на чувствовала грусть и пустоту, но прежде всего — облегчение. Геня исповедовалась об этом священнику перед похоронами. Ксендз не стал журить ее. Он лишь спросил, давно ли она вспоминала о себе. Евгения задумалась, прежде чем ответить. На самом деле, последний раз это было еще до рождения Юстины.
С тех пор как она стала матерью, произошла переоценка ценностей, и ее приоритеты выглядели так: дочь, муж и больше ничего, потому что забота о семье занимала все ее время. Так получалось, что в редкие свободные часы она заботилась о чужих детях. Тех, что приходили на музыкальные занятия в студию, на частные уроки в их доме. Для которых она организовала любительский кукольный театр и кружок игры на аккордеоне — очень популярном в этих краях инструменте. Геня вела также занятия сольфеджио, готовила концерты для школьников. Ее выпускники легко находили работу концертмейстеров в местных ансамблях и народных хорах, неплохо при этом зарабатывали, поэтому часто потом навещали ее с букетами и коробками конфет, желая отблагодарить. Аккордеон считался инструментом попроще, чем фортепиано или скрипка. Выпускники ее курса вполне прилично играли уже через полгода обучения. Некогда Геня десятками выпускала учеников в свободное плавание. Но во время разговора с ксендзом вместо гордости она чувствовала исключительно обиду. Наконец до нее дошло, что, несмотря на ее жертвы во имя других, о ней самой никто никогда не заботился. Она поняла, что «ее время» было лишь дымком от папиросы в ванной, которую она позволяла себе пару раз в день, разумеется, втайне от мужа, ярого противника курения.
Сразу же после похорон она пошла в магазин и купила себе два блока красного «Мальборо» в мягкой упаковке. По дороге домой она выкурила несколько штук прямо на улице, не стесняясь того, что ее может увидеть кто-то из учеников — бывших или настоящих, так как студия по-прежнему работала, и у Гени было несколько талантливых учеников по классу аккордеона. Уроки фортепиано давали две учительницы, нанятые городскими властями. Коллеги относились к Гене с заслуженным уважением, но в то же время следили, чтобы она не ущемляла их в правах.
Евгения была в городе известной личностью. Ее имя фигурировало в списке почетных жителей Хайнувки несмотря на то, что она родилась и воспитывалась не здесь. Ее биография была опубликована в специальном издании истории города. Геня родилась в Вильнюсе, в древнем роду Якубовских. Когда началась война, родители вместе с Геней бежали в маленький городок на краю Беловежской Пущи, в котором жил друг детства отца. Томаш Бергер обещал помочь им переправиться во Францию, так как его многочисленные родственники жили под Парижем. Геня была так рада, что увидит Эйфелеву башню — она всегда мечтала о дальних путешествиях, — но все сложилось иначе. Она тяжело заболела. Лечил ее известный в этих местах доктор Тадеуш Раковецкий. Врач, архитектор, изобретатель и ценитель искусства. Он до сих пор остается в городе культовой личностью. Доктор прибыл в городок из-под Варшавы. Его багаж составляли почти два десятка сундуков, полных книг, которых хватило, чтобы после его смерти основать городскую общественную библиотеку. По его инициативе в Хайнувке открылась первая больница. Раньше врачи ездили к пациентам на специальной дрезине, а менее значительные медицинские дела решали два фельдшера и медсестра.
Якубовские пережили войну в небольшом доме на четыре семьи. После освобождения Красной армией пришло сообщение о том, что отъезд во Францию не состоится. Бергеру не удалось даже пересечь границу. Его убили под Варшавой по обвинению в сотрудничестве с оккупантами. Родители Гени решили, что Господь дает им знак, чтобы они остались в Хайнувке.
Геня закончила белостокскую музыкальную школу и консерваторию в Варшаве, где и познакомилась с Казиком Ручкой, посредственным скрипачом. Ей пророчили головокружительную карьеру, но она не была амбициозна. Пара несколько лет играла вместе в оркестре, потом были свадьба и попытки завести ребенка. Когда Геня забеременела, Казик решил, что им следует переехать в Хайнувку. В маленьком городке жизнь обещала быть более спокойной, к тому же намного проще получить жилье, чем в разрушенной войной столице. Юстина родилась слабенькой, болезненной, с анемией. Врачи разводили руками.
Соседка посоветовала обратиться к ее знакомой шептунье. Бабка заговорила болезнь дистанционно и передала с гонцом очень горькие травы, мак, сухой хлеб со следами плесени на корке и килограмм слипшегося сахара. Геня поила младенца травами, подслащенными этим сахаром. Маком по периметру посыпала коляску. Хлеб покрошила за иконой, которую специально для этой цели купила на здешнем базаре. Сахар она разбила молотком и поделила на сорок маленьких кусочков. Над каждым из них следовало читать молитву за здравие дочери. Через две недели дитя выздоровело, а Геня никогда больше не сказала ни одного плохого слова на тему местных забобонов. Наоборот, она даже публично заявляла о том, что вера в исцеление в сочетании с народной медициной творят чудеса. Казимир, разумеется, ничего не знал. Он не хотел и слышать о поездках к знахарке. В городе о ее силе ходили самые противоречивые слухи. Ее, например, обвиняли в наведении порчи на местного католического священника, разбившегося об импортный унитаз, который жители деревни специально выставили на дороге, следуя совету шептуньи. Инцидент расследовала полиция. Геня не верила в злые намерения Дуни Ожеховской. Наоборот, в течение многих лет она ездила к ней с мелкими болячками и рекомендовала ее родственникам своих учеников.
