— Прошу прощения, Мария. Бывает, что мысли приходят ко мне в голову без приглашения, и часто это происходит в самый неподходящий момент.
— Значит, эти мысли плохо воспитаны, — ответила она.
— Вот именно. И сейчас я вышвырну их прочь хорошими пинками под зад.
Это было легко сказать, но нелегко сделать. В том числе и потому, что Мария, поставив супницу на стол, повернулась к Фрейду спиной, и поле его зрения заполнил ее зад, который ему хотелось… уж точно не пинать ногами.
Однако его эротические мысли были порождены не только формами Марии, но и приближением еды. Как будто голод и секс неразрывно связаны между собой. Любовь и Пища! Трудно представить себе большее наслаждение.
— Пахнет привлекательно, — сказал он, указывая на супницу, но думая о другом.
Кроме мастурбации, есть и другой способ утолить это желание — пойти в какой-нибудь элегантный бордель. А их здесь полным-полно. Во время своих, хотя и малочисленных прогулок он мельком видел столько их прейскурантов на французском языке, и цены были вполне доступны ему благодаря новым доходам. А в Париже такие вывески пишут, наоборот, на итальянском или испанском. Забавно, что каждая страна указывает место для запретных удовольствий на чужом языке. Только в Лондоне все написано по-английски: англосаксы слишком горды, они гордятся качеством услуг своих проституток.
Пока Мария подавала ему макароны, Фрейд осознал, что его влечение к ней глубже, чем просто сексуальное вожделение. Что-то подобное он когда-то чувствовал к своей свояченице Минне, когда испытывал удовольствие от доверительной беседы после утоления страсти. Ни особой нежности, ни чувства обладания или защиты. Почти близость между двумя мужчинами, сказал бы он, если бы не беспокоился, что эти слова будут доказательством, что это чувство — проявление синдрома инверсии.
— Как вкусно! — воскликнул он, взяв на вилку и проглотив первую порцию.
— Это простое кушанье, — уклонилась от похвалы Мария, — домашние макароны. Вкус им придает пикантный сыр, а перец только окрашивает.
Крочифиса едва прикасалась к еде, а Мария и Зигмунд не сдерживались и позволяли себе полностью насладиться ужином. Когда первое блюдо было съедено, Фрейд снял пиджак (сначала попросив разрешения), а Мария, у которой на лбу блестели мелкие капли пота, скрепила волосы заколкой.
— А это что такое? — с любопытством спросил Фрейд, слегка коснувшись вилкой того, что было похоже на колбасу.
— Если я скажу, то боюсь, вы больше к этому не притронетесь. Это слегка ошпаренные кишки молочного поросенка. У нас это блюдо называют пахата. Обычно ее готовят из кишок ягненка, но свиная вкуснее.
Преодолев первоначальное отвращение, Фрейд положил себе две порции пахаты, и кончилось тем, что он и Мария стали молча глядеть друг на друга и улыбаться неизвестно чему. Возможно, причиной улыбок было недовольное фырканье Крочифисы. У Фрейда в голове мелькнула мысль, которую он, чтобы не отвергнуть, сразу же выразил словами.
— Ты не хочешь сыграть в игру? — предложил он девушке.
Крочифиса, внезапно втянутая в разговор, сжала кулаки, но открыла рот от удивления. Несколько секунд у нее было ошеломленное выражение лица.
— В какую игру? — спросила она.
Мария сжимала руками салфетку и смотрела то на гостя, то на дочь.
— Вы разрешаете, Мария?
Мать выразила взглядом свое согласие, и, получив его, Фрейд продолжил говорить:
— Ты когда-нибудь видела сон при открытых глазах? Это забавно, но нужно сильно расслабиться. Ты не против?
— Я не боюсь ничего! — вздернув подбородок, ответила девушка.
— Хорошо, — сказал Фрейд, принимая вызов и повышая ставку. — Тогда ляг на диван.
Мария сначала широко раскрыла глаза, но потом инстинктивно доверилась доктору. А Крочифиса в это время, не задавая никаких вопросов и не спрашивая разрешения у матери, легла на диван, на спину.
Эта девочка уже умела двигаться как женщина. Фрейд вынул из кармана часы и начал покачивать ими из стороны в сторону.
— Смотри на них не отрываясь, следи глазами за их движением.
— Если бы вы держали их крепко, следить было бы легче.
— Делай, как я тебе говорю, и получишь за это десять лир.
Сумма небольшая, но дать больше — обидишь мать, а если дать меньше — будет недовольна девочка. Всего через несколько секунд веки девушки опустились и глаза закрылись. Фрейд посмотрел на Марию и прижал указательный палец ко рту. Его предположение было верным: девочка вела себя очень дерзко, но с нетерпением ждала возможности слепо довериться кому-то, кто ей поможет. Сейчас она начинала считать, что нашла этого помощника — властного и авторитетного доктора. Возможно, он для нее — замена отцу, от отсутствия которого она, несомненно, страдает.
— Спи, Крочифиса, и думай о голубом небе над зеленым лугом. И представь себя на этом лугу. Ты видишь себя там?
— Да… — прошептала девушка.
— Он красивый, верно? Что ты чувствуешь?
— Любовь.
— Любовь; очень хорошо.
