейсболка с рекламой гриль-бара «Красный клюв». Он надел бейсболку.
Шпандау был дома.
Ранчо Макколеев находилось в семи милях от Охая. К нему вел извилистый пыльный проселок, петлявший между холмами. Бо Макколей купил эти пятьдесят акров холмистых просторов сорок лет назад, почти сразу после того, как женился на Мэри и стал одним из лучших каскадеров в стране. Бо никогда не полагался на свой киношный заработок и считал, что надежнее разводить скакунов. Лошади — самые глупые из всех созданий Господа, но он все равно предпочитал их людям. У них с Мэри были вполне деловые мозги, и вскоре они стали безраздельными собственниками этой земли. Бо был востребован как координатор каскадеров и открыл свою компанию. А ранчо работало само по себе. После смерти Бо Мэри решила не бросать ферму, хотя могла себе это позволить. Проще было бы продать большую часть земли и жить припеваючи, не работая. Но не такой у Мэри был характер, и она продолжала разводить лошадей. Однако было ей уже под семьдесят — запал уже не тот. На ранчо ей помогали мексиканец Карлос, его жена и сын.
Сыну было двадцать лет, по выходным он закладывал за воротник, но все же пользы от него было больше, чем неприятностей.
Шпандау любил ранчо. Если он где и чувствовал себя как дома, то только тут. Уже на подъезде взбираешься на последний холм и видишь его внизу, в долине. Гравийная дорога вьется по холмам. В долине течет ручей. Белый двухэтажный дом высится в зеленом оазисе посреди коричневатой земли. Вокруг него стоят хозяйственные постройки, амбар, конюшня, загон для скота и домишко, в котором живет семейство Карлоса. На пастбище бродят лошади. Их немного. Ровно столько, говорила Мэри, сколько нужно, чтобы ранчо продолжало жить. На самом деле выручки от проданных лошадей едва хватало на зарплату Карлоса. Но без лошадей ранчо — уже не ранчо, а бессмысленный клочок земли. А пока оно живо, жива и какая-то частичка Бо, повторяла Мэри.
Шпандау спрашивал себя, что будет с ранчо, когда и Мэри не станет. Ди любила его, но работу свою любила больше. И жить здесь она не хотела. Ее братья были рады сбежать отсюда, стали городскими жителями и возвращаться не желали. Земля между тем возросла в цене раз в десять по сравнению с временами, когда Бо купил ее. Лет через десять после смерти Мэри эти места станут уже окраиной города. Повсюду натыкают дешевых домов-коробок, телевышек и прочих огрызков «Американской мечты». Тогда еще одна частичка Шпандау умрет. Нельзя любить то, что тебе не принадлежит, что не твое. А он вот умудрился влюбиться в это ранчо, вопреки здравому смыслу.
Когда Шпандау подъехал к дому, Карлос ругал сына на чем свет стоит. Парень стоял повесив голову, а Карлос грозил ему пальцем. Он посмотрел на Шпандау, улыбнулся и помахал рукой, приветствуя его. Сын поднял глаза на Шпандау, но промолчал.
Вид у него был угрюмый. Шпандау заметил у парня фингал. Тот снова опустил голову, терпеливо ожидая, когда закончится буря, и не прислушиваясь к словам отца. Сына Карлоса вечно все раздражало, а Шпандау раздражал он сам.
Он поскребся в сетчатую дверь кухни. Вышла Мэри, миниатюрная и худенькая, похожая на Мирну Лой, актрису, которая снималась в фильме «Худой» по мотивам романа Дэшила Хэммета. Бо говорил, что это была одна из причин, по которой он на ней лсенился. Хотя, конечно, добавлял Бо, главное — что она обладала еще более скверным характером, чем он, и держала его в узде.
И в этой шутке была лишь доля шутки. Как-то раз, около года назад, Шпандау видел, как Мэри схватила лопату и замахнулась на риелтора, который уговаривал ее продать ранчо. Пока Бо был жив, он не совался. Понимал, что ему ничего не светит. А тут решил воспользоваться тем, что Мэри подавлена. И все прошло бы нормально, если бы он ограничился соболезнованиями. Но риелтор завел разговор о продаже, и Мэри сочла это оскорблением. Она гналась за ним до самой машины и успела разбить заднюю фару его «Мерседеса», пока он заводил мотор. Как же Шпандау было не обожать ее?
Мэри открыла дверь и быстро чмокнула зятя в щеку.
— Мы не знали, приедешь ты или нет.
Мэри не была склонна к демонстрации чувств, это Бо любил обниматься и целоваться с родственниками. Она пошла прямо к холодильнику и стала накрывать на стол: миска картофельного салата, ветчина, зелень и кувшин лимонада — Мэри помнила вкусы Шпандау и приготовила все специально для него.
— Люблю создавать вокруг себя некую загадочность, — сказал он.
— Тоже мне, загадочность. Да в тебе этой загадочности ни на грош, ну точно как в Бо. Открытая книга, вот что ты такое, уж извини, что я так тебе прямо это выкладываю.
— Что у них там? — спросил Шпандау, кивнув на окно, за которым Карлос продолжал выволочку сыну.