Геня была крайне удивлена, впервые увидев «бабку». Оказалось, что местная знахарка — это симпатичная девушка, на десять лет моложе самой Гени. Женщины сразу подружились. Дуня походила на ангела, но ее пронзительный взгляд выдавал, что она знает и чувствует больше других. Некоторые боялись ее. Крестились при виде ее, избегали зрительного контакта, опасаясь сглаза. Дуню это забавляло, тем не менее она помнила каждую обиду. Она не была мстительной, но тем, кто не верит, в помощи отказывала. Часто случалось, что и такие приходили за молитвой, когда традиционные методы подводили. Она объясняла, что знахарка — это не колдунья, а та «которая ведает». Дуня, кстати, была образованной. Закончила Высшую школу сельского хозяйства по специальности магистр деревообработки, но уже много лет работала не на пилораме, а акушеркой в местной больнице. В нерабочее время делала отвары и молилась за здравие. Согласно традиции, она должна была оказывать помощь бесплатно, но люди все равно оставляли ей деньги, чтобы обезопасить себя от мести «бабки». Считалось, что за оказанную услугу надо заплатить, хотя бы натурой: молоком, мясом, цветными бусами. Благодаря этому материальная ситуация Дуни всегда была стабильной.
Когда Евгения познакомилась с Дуней, ей казалось, что это самая красивая девушка в округе. Они старились вместе, но сейчас от красоты шептуньи не осталось и следа. Со временем знахарка практически полностью замкнулась в своем мире. Все материальное перестало интересовать ее. Она упорно отказывалась от платы за свои услуги и постепенно погружалась в нищету, все больше походила на ведьму из страшной сказки. Ходила в лохмотьях, опираясь на палку, и вызывала, особенно у молодых, первобытный страх. Однако Геня знала Дуню лучше, чем кто бы то ни было. Ей было известно, как сильно жизнь потрепала подругу, поэтому она всегда защищала ее, заявляя, что не каждой женщине под силу перенести столько ударов судьбы.
Гене и Казимиру повезло. Когда по приказу партии открылась общественная музыкальная студия в Доме культуры лесхоза, они оба получили там работу. Казимир стал директором, а Геня учила детей играть на инструментах. Так они прожили свою жизнь.
Материнские мечты воплощались в дочери. Она уехала во Францию после окончания Католического университета и поначалу вообще не навещала родителей. Геня впервые увидела Эйфелеву башню на фотографии, которую дочь прислала через три года после отъезда. На снимке Юстина позировала вместе с угловатой немкой с лошадиной челюстью, отец которой сидел на скамье подсудимых по Нюрнбергскому процессу. По фото явно читалось, что женщин объединяет не только дружба. Юстина, прижавшаяся к худому плечу Инее, вызывала мир на поединок. Обе всем своим видом демонстрировали счастье и любовь друг к другу.
Казимир так и не смирился с тем, что его единственная дочь — лесбиянка, хотя часто добавлял, что могло бы быть и хуже. Например, если бы Юста взяла себе в мужья «черномазого». Он был антисемитом, расистом и до самой смерти верил, что гомосексуализм — это психическое расстройство. Он финансово поддерживал польских националистов и выписывал журнал радикалов «Щербец». Геня не понимала влечения дочери к женщинам. Она долго корила себя за то, что, возможно, неправильно воспитала дочь, но в конце концов приняла ее выбор. Несчастная мать сожалела лишь, что у нее никогда не будет внуков. Раз в неделю, втайне от мужа, она шла на почту, чтобы заказать международный разговор с дочерью. Слушая новости девчат, она радовалась тому, что Юстина счастлива. Заканчивая разговор, она уверяла, что благословляет их и считает, что не только не потеряла собственную дочь, но и обрела еще одну.
Инее впервые приехала в Хайнувку лишь на похороны Казимира. Подруги стали похожи друг на дружку, словно сестры. Они привезли с собой усыновленного мальчика с черными как угольки глазами и кожей цвета грецкого ореха. Геня целое лето заботилась о «негритенке», как его прозвали соседки Ручки, чтобы Юстина могла показать Инее Польшу. Провожая их, Евгения плакала и сокрушалась, что они так поздно рассказали ей о Самборе. С тех пор внучок приезжал к бабушке на каждые каникулы. Людям было что обсудить после каждого его визита, но это лишь забавляло Геню.
К старости она перестала реагировать на местечковые сплетни. Собственно, Геня редко выходила в город. Она нашла сайт, на котором размещались объявления путешественников, предлагающих место в команде. Таким образом, они понижали стоимость экспедиции и повышали ее безопасность. Благодаря приличной пенсии мужа, она несколько раз в год отправлялась в путешествие. Остались лишь два континента, на которые она еще не добралась. Тем не менее Австралию, так же как и Африку, Ручка запланировала посетить в ближайшей пятилетке. Она рассчитывала, что уж столько она обязательно проживет, поэтому не жалела денег на подготовку.