Прежде чем он успел запротестовать, Люк ухватил его за локоть и поволок туда, где стояли Габриэль и Одри.
— Побуду сводней, — расхохотался Люк, когда два незнакомых между собой человека оказались лицом к лицу. — А теперь прошу прощения, я собираюсь увлечь свою прекрасную молодую жену на танцпол.
В течение своей жизни он постоянно переключался между застенчивостью, уверенностью, беспокойством, самоутверждением и самоконтролем. Он научился флирту и умел без особого труда очаровать женщину, с которой пришел на свидание, назначенное через сайт знакомств, и увлечь ее в постель. Однако в подобных ситуациях, когда эмоции почти не подчинялись ему, клаустрофобия вновь давала о себе знать. Это было похоже на те времена, когда мать запирала его в чулане под лестницей, — внутри как будто начинало скручиваться мокрое полотенце, дышать становилось трудно. Он не чувствовал к этой прекрасной незнакомке ничего, кроме благоговения. Это была любовь с первого взгляда к его собственной Беатрис Даль. Но когда дело дошло до разговора, он не знал, что сказать. К счастью, она сама повела беседу.
— Моя кузина сказала мне, что вы вместе работаете здесь, в Лондоне, верно? — спросила она. Акцент у нее был мягкий и мелодичный. Ему понравилось, как она произнесла название столицы: «Лун-дан».
— Да. — Он улыбнулся. Она продолжала смотреть на него, словно надеялась, что он ответит ей полной фразой, а не одним словом. Но ему казалось, что язык у него онемел, и сказать еще что-либо было невозможно.
— Я работаю в детском саду в Финсбери-парке, — сказала Одри. — Вы знаете этот район?
— Нет… не очень хорошо.
Снова наступило молчание — он чувствовал, что она вот-вот потеряет к нему интерес. А потом он будет грызть себя, глядя с другой стороны сада, как она общается с кем-то более разговорчивым, способным удержать ее внимание. Он ждал, что Одри сейчас уйдет под каким-либо предлогом, только она этого не сделала.
— Как давно вы живете здесь? — пробормотал он наконец.
— Уже полтора года. Когда я была совсем юной, мы с моей семьей проводили чуть ли не каждое Рождество здесь, в Лондоне, с семейством Габби, и я влюбилась в этот город. А как насчет вас?
— Я вырос в пригороде, — ответил он. — А после университета вернулся в Лондон. — Он не стал упоминать о том, что его обучение в университете длилось всего год.
Неожиданно музыка сделалась громче, и он смог различить приглушенный голос диджея, приглашавшего всех на танцпол. Заиграла песня Майкла Джексона «Don’t Stop ’Til You Get Enough», и глаза Одри сверкнули.
— Надеюсь, вы танцуете лучше, чем разговариваете, — поддразнила Одри и взяла его за руку. Ее ладонь была теплой и бархатистой. — Идемте.
Они двигались среди десятков других людей на танцполе, но он видел только ее. И знал: готов сделать что угодно, лишь бы продлить этот момент до конца своей жизни…
— Почему ты опять смотришь этот чертов фильм?
Он не слышал, как Зои вошла в комнату, и ее восклицание заставило его вздрогнуть. Он потер глаза и бросил на нее ненавидящий взгляд, пока на ноутбуке шла предпоследняя сцена «Тридцать семь и два по утрам». Зои оторвала его от женщины, которую он любил, — пусть даже теперь Одри присутствовала только в его грезах.
— Честное слово, не знаю, как ты можешь читать субтитры, у меня от них глаза болят, — простонала Зои и направилась в кухню. Она достала из холодильника бутылку воды и проглотила две таблетки. — Аспирин, — пояснила без всякой нужды. — По крайней мере, так у меня утром не будет похмелья. А теперь пойдем спать.
Он кивнул, неуверенно поднялся на ноги и бросил последний взгляд на Беатрис Даль, прежде чем закрыть крышку ноутбука. Он хотел бы, чтобы Одри можно было вернуть вот так просто — одним прикосновением к тачпаду. Он лежал рядом с Зои, пока та снова не погрузилась в глубокий сон, потом выбрался из постели и надел рубашку и брюки. Запечатлев на губах женщины долгий поцелуй и погладив ее по голове, тихо закрыл за собой дверь и ушел.
Глава 28
Солнце, прожаривавшее улицы Лондона вот уже десять дней подряд, не намеревалось умерять свой пыл. Если верить метеорологам, не хватало всего нескольких градусов Цельсия, чтобы побить температурный рекорд апреля. Хотя к тому времени, как Бекка переступила порог своего дома, уже наступили сумерки, из-за повышенной влажности воздух казался липким и грязным. Весь день она мечтала о прохладном душе и бокале вина.
Бекка собралась с духом и подсчитала, как долго она уже не видела мать или дочь — так, чтобы разговаривать с ними вживую, а не по телефону. В последнее время она приходила домой, когда те уже спали, и уходила до того, как просыпались. Последние несколько дней сливались один с другим, и Бекка не могла даже сказать, сколько этих дней было. Сегодня, по крайней мере, не стряслось ничего, и ей пришлось лишь заниматься бумажной работой и распутывать следы, не приведшие никуда.
