Больше никогда Дуня не осмелилась сказать о тетке плохого слова. Это было бесполезно, дядька бы все равно не поверил. Когда Михаил был поблизости, Ольга клялась, что любит ее, как своих детей, но правда становилась очевидной за столом. Дуня садилась за него последней, только после выполнения всех своих обязанностей, а деревянную ложку она брала в руку, только когда отец и дети Гавелов уже наелись. Тогда в общей миске, как правило, уже ничего не оставалось. Дуня постоянно ходила голодная. Иногда, когда в доме бывали гости, Ольга отправляла ее в кладовку. Дуня, бегая за колбасой или овощами, всегда успевала сунуть пальцы в маслобойку и облизать с них сметану. Она знала, что не может позволить себе большего. Если бы Ольга заметила, что чего-то из запасов не хватает, то сразу бы нажаловалась мужу.
Михаил не вникал в домашние дела Ольги. Кухня и хата были ее царством. Он был честным мужиком. Обмана и воровства не терпел. Когда однажды Дуня вместе с младшими детьми отломала кусок колбасы, о чем Ольга тут же донесла мужу, Михаил выпорол всех детей, используя для этого лошадиную узду. Дуня была самой старшей, потому и получила больше всех. Целый месяц она спала стоя. Боялась, что полосы никогда не исчезнут. Однако она стыдилась этого поступка и решила больше никогда не давать тетке и ее мужу какого-либо повода для битья. Так и получилось. С тех пор каждую осень она собирала в поле дикие груши, сушила их и ела в моменты отчаяния целый год.
Зато работы Ольга Дуне никогда не жалела. Тетка каждый год ходила беременной, потом кормила и поэтому не могла тяжело работать ни в поле, ни дома. На деле именно Дуня занималась хозяйством и воспитывала целый выводок Гавелов. Может быть, поэтому она и не горела желанием заводить собственную семью. Матерью она была уже с семи лет, когда родился первенец Ольги и Михаила, Адам. Потом появились на свет поочередно Анджей, Стефан, Вера, Люба, Тося и Алла, самая сладкая из всех. Всегда веселая. Она почти не плакала. Дуня любила девочку, как настоящую, так и не родившуюся сестру, погибшую вместе с ее матерью во время погрома православных деревень.
Катажину она почти не помнила. Лицо матери Дуня знала лишь по единственной свадебной фотографии родителей, которую Ольга, сразу после своей скромной церемонии без свадьбы, приказала спрятать в раскрашенный сундук, где Гавелы держали постель и килимы. Когда Дуня была маленькой, ей очень хотелось быть похожей на мать. К сожалению, из правильных черт Катажины Дуне достался только тонкий аристократический нос и высокие скулы. Она часто слышала, что будет счастливой, потому что похожа на отца. Василь был довольно привлекателен, но вряд ли его можно было назвать красивым. У Дуни были его крупные, почти негритянские губы, большие карие глаза с опадающими вниз уголками, из-за чего она всегда казалась грустной. И, даже если она постоянно голодала, ее щеки все равно оставались слегка пухлыми. А когда она хотя бы едва заметно улыбалась, с правой стороны образовывалась ямочка. Тело у нее было худосочное, даже костлявое, а грудь почти совсем не выросла с тех пор, как начались месячные. Но поскольку в соответствии с современной модой она одевалась многослойно и скромно — закрытая с ног до головы даже в жаркие дни, Ольге удалось внушить всем, что Дуня тайно объедается.
Иногда Дуне снилась мать. Это были расплывчатые образы, скорее вспышки: тембр голоса, игривый взгляд серых глаз, розовые узкие губы, прикосновение нежных рук. Но Дуня не была уверена, не создает ли эти картинки ее подсознание. Зато она очень хорошо помнила свои ощущения. Силу, твердость духа и отвагу, когда мать вставала на ее защиту. На вопрос, какой была Катажина, Дуня пожимала плечами и отвечала:
— Сильная и умная. Если бы она была слабой и глупой, то наверняка бы выжила.
Она старалась не думать о матери подолгу. В доме о ней почти не говорили, словно то, как она погибла, было табу. Тетка Ольга всегда умело пресекала дискуссию, ссылаясь на Бога и живую дочь, которой нельзя причинять страдания. Поэтому со временем лицо матери в Дуниной памяти закрыли страшные картины убийств и пепелищ. Но ее последние слова дочь запомнила навсегда: «Я буду твоим ангелом-хранителем. Я никогда тебя не оставлю». И действительно, в детстве она всегда чувствовала присутствие матери. Ей казалось, что Катажина зовет ее к себе. Тогда она шла к реке и громко звала ее. В особенно тяжелые минуты у нее было желание броситься в быструю воду и поплыть по течению как можно дальше отсюда. Но смелости так и не хватило. Она возвращалась, получала нагоняй от тетки, которая ставила ей на вид, что она прогуливается вместо того, чтобы смотреть за детьми. Обычно в наказание ее лишали ужина, но благодаря этому она оставалась гибкой и тонкой, как стебелек.
Став взрослой, Дуня перестала верить, что мать ее охраняет. В церковь она ходила, потому что это был единственный повод переодеться из рабочей одежды в выходную, но в Бога не верила. Почему Бог допустил, чтобы убийцы стали героями? Если Бог заставляет ее страдать в доме Ольги, то она не хочет с ним говорить. Она мечтала стать медиком. Хотела лечить людей, помогать страждущим. Быть лучше Бога. Быть уверенной в том, что она поможет. В чудеса Дуня не верила.
