— Я это сделаю — поговорю с Ронкалли. Спасибо, Жирар.
Капли пота на лбу молодого гвардейца больше его слов убедили Фрейда в его искренности. Страсть — признак честности намерений: лгуны, наоборот, способны оставаться спокойными, когда лгут, и при этом надеются, что эта ледяная холодность помогает им казаться правдивыми.
Жирар отдал доктору честь и ушел; Фрейд ответил на его военное приветствие прикосновением руки к панаме. Потом он зажег сигару «Монтеррей», которая высовывалась из кармана его пиджака, словно требовала, чтобы он закурил ее, а не какую-нибудь другую. Он подумал о последних словах Жирара — о просьбе довериться Ронкалли. Этот совет означал, что гвардеец и послушник связаны напрямую. Сначала это открытие вызвало у Фрейда беспокойство. А если эти двое и с ними еще неизвестно сколько сообщников подняли шум, чтобы отвести подозрения от себя и заставить папу поверить, что в этом деле замешаны три кардинала? Возможно. Даже папа может оказаться переодетой женщиной, вроде папессы Иоанны, которая маскирует свой истинный пол мужским баритоном, но не может скрыть свою женскую стройность. Или он сам: возможно, Густав Юнг переписывается с ним потому, что влюблен в него, и поэтому он отказывается признавать верными сумасбродные теории Юнга.
У Фрейда вырвался легкий смешок, а поскольку доктор смеялся в одиночку, на него с упреком взглянула женщина средних лет. Она подумала, что этот человек смеется над ее шляпой, которая действительно выглядела забавно — была похожа на кота, свернувшегося клубком на голове.
Медленно шагая вдоль Тибра по набережной Марцио, Фрейд пытался сложить из частей картину нескольких предполагаемых извращений, которые гвардеец описал ему даже слишком пылко и подробно и которые, как посчитал нужным уточнить Жирар, подтверждались обнаружением женского интимного белья там, где такие предметы одежды не должны находиться.
На набережной Тор-ди-Нона ученый остановился под платаном, соединил куски признаний с преступлением, привязал их к случаю с Крочифисой и сблизил с сексуальными отклонениями, более чем очевидным доказательством которых была коллекция трусов. А потом сопоставил все это со сложившимся у него представлением о трех кардиналах. Он обследовал их способом, который уже опробовал на своих пациентах. Чтобы понять, страдают ли они неврозами и если да, то какими, он считал кардиналов совершенно нормальными и искал в их поведении подтверждение нормальности. Тот, для кого ее не удастся подтвердить, может обоснованно считаться подозреваемым.
Этот метод работал всегда. Его можно было бы применять и в полицейских расследованиях: считать, что подозреваемый невиновен, и стараться это доказать. Итак, он рассмотрел все известные ему факты относительно того, где и как происходили события, сосредоточился на кардиналах и стал представлять себе, что они не имеют никакого отношения ни к смерти двух влюбленных, ни к случаю с Крочифисой.
В итоге этих размышлений он сделал вывод, что по меньшей мере один из трех, а возможно, и не только один, имел отношение к этим событиям. И что они не могли не знать.
Повернув налево, уже на улице Маэстро, Фрейд стукнул тростью по камню. Тот ударился о стену и упал, подняв облачко пыли. Это зрелище подсказало ему, в чем настоящая суть его проблемы: количество данных, которые у него есть, возрастает. А он помнил из лекций по физике, что это означает увеличение Хаоса, который расширяется, как облако пыли, поднятое камнем. В университете употребляли слово «энтропия», которое означает рост беспорядка — примерно, как в случае, когда у человека слишком много денег и поэтому он не знает, куда их вложить. Легко бросить ложку мятного сиропа в стакан воды и выпить получившуюся смесь, но гораздо труднее начать со смеси и разделить ее компоненты.
Для разделения нужна энергия, много энергии, а множество новостей и зной так обессилили его, что он не мог продолжать свои рассуждения и найти выход из тупика. К огромному огорчению доктора, даже его аппетит стал слабеть, когда он подошел к дому Марии. Фрейд поднял взгляд к небу, и облако, красное от последних лучей уже опустившегося за горизонт солнца, показалось ему похожим на ее профиль. Он смотрел на это облако, пока оно не распалось на несколько частей и женский голос не окликнул его из окна.
Глава 23
Крочифиса недавно перестала плакать и уже несколько минут снова смотрелась в зеркало. Сначала розовый бант на поясе показался ей слишком девчоночьим и довел почти до бешенства, но, сердито сжав его руками, она заметила, что бант расширяет ее бока и увеличивает те части ее тела, которые пока совершенно не оформились. Когда ее мать выкрикнула имя доктора Фрейда, девушка в последний раз пригладила волосы и с улыбкой на лице поспешила встречать гостя. Улыбка была искусственная, но в ней имелась доля подлинного веселья: ни мать, ни доктор не могут себе представить, что под этим платьем маленькой девочки на ней надеты трусики с кружевами. Она обнаружила их в пакете, который кардинал дал ей вместе с десятью лирами. В записке, написанной печатными буквами, кардинал просил ее надеть их сразу же, чтобы он мог представить ее себе в этих трусиках.