— Мигель обрюхатил какую-то девчонку из Камарилло.
— То-то у него видок такой. Это Карлос его разукрасил?
— Нет, папаша девчонки постарался. Добрый католик. Хочет, чтобы они под венец пошли.
— Бедолага.
— Да черт-те что из него выросло, — заметила Мэри. — Только на пользу, если у него будет пухленькая женушка да дюжина пострелят. А то не ровён час пырнут ножом — и все.
— Вы сегодня не в духе.
— Сегодня два года, как Бо похоронили. На меня всегда находит.
Шпандау уселся за стол. Мэри поставила перед ним тарелку и стакан, положила вилку и нож. Наполнила стакан. Сняла пленку с миски. Шпандау положил себе еды.
— Так и не спросишь, где Ди?
— Поддерживаю загадочный имидж. К тому же проголодался я.
На самом деле ему до боли не терпелось увидеть Ди. И они оба это знали.
— Она в конюшню пошла. Хоуги тебе готовить.
— Хорошо.
— Все-таки паршивец ты редкостный, — улыбнулась Мэри. — Она все утро на нервах, ждала тебя.
— Разве вы должны мне об этом говорить?
— Уж не знаю, что у вас двоих там разладилось. Все в игры какие-то играете. А я так и не поняла, чего вам вздумалось расплеваться-то. Любите ведь друг дружку. И оба так и будете маяться всю жизнь.
— В жизни вообще все сложно.
— Да просто, еще как просто, — отрезала Мэри. — И всегда так было. А такие вот вроде вас двоих, интеллектуалов чертовых, делают вид, что сложно, и все портят. Мир-то как вертелся, так себе и вертится. Всего-то и надо — научиться держаться и не падать. Вон — как лошади.
— Это вы намекаете на мое последнее выступление в Салинасе?
— Нет. Но слышала, ты там не блистал. Дай-ка палец посмотрю.
Шпандау показал ей палец, она рассмеялась.
— Что ж ты его суешь куда ни попадя? Вот и Бо говорил, что ты его когда-нибудь отчекрыжишь. И похоже, тебе это чуть было не удалось. — Она села напротив Шпандау и посмотрела на него. — А тебе не приходило в голову, что я не ровен час помру?
— О смерти думаете?
— Они же разорвут ранчо на клочки и загонят тем придуркам, которые смотрят Опру Уинфри,[163] — сказала Мэри.
— Тогда на вашем месте я не стал бы умирать.
— Мальчикам плевать на ранчо. А Ди в одиночку им заниматься не будет. Ей это по силам, думаю, но она не станет.
— Мэри, но ко мне это вообще никакого отношения не имеет. Господи, вы бы не подначивали меня так, будь здесь Ди.
— Упрямая она. Может, хоть у тебя еще капля здравого смысла осталась.
— Это Ди от меня ушла, — напомнил Шпандау.
— Ты ее отпустил.
— Ну конечно, остановишь ее.
— Черт побери! Да пусть работает в школе. А ты ранчо займись.
— А может, надо спросить ваших сыновей, что они думают по этому поводу?
Для них это просто кусок сухой земли где-то в глуши, который ничего для них не значит. Деньги у меня есть, я могу с ними договориться. Хотя они не сильно в этом нуждаются. Ранчо может перейти к Ди, если она захочет. Они и слова не скажут.
— Вы бы лучше с ней самой поговорили.
— А я с тобой говорю, паршивец. Ты бы пораскинул мозгами да понял, чего хочешь. Времени-то не так много осталось.
— Мэри, вы у нас как огурчик. Или вы что-то скрываете?
— Да я не о том.
Мэри поднялась и принялась мыть уже перемытую посуду.
— А о чем?
— Да ни о чем. Это вообще не моего ума дело, что у вас двоих там с личной жизнью происходит.
— Вы намекаете, что Ди с кем-то встречается?
— Не мне о таком говорить. Сам с ней потолкуй.
— Черт!
— Я только одно скажу. Вам двоим надо все решить. Я же не вечная.
— Что решить? — спросила Ди с порога.
— Что вы оба хотите на ужин, — нашлась Мэри. — Готовить-то мне в радость. Но меню выдумывать — это уж нет. Так что сами решайте.
Делия Макколей пошла ростом в отца. Золотисто-каштановые волосы, тоже доставшиеся от отца, длинные и волнистые, были собраны шпильками на затылке. Сколько раз вечером Шпандау наблюдал, как она стоит у края кровати и вытаскивает шпильки из волос. И волосы падают ей на плечи, словно дождь осенних листьев — аж дух захватывает. От матери Ди унаследовала подтянутость, тонкие черты и царственную осанку — высокая, стройная красавица, Шпандау никогда не желал ее так, как сейчас. Ди вошла и отпустила дверь — та захлопнулась, щелкнув. «Хочет мать позлить», — догадался Шпандау. Ди подошла к нему и поцеловала в щеку, положив руку ему на плечо. От нее едва заметно пахло лошадями и седлами, и ему нравился этот запах. Он соединял Ди с этим миром, с этим местом, которое он тоже любил.