Агрессор словно не слышал. Достав из-за пазухи огромный топор, он ударил им в стекло с пассажирской стороны. Окно не разбилось, а просто покрылось тысячей мелких трещинок. Видимость исчезла. Саша взбесилась. Мужик испортил ее имущество! Неизвестно, что у них там за внутрисемейные разборки, но это уже явный перебор. Вечер перестал быть томным. Дрожащей рукой она наконец нащупала «беретту». В боковом кармане, где должны были быть патроны, их оказалось только два. Продолжать поиски было некогда. Она зарядила пистолет. Открыла дверцу и вышла из машины. Оперла руки о крышу «фиата» и прицелилась, понимая, что если захочет, то может сейчас попасть прямо в центр его лба. Он испугался и замер.
— Пистолет заряжен, — предупредила она. — Двигайся медленно, иначе я буду стрелять. Отойди от машины.
Агрессор подчинился.
— Ляг на живот. Руки за голову.
Он оставался на своем месте. Саша чувствовала, как капля пота скатывается по ее позвоночнику.
— Руки за голову, — повторила. — И на землю, мерзавец.
Они мерились взглядом. Светлые глаза замаскированного, застывшие, словно змеиные, не выражали никаких эмоций. Он начал поднимать руки, но вдруг моргнул, и его взгляд метнулся в левую сторону. Она повернулась слишком поздно. Боль в затылке. Удар оказался недостаточно сильным, чтобы вырубить ее, но все-таки заставил упасть и несколько затуманил сознание. Кто-то выворачивал ей руку, пытаясь забрать пистолет. Залусская машинально нажала на спуск. Она не видела, куда попала, однако кто-то завыл от боли. Голос был женский. Саша испугалась, что подстрелила молодую жену. Нападающий, словно в отместку, наступил ей на плечо и встал на него всем своим весом. Боль была невыносимой. Казалось, что в ладонь вбивают гвоздь. «Беретта» выпала из руки. Следом она услышала треск ломающейся кости. Плечо распухало прямо на глазах. Пытаясь подняться, она опять получила удар, но уже в висок. На этот раз чем-то тяжелым. Прежде чем опуститься на землю и потерять сознание, она услышала второй выстрел.
Сташек, 1946 год
Желтые пузатые тыквы громоздились на чердаке вплоть до соломенной кровли. В послевоенные зимы и весны брюква, дикие груши и, собственно, тыква были основной пищей в белорусских деревнях. Из них варили супы, пекли пироги и ели сырыми с медом. Семечки сушили и давали детям в качестве лакомства. Кожурой удавалось успешно набить утробы домашнего скота. В межсезонье перечисленные продукты были лучшим, на что могли рассчитывать люди. Вкус мяса, хлеба и водки в деревне мало кто помнил. Советские солдаты приходили за продовольственным оброком днем, а ночью яйца, сало и картошку у деревенских отбирали партизаны. Тыквы не привлекали ни русских, ни польских вояк. Поэтому для здешнего люда этот примитивный овощ стал практически сокровищем.
Двадцатипятилетняя Катажина Залусская с трудом взобралась на стремянку. Руки ее окоченели, потому что шерстяные варежки она еще утром отдала шестилетней дочери, чтобы Дуня могла поиграть с соседскими детьми в снежки. Оказавшись наконец наверху, Катажина сопела как старый паровоз. С каждым выдохом из ее рта вылетало облачко пара. Мороз, по сравнению со вчерашним днем, немного отпустил, но все равно было градусов двадцать, не меньше. Катажина надела фуфайку, мужнины кальсоны, поверх которых — все три имевшиеся у нее юбки. Кожух она сняла еще внизу, так как он не застегивался на животе, и она боялась зацепиться расстегнутой полой за лестницу и упасть. Сейчас она пожалела об этом, потому что буквально тряслась от холода.
Вдруг Катажина почувствовала схватку. Она стиснула зубы, ладонь сжала в кулак и посмотрела на собственные ногти, чтобы отогнать злые чары. Еще не время. Подходит к концу седьмой месяц. Когда она была беременна Дуней, до самых родов убирала картошку в поле. Тогда никто здесь в войну не верил. Урожай картошки был важнее налетов в Варшаве. Она родила дочку вечером, отлежалась один день, а на следующее утро снова была в поле. Дитя, завернутое в одеяльце, лежало в траве у леса. Дуня образцово спала между кормлениями. Надо было как можно скорее выкопать весь урожай, пока не явилась Красная армия или немцы. Такая уж была Катажина: отважная, гордая и работящая. Именно так о ней говорили, когда Василь, хозяин усадьбы Залусское, прислал сватов. И оказались правы. Ее дом сиял чистотой. Обед всегда приготовлен, даже если приходилось варить кашу из топора. Многочисленные братья и сестры присмотрены, скот ухожен.
Василь Залусский, ее муж, был так же, как его отец и дед — до войны, — самым богатым кулаком в этих местах. Вся земля, от окраины деревни Залусское и до самого леса, принадлежала ему. И каждый год ни один из участков не был оставлен без внимания. Поэтому хозяин редко бывал дома. Катажине приходилось справляться с хозяйством самой. Она не жаловалась. Была организованной и дружелюбной. Всегда находила время, чтобы сшить что-то для себя или деревенских соседок. Даже во время последних набегов, когда все прятались в землянках, она сидела за швейной машинкой, потому что не любила оставлять работу незаконченной.