Над плечами Зигмунда Фрейда возвышался букет белых с зеленью цветов куркумы, который он держал в руках. Доктор совершенно забыл, что неприлично приходить гостем в чужой дом, особенно в первый раз, без приятного подарка для хозяйки. Чуть раньше он совершенно случайно встретил торговца, продававшего с тележки иконы и эти цветы, и уверенно выбрал букет. Цветы куркумы слабо пахли шафраном. Мария взяла их, понюхала, сначала недоумевала, потом улыбнулась и сразу же поставила в вазу.
— Они похожи на букет новобрачной, — с улыбкой заметила она. — Возможно, это хорошая примета.
Но Мария пробормотала это так, что отбила у Фрейда желание искать ответ. Это было забавно и неловко; он чувствовал себя как человек, которого добродушно поддразнивает кто-то, кого он не боится.
Запах вкусной еды смешивался с каким-то чистым и свежим ароматом — вероятно, запахом лаванды или, скорее, лимона; трудно было определить, чего именно. Мария сразу же ушла на кухню и оставила его в обществе Крочифисы. А девушка продолжала нервно шевелить ногами и смотрела в разные стороны, но больше всего на Фрейда. Будь на месте этой девушки одна из его дочерей, доктор спросил бы ее напрямую, что она узнала сегодня, но ему казалось, что любой вопрос, заданный Крочифисе, был бы неуместным.
— Я не помешаю тебе, если закурю?
Крочифиса покачала головой, но не произнесла ни слова и уперлась взглядом в воображаемую точку на потолке. Скромность обстановки этого дома подсказала ему выбор сигары: он выбрал простую «Трабукко» и пошел к балкону, чтобы ее зажечь. Крочифиса следила за ним взглядом. Кардинал запретил ей говорить с доктором, но кардинал же не Бог, он не видит все. Искушение оказалось сильнее страха, и она заговорила.
— Вы такой образованный человек, — раздался за спиной Фрейда ее звонкий голос. — Может быть, именно поэтому вы так нравитесь маме. А вот мой отец, наоборот, был, насколько я помню, настоящим зверем.
Вот она и утолила свое желание. Крочифиса пообещала себе, что больше не скажет доктору ни слова, но через секунду скрестила пальцы, чтобы освободиться от обета.
Фрейд едва заметно поморщился в ответ на ее слова. Если отец этой девушки действительно был бездушным, как животное, дочь этим отзывом, несомненно, доказала, что унаследовала от него не только некоторое количество дерзости (что Фрейд уже заметил), но и полное отсутствие деликатности. А от Марии (доктор надеялся, что та не слышала слов дочери) Крочифиса унаследовала красоту, хотя черты лица у девушки более жесткие.
Фрейд подавил приступ кашля, чтобы не доставить удовлетворения Крочифисе. Провокация, которую сейчас устроила эта девушка, — только вершина айсберга, она лишь применила правила поведения, которым, вполне вероятно, следует в отношениях с матерью. Однако Фрейду ее выходка показалась просьбой о помощи. Он рассеянно кивнул девушке и стал наблюдать за тем, как Крочифиса наматывала пряди волос на пальцы. Этот жест — знак сексуальной доступности. Фрейд уже заметил это у некоторых своих клиенток, и зачастую сигнал был даже слишком явным. Если прибавить эту попытку обольщения к вызывающему и дерзкому поведению Крочифисы, то похоже, она находится в центре отношений преследователь — жертва и при этом играет обе роли. Это как доктор Джекил и мистер Хайд у гениального Стивенсона.
Эта ситуация трудна даже для взрослого человека, а для девочки очень опасна. Возможно также, что ее Преследователь сам жертва кого-то или чего-то, а ее поступки вызваны проблемой сексуального характера. Накануне вечером папа, выложив на стол свои карты, поступил как охотник, который выстрелил по сбившимся в кучу гусям, и теперь он, доктор Фрейд, должен сыграть роль гончего пса и поймать раненую птицу до того, как она опомнится и убежит.
— Даже запах этих макарон не может оторвать вас от ваших мыслей. Меня это почти обидело.
Фрейд посмотрел в ту сторону, откуда прозвучал этот голос, но ничего не увидел. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы глаза сфокусировались, и тогда он разглядел фигуру Марии, стоявшей перед столом с супницей в руках. Ему показалось, что он проживает хорошо знакомую сцену из другой жизни другого Зигмунда Фрейда — не сурового профессора из Вены, а мирного городского обывателя, который служит в каком-то министерстве, доволен своей маленькой жизнью и влюблен в свою жену.
Только Мария не его жена, и он в нее не влюблен — по крайней мере, не чувствует к ней той любви, которая заставляет в одинаковой степени страдать и радоваться. И все же он очарован Марией, больше он не может отрицать этого, тем более перед самим собой. И если быть вполне честным, дело не только в ее сексуальной привлекательности, которую, впрочем, тоже нельзя сбрасывать со счетов. Бесполезно скрывать, что отсутствие женщины, которая была ему нужна только как средство для снятия напряжения, начинало его раздражать, и он не имел никакого желания заменять женщину мастурбацией. Хотя он во многих статьях восхвалял этот способ разрядки как разумный и полезный для здоровья, это еще не значит, что он должен применять его сам.