— Я могу забрать это? — спросила Залусская. — Вот так, просто?
— Если у вас не будет этих бумаг, вам никто не поверит.
— Мне еще нужно место захоронения останков Степана и ксендза. Мне нужны тела, чтобы начать приготовления к эксгумации и окончательно разобраться в деле.
Петр пригляделся ко дну бутылки. Пузырь был пуст уж минут пятнадцать. Саша надеялась, что Петр не станет откупоривать очередную. Она не знала, сколько еще выдержит в обществе пьющего человека, но молчала, ждала.
Петр в это время размышлял: сколько мест захоронения он уже показывал? Скольким женщинам? Ни одна из них не выжила. Но не произнес этого вслух. Он не хотел, чтобы она испугалась и отказалась. Она была нужна ему. Неместная. Его единственная надежда. На что? Он не знал. Хватит вранья. Иногда ему казалось, что именно это ему всегда удавалось лучше всего: скрывать, манипулировать, маскироваться и выкручиваться. Но сейчас он был откровенен. Перед смертью ему хотелось исповедоваться, сбросить с себя эту тяжесть и оказаться в могиле освобожденным. Как, когда и где его догонят, ему было все равно. Кто это сделает, тоже значения не имеет. Он только хотел, чтобы рыжая обнародовала эту грязь, в которой ему пришлось жить долгие годы.
— Я вас отвезу, — пообещал он и сразу почувствовал себя лучше. Он допил последний глоток кофе. Термос был пуст.
Саша окинула взглядом комнату. До рассвета еще далеко.
— Сейчас?
— Можно и сейчас.
Он встал. Взял со стола ключи от машины.
— Я совершил убийства только двоих: гэбэшника и ксендза. Я убил их из мести за то, что они со мной сделали. За изнасилование. Это не было политическое убийство. Мной не двигала никакая идея. Никто мне не заплатил. Абсолютно не сожалею об этом. Я ненавидел гадов. Местонахождения тел Ларисы, Иовиты и Мариолы я не знаю. Хотя, не уверен, что они мертвы.
— Череп Иовиты идентифицирован, — вставила Саша. — Останки тела не найдены.
— Я никогда не верил, что они оставят ее в живых, хотя именно это мне обещали. Они не оставляют неудобных свидетелей. Это была грубая ошибка. Они погибли, чтобы я сидел тихо. И я сидел. Взамен за это я получил фабрику. Но то, что я предал их, — неправда. В девяносто девятом я должен был разделить их судьбу. Не знаю почему это не состоялось. Иногда мне кажется, что это месть истории за отца. Вам известно, что мой отец был изменником? Это он выдал конспираторов Западной Белоруссии Бурому. Псевдоним Стах я определил для себя сам, чтобы помнить свои корни.
— Все это кажется фантастикой.
— Вы еще молоды. Но я уверен, что вскоре вы заполните пробелы недостающими данными. — Он указал на папки, лежащие на столе. — Люди должны знать историю, чтобы определять будущее. Это идет вразрез с интересами здешних — тутэйшых, но в общем-то мне на это наплевать.
— Я не понимаю одной вещи, — прервала его Саша. — Кто похитил Ивону? И зачем?
— Я уже говорил, что это был договор, с условиями которого все согласились, — нетерпеливо ответил Петр. — Юрка, как всегда, совершил ошибку и попал в тюрьму. Я помог, чтобы ему скостили срок, но особо не выставлялся. Я не хотел подвергать его опасности, а именно так бы и было, если бы все узнали, что это моя кровь. До сих пор нам с Дуней удавалось это скрывать. Информация о новом наследнике очень быстро дошла бы до Фиона, Василя и Томека. Я решил, надо что-то оставить хлопцу. Единственное, что я мог дать ему, — это деньги. Участия в его воспитании я не принимал. Не видел, как он растет. По правде говоря, тогда я был совершенно другим человеком, не таким, как сейчас. Боялся, что это может быть использовано против меня. Думал только о себе. Как представился случай, я познакомился с его девушкой. Знаю, что это странно, но мне хотелось хоть как-то узнать своего сына. Другой возможности не было. Дуня не позволяла приближаться к ним. Ивона же очень много рассказывала о Юрке. Он чем-то похож на меня. Наверное, тоже остепенится не раньше сорока.
— Пока пропал. Вам известно, где он?
Петр пожал плечами. Залусская не заметила беспокойства. Видимо, он был уверен, что в этом плане все идет как надо.
— С Ивоной, — ответил он. — Я финансово обеспечил их на какое-то время, чтобы они могли уехать. Они в безопасности. Надеюсь, что, несмотря на все это, они мило проводят время.
— Где?
— Этого я не знаю, — признался он. — Алла нашла какого-то человека, которому можно доверять. Помогла во всем. Алла — мой ангел-хранитель. Они с Дуней знакомы, сколько я себя помню, и держатся вместе. Когда Дуня узнала, что я сделал со Степаном, начала брезговать мной. Она не может вынести моего присутствия, прикосновений. Мы не смогли быть вместе, хотя ничто не связывает людей сильнее, чем общее убийство. Алла знала о наших отношениях, помогала скрываться. Но она не знает политических подробностей этой истории. Некоторые женщины предпочитают мир вышивания, песен и обычную жизнь. Она как раз такая. Я доверяю ей больше, чем кому бы то ни было.