От любви к сексу путь очень короткий, намного короче, чем в обратном направлении. Может быть, под гипнозом девушка откроет свои тайны, даже самые интимные. Он лишь надеялся, что признания дочери не шокируют мать. В любом случае знать правду всегда лучше, чем отказываться от ее поиска.
— А теперь скажи мне, что ты видишь.
— Бородатого мужчину, который должен мне десять лир!
Сказав это, Крочифиса села на кушетке и начала смеяться, а Фрейд смотрел на нее больше с изумлением, чем с гневом. Мария едва не дала дочери пощечину.
— Я видела в прошлом месяце, как это делал один человек в балагане. В какой-то момент его девушка ошиблась и сказала ругательство. Все начали смеяться и ушли. Этот человек был обманщиком, хотя и гипнотизировал на самом деле.
Фрейд вынул из кошелька банкноту в десять лир и отдал ее Крочифисе. Девушка поклонилась ему и, прежде чем Мария успела ее остановить, вышла из дома.
Глава 24
Мария несколько раз начинала извиняться, а Фрейд настойчиво возражал, что виноват он, а не она, что этого и следовало ожидать. Гипноз действует, только если субъект (так говорят) открыт для него. Когда они ели вишневый торт, Фрейд расхваливал его, то есть мычал от удовольствия каждый раз, когда клал себе в рот кусок. Мария скрыла свое разочарование, когда доктор попросил у нее рецепт, и даже написала ему этот рецепт на листке бумаги, но специально не вписала туда дистиллят из розовых лепестков, который придает торту мягкость и улучшает его вкус. Ни одна женщина не должна приготовить ему этот десерт так же хорошо.
После кофе Фрейд предложил ей немного прогуляться вместе с ним. Это к тому же будет полезно для переваривания обеда. Он снова пообещал Марии, что сегодня вечером не будет возвращаться к разговору о Крочифисе. Это должен быть вечер только для них двоих. Они вышли на набережную Тибра. Фрейд купил Марии порцию граниты — густого шербета из фруктового льда с сахаром (шербет был лимонный). А сам зажег себе сигару «Дон Педро». Он уже привыкал к этому сорту: эти сигары не только давали приятный дым, густой и нежный, но и были скручены так хорошо, что их листья никогда не провисали и сигара оставалась плотной.
— Как много вы курите! — сказала ему Мария и улыбнулась. — Я помню, что в тот день, когда увидела вас в первый раз, вы еще лежали в постели, а уже держали сигару во рту.
Сердце Фрейда сразу забилось быстрее. В одной фразе Мария упомянула постель, сигару и рот — три главных символа секса. Сигара — чисто мужской символ по форме и значению. Рот — в такой же полной мере женский символ: глубокое отверстие, ключами к которому владеют губы. И, наконец, постель — классическое место встречи мужского и женского влечений, место, где соединяются сигара и рот (то есть пенис и влагалище) и обе стороны получают от этого удовлетворение.
Не всегда обе — поправил он себя; это он должен признать. И вообще хватит ему анализировать каждую фразу! Мужчина, живший внутри его, почувствовал ненависть к врачу, своей внешней оболочке. Фрейд стряхнул пепел с сигары и остановился: говорить во время ходьбы ему было так же неприятно, как курить. К тому же любая физическая деятельность мешает более приятной деятельности ума и действию дыма.
— Вы правы, Мария: я слишком много курю. Одни называют это пороком, другие удовольствием. Но я считаю, что это прежде всего утешение.
Он посмотрел на свою спутницу — Мария склонила голову набок. Фрейд прогнал от себя мысль о том, что у животных эта поза означает подставить горло, а потому является знаком полнейшего доверия.
— И вам следует знать, что Бог после того, как создал женщину, держал мужчину при себе и, жалея его, подарил ему табак.
Мария засмеялась, и этот откровенный смех вызвал у Зигмунда гордость. Дома никто не смеялся его шуткам, или, может быть, он мало шутил. Он снова подал ей руку, и они пошли дальше.
— Вы такой смешной, доктор. Я вам этого не говорила, но признаюсь, что не раз думала. Вы серьезный и строгий, но как будто прячете под вашей бородой свою настоящую душу.
Какая она, эта душа? Хотелось бы ему это знать. Это явно не душа следователя: в число необходимых для этой профессии качеств входят скрытность и сдержанность; этому учил Шерлок Холмс, хотя у него был, по крайней мере, один надежный друг — доктор Ватсон. Вначале Фрейд думал, что добрый Анджело Ронкалли может стать кем-то вроде поверенного его мыслей, но смерть папы, покровителя Анджело, все ближе, скоро Ронкалли будет оттеснен на второй план или вообще удален отсюда и уже ничем не сможет помочь ни ему, ни расследованию.
Фрейд снова остановился и почесал бороду. В неподвижном теле ум мыслит лучше, и Фрейд вдруг вспомнил, что говорил ему Пьер Жирар как раз о Ронкалли. Доктор покачал головой и улыбнулся: разумеется, это молодой священник рассказал гвардейцу о нем и о его расследовании. О черт, у всех есть кому довериться, только не у него!
— Вот видите, — прервала Мария его молчаливое размышление, — секунду назад вы были со мной, улыбались и были симпатичным, а сейчас вы снова мрачный и хмурый. Если я вам надоедаю, скажите мне об этом, доктор. Я думаю, у вас есть гораздо более важные дела, чем прогулка со мной.