Так же и сейчас. Любая беременная на ее месте воспользовалась бы своим положением и отказалась помогать соседкам. Но Катажина обещала, что поможет Мацкевичам перенести тыквы с чердака, погрузить их на телегу и перевезти в лесную землянку. Зачем? Это ее не интересовало. Она никогда не совала нос в чужие дела. Выторговала за свои старания два десятка хороших тыкв. Во время войны все имели лишь то, что у них не успели отобрать. С самого утра прозвучал приказ. Почти все мужчины в расцвете сил, имеющие коня и телегу, во главе с мужем Катажины были вызваны в Орлово отрабатывать повинность в местной управе. На этот раз подошел черед их деревни. Им нужно было привезти древесину из Хайнувских лесов и доставить ее в орловскую школу. Катажина знала, что это займет весь день, до самых сумерек, и вернутся они уставшие и голодные, поэтому с удовольствием поедят тыквенного пирога и молочной затирки. В нынешние времена это настоящий пир. Чтобы добыть ценный овощ, она позвала в помощники сестру и детей. Когда-то она сама нанимала людей на такие работы, но времена изменились.
— Ничего, корона с головы не упадет, — говорила она.
Катажина еще немного постояла на последней ступеньке лестницы. Ей нужно было отдохнуть. Ноги тряслись, словно студень. На мгновенье ее парализовал страх. Как она спустится вниз? Лучше пока не думать об этом. Уж как-нибудь. Сейчас у нее была другая проблема. Как влезть наверх и не навредить нерожденному ребенку? Дитя у нее внутри почувствовало опасность и отчаянно толкалось. Катажина была уверена, что на этот раз у нее будет крепкий мальчик. Живот был большой и твердый, как окружающие ее ароматные тыквы. Сквозь тонкую натянутую кожу часто проступали выпуклости маленьких ступней. Дуня, как и пристало девочке, так сильно не лупила ее. К счастью, Ольга, которая была младше Катажины на семь лет, была уже наверху и протягивала сестре руку. Беременная подтянулась из последних сил и практически вкатилась на пол чердака. Потом она долго лежала на спине, поглаживая свой живот, и отдыхала.
— Я не дам тебя в обиду, — прошептала она по-белорусски.
Ей требовалось время, чтобы успокоиться. Голова кружилась от напряжения. Сердце выскакивало из груди.
Подняв голову, она оценила богатство соседей и одновременно ужаснулась тому, сколько работы предстоит им с сестрой. Плата, которую Мацкевичи пообещали за услугу, уже не казалась такой привлекательной. Как они перенесут все это вниз? Что за телега должна быть, чтобы поместить такое количество? На одной повозке придется сделать несколько рейсов туда-обратно. Катажина поправила цветастый платок, который соткала сама из шерсти собственных овец, и с трудом села. Она пока не была готова к работе. Ольга тем временем уже перекатывала желтые шары к дыре в полу. Одна тыква кубарем скатилась вниз и разбилась в лепешку. Катажина взглянула на сестру с укоризной.
— Как мы вдвоем снесем все это? — возмутилась Ольга. — Только ты могла пообещать такую глупость. Мы тут загнемся!
В отличие от сестры Ольга не любила уставать. Она была невысокая, костлявая. Отец, смеясь, называл ее Кощеем. Кася была его любимицей. Так было всегда, и Ольга сестре этого не простила. Она была довольно коварна и изворотлива. Зная, что женщины ее телосложения быстро теряют свою привлекательность от хозяйственных трудов, Ольга научилась с успехом от них отлынивать. В этом она стала настоящим мастером. Сегодня у нее не было выхода — Катажина обещала ей новую блузку. Тем не менее молчать она все равно не могла.
— Если сносить по одной, то это займет как минимум неделю. Я на такое не подписывалась.
— Бросать их мы тоже не будем, — объявила Катажина и по-доброму улыбнулась сестре. — Потому что все побьются, а те, что останутся, сгниют от помятостей прежде, чем мы их сварим.
— Наши перенесем, — пожала плечами Ольга. — А остальные? Надо их скатить. Какое наше дело? Пусть хозяева переживают.
— Это нечестно, — заявила сестре Катажина.
Она поправила юбку на животе. Ребенок уснул. Она взялась за опору, поддерживающую перекрытие и подтянулась, держась за свисающую с потолка лошадиную попону. Материя съехала. Под соломенной крышей находился тайник. Катажина встала, заглянула поглубже. В утреннем солнце блестнули дула автоматов, ленты с патронами. Катажина потеряла дар речи. Придя в себя, она быстро завесила тайный арсенал.
Чье оружие держали у себя Мацкевичи? Официально они заявляли о своем отвращении к политике. Жили рядом с Залусскими, дом к дому, в течение нескольких поколений. И было совершенно не важно, что одни ходили по воскресеньям на мессу, а другие на литургию в церковь. Бог един. До сих пор диверсантов у них в деревне не было. Катажина решила поговорить об этом с мужем. Банды постоянно искали оружие и мстили крестьянам, помогающим теперешним властям. Оружие конфисковывалось, люди гибли. За подобные арсеналы сжигались целые села. Хотя, возможно, это предназначалось для польских партизан? Мацкевичи — католики. Катажина аккуратно прикрыла оружие попоной, словно это было не страшное железо, а мирно спящие дети, и отошла подальше, прежде чем Ольга двинулась в ее сторону. Она старалась вести себя невозмути