— Так как, в конце концов, все было с похищением? — повторила Саша. Она не дала себя отвлечь лирическими отступлениями. — Это не вы были тогда в лесу. Это был кто-то молодой, сильный. И женщина с ним.
Петр махнул рукой.
— Все вышло из-под контроля, когда я совершил первую глупость. То письмо за день до свадьбы было лишним. Я напился, плохо себя чувствовал. Мне хотелось срочно открыть правду, — пояснил он. — Сначала я боялся посвящать молодых в подробности плана, поэтому притворялся женихом. Хочу сказать, что неплохо при этом развлекался. Молодость разогревает застоявшуюся кровь. Подробности знали только матери: Дуня и Вожена. Я знал, что, несмотря ни на что, Дуне можно доверять. Божене я заплатил за молчание. Всех деталей плана она не знает до сих пор. Потом мы открыли все Кваку. Ивона сначала упиралась из-за верности Юрке. Она на самом деле любит этого дурака. Еще и поэтому мне хотелось обеспечить им безбедное существование. Я помнил, что только одна женщина за всю жизнь была настолько дорога мне, и это растрогало меня.
— Дуня?
Он подтвердил.
— Она изменилась. Когда-то была сильная, боевая, бесстрашная. Я тоже мог быть другим. Сейчас сам в это не верю, но времена были такие, — запнулся он. Саша уж было подумала, что сейчас он углубится в рассказы, типичные для людей его возраста, но ошиблась, потому что он вдруг отрезал: — Хотя, сомневаюсь. Люди не меняются. Какие бы ни были условия, я дал себя запугать, мной управляли амбиции. Я был пустой, ветреный.
— Так что там с похищением?
— Мы решили, что воспользуемся их оружием. — Петр вернулся к основной теме. — Раз они убирали моих женщин, я подумал, что сделаю то же. Я понимал, что рискую. И оказался прав. Все как с цепи сорвались. Выслали своих людей, испортили нам планы. Взяли из моего гаража единственное доказательство, свидетельствующее против меня. Мою машину.
— Кто «все»?
Он улыбнулся. Взял первую папку и бросил Саше на колени. Она прочла надпись на обложке: «Гевонт/Галонзка».
— Адам Гавел, староста района.
Потом потянулся за следующей. На этот раз машинописная надпись гласила: «Нил».
— Пшемыслав Франковский.
— Джа-Джа? Ему в те времена было восемнадцать. Неужели тогда вербовали подростков?
— Ему было восемнадцать лет, и он не поступил на юридический. Был из деревни, никаких перспектив, если не вступить в партию и не пойти на сотрудничество. Он пошел в армию. Там его и прибрали к рукам. Франковский был раздражен и амбициозен. Получил приказ охмурить Романовскую, дочь инженера политехнического института. Она приезжала сюда к родственникам, и с Франковским они были знакомы чуть ли не с детства. Ему удалось влюбить ее в себя только после получения оперативного задания. Он следил за дядей Романовской и немногочисленными городскими интеллектуалами. Не знаю, известно ли вам, но ее отец и дядька были в этих районах одними из важнейших оппозиционеров. Они распространяли оппозиционные листовки в очень трудное время, когда «Солидарность» начала сенокос в Гданьске и Варшаве. Работали они на вооружение. У меня самого, на фабрике, было процентов пятнадцать своих людей. Желающие сделать карьеру не могли отказаться от вступления в партию. Поэтому люди получали партбилеты, но тайно ходили в церковь или костел. Я не запрещал это. Незамужних женщин с детьми обеспечивал местами в яслях, а они взамен доставляли информацию. Поляки тоже были в этих рядах, не только белорусы. И хуже всего то, что они верили в правильность своего решения, объясняя все тем, что времена такие. Столица была далеко. А «Солидарность» — вообще почти как за границей. Зато Москва близко, на расстоянии вытянутой руки. Вы слышали, что когда-то Белосток даже хотели отсоединить от Польши? У коммунистов в этих местах всегда была твердая почва под ногами и широкие спины. Степан обучался в Москве. Это был наихудший вариант сталинской крысы. Таких еще поискать. Но все-таки и он стал неудобен. Как тогда говорили: не шел в ногу со временем. Сейчас я думаю, что меня использовали, чтобы я ликвидировал его.
— Вы говорили, что это было убийство в состоянии аффекта.
— Я долгие годы именно так и думал, — подтвердил Петр. — Но никуда не денешься от того, что им было это на руку. Точно так же в сорок шестом коммунистические власти использовали Бурого, чтобы его руками избавиться от мешающих им белорусов. Думаете, почему его не остановили, а спокойно наблюдали, как он в течение недели жжет белорусские деревни, убивает беременных и детей? Православные не хотели уезжать. Не соглашались оставить свою землю. Сейчас в этих деревнях живут поляки. Никто не помнит белорусские семьи. В Залешанах, Занях или Воле Выгоновской вам ответят по-польски — потому что никто, кроме связанных с белорусским народным фронтом, не говорит на этом языке, — что люди уехали в Союз, а эта земля была ничья. Ее заняли новые люди. Все они считают себя поляками. Эта чистка вполне удалась. Нынешние тридцатилетние не знают, что у них есть белорусские корни. А если даже и знают, то дело вовсе не в ностальгии по родине, а лишь в том, чтобы прийти на народное гулянье, попеть про «ручэй» или пристроить детей в престижный, богатый лицей, гарантирующий своим учащимся профессиональные тренировки по волейболу или усиленное изучение немецкого и английского языков.