Саша скривилась, почувствовав отвращение к старикану, а следом страх от того, что она находится один на один с жестоким убийцей среди лесной глуши. Никакой уверенности в том, что он говорит ей правду, нет. Напади он на нее сейчас — шансов выжить ноль. Бондарук далеко не дряхлый старичок. Все еще жилистый, гибкий. Может без труда ее вырубить и закопать под этим вот крестом. Кому придет в голову искать ее в старой послевоенной могиле, которой все считают это место? Загипсованная рука тоже не принесет ей пользу.
— Не бойтесь, — засмеялся он, словно читая ее мысли. — Там только кости. Только они останутся от нас после смерти. Если честно, то я не верю в духов. Но иногда, когда прихожу сюда, эти образы возвращаются.
Он приложил руки к носу, вдохнул и вздрогнул.
— Я опять чувствую его, — сказал он. — Подробностей не помню, не могу воспроизвести, как именно все происходило. Понимаете: что, после чего и как.
— Физиологический аффект, — сказала Саша и диагностировала: — Временная потеря сознания и отключка во время самообороны. Единственная цель — выжить. Достаточно частая реакция.
Петр кивнул.
— Мне это даже не снится. Но я никогда не забуду металлический запах крови. И ее соленый вкус во рту. А потом запах больницы и этот катетер.
— Зачем вы откопали череп? — Саша тут же сменила тему.
Петр задумался, не ответил сразу.
— Я хочу, чтобы вы сообщили про это место. Можете сказать, что вычислили его каким-нибудь из своих методов. Географический профайлинг? Ясновидение? Утечка данных? Все, что угодно. Только не трогайте Дуню. И меня.
— Как это? — взбесилась Саша.
— Думаете, я один выкопал им могилу? В семидесятых?
Саша смотрела на него в ожидании.
— Вы говорили, что кто-то помог замести следы. Не прошло и получаса, как вы меняете показания.
Он зажмурил глаза, разнервничался, но успокоил ее жестом.
— В хате все вымыли, а трупы на семь лет замуровали в одном из гаражей старой инфекционной больницы. Там тогда работала Дуня и моя мать тоже. Когда построили новую больницу, а этот участок со зданием продали, мне пришлось перенести тела, чтобы их не нашли работники. Шестиметровую яму мне помогли выкопать жители близлежащей деревни. Члены профсоюза пилорамы, которым я в свое время помог. Большинство из них умерли, но их дети живы. Я был для них, как отец. Даже лучше. Они разбогатели. Может, отцы и не рассказали им, откуда во мне столько доброты. Кто все убрал на месте убийства — не знаю. Может, прислали каких-нибудь прислужничков из гэбэ или милиции. Но новую могилу я копал вот этими руками. Все, кто мне помогал, знают, кто здесь лежит и кто лишил их жизни. Они считали меня героем, победившим чудовище. Именно так бывает с тайнами в провинциальных городках. Все знают, но никто не скажет.
— А может, это были те, чьи папки вы мне дали сегодня, гэбэшники и коммунисты? Вы хотите свалить на них ответственность?
Петр хитро улыбнулся.
— А может, это были одни и те же люди.
— Тогда почему вы так поступаете с ними? И почему хотите взвалить на меня этот груз?
Петр подумал, а потом вытянул из-за пазухи сверток.
— Это документы убитых возниц, останки которых лежали в землянках недалеко от Старых Пухал, где Райе со своим отрядом казнил их. Они пятьдесят лет ждали эксгумации. На протяжении пятидесяти лет никто не хотел сообщать об этом властям, несмотря на то что социализм пал в восемьдесят девятом. Среди возниц были братья Залусские.
— Вы уже говорили.
— Девичья фамилия Дуни — Залусская.
Саша рассмеялась, как от доброй шутки.
— Знаете, сколько людей в Польше носит эту фамилию? А в мире, среди эмигрантов?
— А кто из них сокращает свое космополитическое имя Александра до польского Саша?
Залусская махнула рукой.
— Бред.
— Может, и так. Вы спросите отца, кем была его мать и откуда она родом. Это поможет развеять все сомнения. Но вот я смотрю на вас, и мне кажется, что есть в вас что-то здешнее. И это упорство, настырность. Наша кровь.
— Белорусы вообще-то — не очень воинственный народ. Они не подняли ни одного восстания.
— Потому что на протяжении многих веков их землю отбирали у них попеременно поляки, русские и немцы. Но это потихоньку меняется. Я говорил вам о Малой Беларуси и Движении Автономии Подлясья. Если вы им скажете, что у вас есть здешние корни, то они будут по-другому петь. Запомните мои слова.
— Что ж мне, врать?
— Если возницы — ваши предки, это значит, что вы тутэйшая. А тутэйшым человек становится не потому, что он еврей, поляк или немец, а потому, что прах его предков покоится в этой земле. Вы сами говорили, что «чистой крови» не бывает. До сих пор вы были чужой. Никто не хотел говорить с вами откровенно. Чужих угощают салом, поят водкой, оставляют ночевать в своем доме, рассказывают им слезливые истории о том, как угнетают этот народ. А со своими, тутэйшымi, говорят, как было на самом деле. Потому что тутэйшыя знают, что вы сохраните услышанное в секрете. Это просто такой финт, прием, предложение, чтобы вы вытащили на свет божий то, чего никогда не обнародует ни один из здешних представителей власти. Именно поэтому.