В эти минувшие дни Бекка загоняла мысли о двух самых своих близких людях в дальние уголки сознания, твердя себе, что главный ее приоритет сейчас — работа. Если она сможет наладить свою карьеру и поставить перед собой четкую цель, то все остальное, включая ее материнские обязанности, само собой встанет на место. Но договориться с Хелен будет трудно.
Прежде чем закрыть дверь, Бекка оглянулась назад, чтобы посмотреть, что творится у нее за спиной. Она так и не могла отделаться от ощущения, что за нею следят. «Может, нынешнее расследование слишком сильно подействовало мне на нервы», — решила она. Улица позади была пуста, поэтому Бекка заперла дверь и набросила цепочку на крюк.
— Мам? — тихо позвала она и направилась в гостиную.
Хелен сидела на диване; при виде дочери она поднесла палец к губам, показывая, что нужно соблюдать тишину. Мэйси спала, свернувшись под покрывалом и положив голову на колени бабушки. По телевизору шел фильм из врачебной жизни, но звук был выключен. Однако из-за стены, из квартиры миссис Патель, отлично были слышны все реплики из фильма. Миссис Патель была глухой, как пень, но отказывалась носить слуховой аппарат.
— Уже почти восемь вечера, почему Мэйси еще не в кровати? — прошептала Бекка. — Ей уже положено спать.
Едва эти слова сорвались с ее губ, она поняла, что сказала совсем не то. Мать осторожно высвободила колени из-под головы Мэйси, подложив взамен подушку. Бекка вслед за Хелен прошла на кухню и с тихим щелчком закрыла дверь.
— Даже не смей спрашивать, почему моя внучка в такое время еще не в постели — с учетом того, что ты не видела ее почти три дня, — прорычала Хелен. — Она сидела со мной, потому что отказывалась идти спать, пока ты не увидишь ее в костюме. Ты хотя бы помнишь, какой важный день был в пятницу? — Бекка непонимающе посмотрела на нее. — Конечно, не помнишь, хотя он был отмечен в календаре, в который ты не удосуживалась заглянуть целый месяц. Всемирный День книги.
Бекка закрыла глаза и поморщилась.
— Мам, мне очень жаль…
— Не желаю слушать! Мне позвонили из школы, потому что Мэйси была ужасно расстроена: все родители посмотрели на своих детей, одетых в костюмы, а ты — нет. А когда она начала плакать, некоторые дети стали над ней смеяться.
— Почему они не позвонили мне?
— Вот именно. Мне всегда звонят первой, потому что именно я забираю ее после уроков, именно я хожу на встречи с учителями, чтобы поговорить о ее развитии, именно я посещаю родительские собрания. Всегда одна. Зачем же они будут звонить тебе? Ты все равно никогда не отвечаешь на звонки. Ты для них практически посторонняя, и, если так продолжится дальше, ты и для Мэйси станешь чужой тетей.
— Так нечестно, — обиженно возразила Бекка. — Я жертвовала своей карьерой с самого ее рождения!
— Это и означает быть родителем! Ты всегда ставишь на первое место ребенка. Именно так я делала, когда вы с Эммой были маленькими.
— Это было тридцать лет назад, мам. Жизнь не стоит на месте. Теперь у других матерей тоже есть работа на полный день и карьера. Почему я не могу заниматься и тем и другим?
— Прямо сейчас ты не делаешь то и другое, ты делаешь только одно. Ты как будто забыла, что у тебя ребенок с особенными потребностями.
— Почему она не может просто быть… — выпалила Бекка, остановившись прежде, чем с ее языка сорвалось слово, которое она клялась никогда не произносить. Но было уже слишком поздно. Хелен бросила на нее уничижительный взгляд, на который способны только матери.
— Какой — нормальной? Ты это хотела сказать?
— Извини, я не имела в виду…
— Когда мы потеряли Эмму и ты стала твердо настаивать на том, чтобы стать легальным опекуном Мэйси, я сказала, что ты должна быть готова к тому, на что подписываешься. И именно поэтому я тоже отказалась от собственной жизни — чтобы переехать к тебе и помогать. Но ты не выполняешь свою часть сделки. Ты оставляешь все на меня, и это нечестно.
— Последние несколько дней были трудными, и все в нашем отделе работают сверхурочно — это очень важное расследование…
— Ребекка, не ври сама себе — ты отстраняешься от жизни своей семьи не только последние несколько дней. Это тянется уже неделями, если не месяцами. А что будет, когда это расследование закончится? Начнется другое, потом третье, и вся ответственность за Мэйси так и останется на моих плечах. У меня есть своя жизнь, но я постоянно отменяю встречи с подругами, пропускаю дни рождения и занятия в спортзале, потому что выполняю все обязанности матери.
— Но ты работаешь из дома и сама можешь составлять свое расписание. Ты понятия не имеешь, каково это — пытаться успеть за всеми остальными в моем отделе, у кого нет таких обязанностей, как у меня.
— Ты так думаешь? Я отлично все знаю, потому что ты достаточно рассказываешь мне. «Ну вот, это дело отдали… Ну вот, меня просили поработать над… Почему мне не доверяют ничего важного?» А самое важное — это девочка, которая спит в соседней комнате, и она доверяет тебе заботу о себе. А ты о ней не заботишься, Ребекка. Ты подводишь ее. Если б все вышло наоборот, Эмма из шкуры вон вылезла бы, лишь бы помочь твоей дочери.