В тринадцать лет она впервые приняла у Ольги роды и с тех пор ее часто вызывали в помощь старой акушерке из соседней деревни. Уже год она ездила к роженицам одна, а полученные деньги складывала в металлическую банку. На всякий случай. У нее не было никаких сомнений, что за ее обучение никто не заплатит. Девочкам не полагалось учиться. Ей запретили даже мечтать об этом. Дуня решила, что в один прекрасный день сбежит. Поэтому старалась не собирать большого количества вещей, так как забрать их с собой вряд ли получится. Все, что ей давали в домах рожениц, она превращала в деньги. Однажды она призналась в своих мечтах тетке и Михаилу. Те сначала посмеялись, а потом не спускали с нее глаз. Только раз, не предупредив их, она поехала в город, чтобы за свои деньги купить книги. Едва она вернулась, Ольга избила ее коромыслом. А тома, на которые Дуня потратила все свои деньги, бросила в печку. При этом Ольга вопила, что ей самой пришлось таскать воду из колодца, кормить скот и доить коров, а она не для этого растила столько лет дармоедку, чтобы та свободное время тратила на какое-то чтение.
Дуня после этого избиения едва поднялась. Наконец она поняла, какова ее роль. Благодарность за содержание, крышу над головой и заботу родственников как рукой сняло. Стало ясно, что с их согласия она никогда не уедет из Вольки Выгоновской. Гавелы потеряют в ее лице дармовые рабочие руки, а для них только это имело значение. Из их избы с земляным полом она могла уйти только в дом мужа. Если вообще таковой найдется, так как, по мнению тетки, она была уже слишком старой, да и без приданого. А если бы и появился такой смельчак, то ему пришлось бы еще и заплатить за то, что они отдадут ему свою прислугу. Но даже это ничего не изменит в ее жизни. Ни один мужик не позволит, чтобы жена вместо того, чтобы копать картошку, вязать снопы и пасти коров, уехала в город учиться. Муж мигом погонит ее работать, будет делать ей каждый год по ребенку, как Михаил Ольге, и бить, когда захочет. Жена — собственность мужа. После уничтожения книг, у нее за душой не осталось ни копейки. Ей предстояло еще принять десятки младенцев, чтобы насобирать на билет и сбежать. Только перспектива будущего побега позволяла ей хоть как-то держаться.
— Дай что-нибудь на закуску, — сказал дядька Дуне.
Он сидел за столом с богатым соседом Артемием Прокопюком, у которого пас свиней, копал картошку и драл овец. Дуня взглянула на бутылку с разведенным спиртом и пошла в кладовку. По возвращении в избе уже звучал хохот подвыпивших мужиков.
— Вижу, Михаил, что мы договоримся! — Артемий поднял полный стакан и сальным взглядом зыркнул на задок Дуни.
Девушка порезала колбасу, наложила огурцов из глиняного горшка. Поломала хлеб. Поставила все на столе и вышла в соседнюю комнату, потому что Алла заплакала.
— Иди сюда, дочь! — крикнул Михаил.
Он уже изрядно захмелел. Лицо расслабилось. Иногда он даже шутил. Голова у него была слабая, поэтому пил он редко. Только по особым случаям. Похоже было, что сейчас именно такой случай, потому что вместе с Артемием, своим кормильцем, они выпили уже полбутылки.
— Дед Прокопюк хочет тебя в жены, — сказал без вступлений Михаил и, не дожидаясь ответа, добавил: — А я согласился. Он поможет нам вернуть твою землю, и его не смущает твое скромное приданое.
Дуня поблагодарила кивком, согласно обычаю, но ничего не сказала. Она знала, что ее приданое — это то, что на ней. Ей не отдадут даже килимы, которые соткала мать, и постельное белье, чудом уцелевшее при пожаре. Максимум разрешат забрать старую икону. Не далее как месяц тому назад они купили себе новую, а выгоревшая, обожженная по краям Почаевская Богоматерь оказалась на чердаке.
— На колено не встану. Старый уже, — засмеялся вдовец.
Он был старше дядьки Михаила и ранее был уже дважды женат. Обе его супруги умерли родами. Дуня ассистировала при родах его второй жены и знала, что женщина испустила дух из-за того, что муж заставлял ее тяжело работать до самого разрешения, а когда ей стало плохо, пожалел денег на врача. За помощью послал слишком поздно. Когда Дуня приехала вместе с повитухой Косовской, роженица уже скончалась. Им удалось спасти только ребенка. Артемий особо не переживал, потому что второй наследник все-таки выжил. Теперь ему нужна была нянька для его детей.
— Вижу, что и к детям подход имеет. — Артемий обратился к Михаилу, будто дело было уже решено.
— Еще какой, — нахваливал Дуню дядька.
На Дуню словно вылили ушат воды. Она стояла как вкопанная. Ничего не ответила, но от нее этого и не ожидали. Они даже не смотрели на нее. Болтали себе, шутили, пили. Обсуждали дела, политическую обстановку. У Артемия были знакомые в городе. Он обещал помочь достать сельхозмашины. Планы по развитию хозяйства у них были весьма обширные. Мужики похлопывали друг друга по спине.