В этот момент они увидели свет со стороны шоссе. Кто-то ехал сюда. Петр схватил Сашу за руку, закрыл ей рот ладонью и силой увлек за деревья. Она не могла произнести ни звука. Когда фары исчезли вдалеке, а Бондарук отпустил ее, она в бешенстве выскочила назад на дорогу, крича и размахивая руками. Потом начала в отчаянии раз за разом набирать номер Романовской.
— Это была не полиция, — буркнул Петр.
— А кто?
— Вам следует поговорить с Дуней, — упирался Бондарук.
Он уже протрезвел и стал выглядеть старше своих лет. Они вернулись к машине, Петр открыл дверцу.
— Будет лучше, если я отвезу вас в отель, — сказал он. — Меня, наверное, уже разыскивают. Я должен отмечаться, а вместо этого нарушил домашний арест. Здесь надо заботиться о своем моральном облике, это очень важно.
Машина тронулась с места.
— Мне не дает покоя еще одно, — произнесла Саша после небольшой паузы. — Кто именно убил ваших женщин? Наверняка вы не раз задавались этим вопросом. Конечно же, если принять, что вы говорите правду и в этой глуши нет их могилы.
— Вы мне не верите? — уточнил Петр. — После всего, что я вам сказал?
Саша не подтвердила, но и не опровергла. Это был не очень подходящий момент для того, чтобы принимать какую-либо сторону. Она оцепенела от услышанного и увиденного.
— Кто это сделал? — настойчиво повторила она. — Или кого вы подозреваете?
— Люди говорили, что у Степана была дочь от первого брака. Она жила в школе-интернате и редко приезжала домой.
— Так Степан не был геем?
— Тогда геев не было, — вполне серьезно прервал ее Петр. — Это было извращение, психическое расстройство, которое следовало лечить. Каждый гей старался как можно быстрее жениться. Я же говорил, что Степана «сбросили с вертолета» после курсов в Москве. Никто толком не знал его биографии. Говорили, что он местный, но никакой уверенности в этом нет. Это был классический сталинский аппаратчик. Пешка, никакой не великий коммунист, заслуживающий интервью в прессе. В момент гибели Степана Ирме было семнадцать. Я никогда не видел ее. Мы с Дуней встречались тайно, она лишь иногда, редко, говорила о падчерице. Они были не в очень хороших отношениях, но Дуня старалась хоть как-то заменить ей мать.
— Попробую угадать. — Саша покачала головой. — Девочка исчезла без следа после того, как вы зарубили Степана и ксендза?
— Дуня утверждает, что это Ирма спасла меня, — подтвердил Петр. — Благодаря ей, я не скончался от потери крови. Я смутно припоминаю, прежде чем потерял сознание, черные лаковые туфли с бантиками в луже крови. Благодаря положению отца, она, кажется, хорошо одевалась, но я не уверен, не выдумал ли это видение. Гевонт сказал, что девушку убрали, но я думаю, что ее, скорей всего, завербовали. Вывезли, выучили, сменили фамилию, биографию. Они умели решать такие дела. Вы спрашивали, подозреваю ли я кого-нибудь. Да. Думаю, что это была личная месть. Возмездие за убийство отца и его посмертный позор. Только на нее одну у меня нет никаких документов, потому что о ее существовании я не знал до сегодняшнего дня. Дуня сказала мне, что девушка жива.
— А может, это вранье, и Ирма лежит где-то здесь. В какой-нибудь землянке или канаве, выкопанной семью знакомыми гномами, — иронизировала Саша. — Поэтому вы так страдаете. Потому что Степана вам не жаль, а невинную семнадцатилетнюю девочку очень даже.
— Может, — признался Петр. — Но в таком случае, даже не знаю, кто мог бы меня так ненавидеть, чтобы убивать моих женщин, собирать на меня папку. Я подкупил всех. Дело не в деньгах.
— Не верю, что вы не знаете ее фамилию. — Саша склонила голову набок, когда они подъехали к отелю «Зубр».
Сегодня горели только две неоновые буквы. Здесь она начинала свое путешествие и как же наивна была, когда думала, что все дело займет у нее не более нескольких часов. Прошла почти неделя, а ее приключениям не было конца.
— К сожалению, она так хорошо спряталась, что я не смог выяснить, кем она может быть сейчас, — ответил он. — Сегодня ей должно быть пятьдесят четыре года.
Саша вышла из машины, взяла под мышку пакет с бумагами и повернулась к Петру.
— Будьте осторожны.
— Вы тем более, — сказал. — И обязательно сделайте ксерокопии. В «Тишине» есть ксерокс, на котором можно самостоятельно все сделать. Не спускайте с этого глаз. Мой вам совет.
— Спокойно, не бойтесь. Я знаю, что делать.
— Я уже ничего не боюсь. — Он достал из-за пазухи сверток и вытащил из него два документа. — Это паспорта братьев Залусских. Покажите их отцу, матери, родственникам. Может, они узнают их. Если нет, то передайте в ИНП.
— А эти? — Саша указала на небольшую мужскую сумочку с бумагами остальных возниц.
— После моей смерти они будут переданы их наследникам, которые поступят с ними по своему усмотрению. Я здешний, мне следует соблюдать правила. Если им захочется молчать о преступлениях коммунистического подполья, мне придется принять это.