Современный детектив. Большая антология. Книга 12 — страница 873 из 1682

34Вторая половина среды 21 июля 2010 года

Сначала Ярнебринг довольствовался кивком. Сперва в направлении большого дома с другой стороны улицы, а потом Юханссона.

— Почему ты так считаешь? — спросил он. — Что это и есть место преступления?

— Подушка. Да, подушка и наволочка, — ответил Юханссон, который выглядел погруженным в свои мысли. — Именно они первыми подтолкнули меня в этом направлении.

— Подушка? И наволочка?

— Да, хотя есть и другие моменты. Заколка для волос, красный «гольф», который, по-моему, и в самом деле стоял припаркованным именно здесь. Вся окружающая среда, скажем так.

— Подушка, наволочка, заколка для волос, красный «гольф». Вся среда?

«Не знаю прямо, радоваться мне за него или волноваться», — подумал Ярнебринг.

— Угу, хотя есть еще и другое. Но это больше мои ощущения. Та, которая жила здесь, например.

— Та? Та, которая жила здесь?

«Нет, пожалуй, все же есть отчего беспокоиться. Она-то откуда взялась?»

— Ты не мог бы объясниться? — спросил он.

— Мы вернемся к этому позже, — сказал Юханссон. — Сейчас отвези меня домой.

Наконец дома, подумал он, переступив порог собственной квартиры на Вольмар-Икскулльсгатан. Конечно, при поддержке своего лучшего друга, но по большому счету собственными силами.

— Мы расположимся в моем кабинете. Мне там будет удобно на диване. Дай мне палку, и я разберусь с остальным сам.

— Зря ты, — возразил Ярнебринг, — но если хочешь…

— Делай, как я говорю, — перебил его Юханссон. — Принеси стакан воды для меня. Если есть желание перекусить, холодильник наверняка битком набит. Пия обычно следит за этим. А мне достаточно стакана воды.

Он не без труда расположился на своем диване, положив ноги на него, как обычно делал. Все тот же диван, все тот же угол на нем, где он за все годы провел, наверное, тысячи часов, читая, смотря телевизор, дремля после ужина или просто размышляя. В той же комнате теперь находилась большая кровать. Пия купила ее для него и поставила у торцовой стены. С массой электроуправляемых механизмов, которые он горел желанием опробовать.

Ярнебринг взял себе стул и сел напротив него. На стол между ними он поставил большую бутылку минеральной воды, блюдо с фруктами и два стакана.

— Не хочешь бутерброд? — спросил Юханссон и кивнул в направлении находившегося там же подноса.

— Я не голоден. Зато сгораю от любопытства.

— Успокойся, — усмехнулся Юханссон. — Сейчас все узнаешь. Я просто размышляю, в каком порядке мне построить рассказ.

— Лучше в таком, чтобы даже простой констебль вроде меня понял, о чем речь.

— Естественно, — сказал Юханссон. — Ты помнишь пух и две белые нити, найденные судмедэкспертом в глотке и между зубами бедной девочки? Что, по его мнению, она была задушена подушкой с белой наволочкой?

— Я тоже так считаю. Все так думали. Даже толстый коротышка Бекстрём принял эту версию.

— Проблема в том, что подушка далеко не самая обычная. Она набита гагачьим пухом. И наволочка не из простых. Скорее всего, она была льняная.

— Подожди, — остановил его Ярнебринг и на всякий случай поднял правую руку. — У нас с женой масса пуховых подушек в городской квартире. Есть такие даже и в деревне. В еще более простецком летнем домике. Ты же знаешь. Сам бывал у нас. И в городской берлоге, и за городом тоже.

— Знаю, — согласился Юханссон. — Но я говорю не о каких-то обычных пуховых подушках или заурядной хлопчатобумажной наволочке.

— Да нет, ты говоришь…

— Если ты просто помолчишь и перестанешь постоянно перебивать меня, я объясню тебе разницу между обычной подушкой с обычной белой наволочкой из хлопка с той, которую использовал преступник, чтобы задушить Жасмин.

— Я слушаю, — сказал Ярнебринг. Он откинулся на спинку стула и сложил руки на своем плоском животе.

Все, собственно, было довольно просто, если верить Юханссону. Почти всегда так называемые пуховые подушки набивают перьями. Перьями с небольшой добавкой пуха домашней птицы, чаще всего уток и гусей, которых главным образом из-за этого и разводили. Наиболее крупные производители пера и пуха для подушек и одеял находились в Азии, и основным экспортером являлся Китай.

Наиболее простые наволочки, за исключением самых примитивных и дешевых, шили из хлопчатобумажной ткани. А не из льняной.

— То есть ты хочешь сказать, что наша подушка была дьявольски необычная, — констатировал Ярнебринг и ухмыльнулся.

— Ты вообще представляешь, сколько она может стоить, если ты вообще сможешь найти ее сегодня? Подушка, набитая гагачьим пухом, и с наволочкой, сшитой из самого изысканного льна?

— Ни сном ни духом, — буркнул Ярнебринг и покачал головой.

— Двадцать — тридцать тысяч, а то и больше. А если понадобится похожее одеяло, считай, тебе придется выложить сотню. Сто тысяч крон то есть. Если еще удастся найти и то и другое сегодня.

— Я услышал тебя, — проворчал Ярнебринг. — Кто, черт побери, будет платить сотню за подушку и одеяло?

— Уж точно не самый обычный детоубийца, — сказал Юханссон. — Не такой, как Йон Ингвар Лёвгрен, Андерс Эклунд или Ульф Олссон. Даже убийца Жасмин не делал этого, наш утонченный и застенчивый педофил, как выразился о нем профессор Шёберг.

— Я не понимаю, — сказал Ярнебринг. — Ты должен объяснить.

— Это была не его подушка, — сообщил Юханссон.

Ярнебринг размышлял над последними словами друга почти минуту. Потом он кивнул Юханссону, выпрямился на своем стуле, наклонился вперед и снова кивнул:

— Я слушаю.

— Маргарета Сагерлиед, — сказал Юханссон. — Ты помнишь ее?

— Мне ни о чем не говорит это имя, — ответил Ярнебринг. — Кто это?

— Она была в твоем расследовании. Вдова, семьдесят один год на момент, когда произошло преступление, бывшая оперная певица, красивая дама, умерла в восемьдесят девятом. Муж был на двадцать лет старше ее, он умер в восьмидесятом, кстати, и тогда ему стукнуло восемьдесят пять, и, судя по тому, что я слышал о ней, у нее деньжат хватало. Около ее дома мы и останавливались. Когда убили Жасмин, она жила по адресу Майбломместиген, 2. Но находилась в отъезде. Отбыла за несколько дней до трагического события, а вернулась через неделю после него. На ней поставили крест почти сразу. Бекстрём, естественно, сделал это.

— Да, я готов с тобой согласиться, — сказал Ярнебринг почти восторженно.

— Слава богу, — буркнул Юханссон.

— Ее мужа мы можем забыть, — продолжил Ярнебринг. — Слишком старый и вдобавок уже умер к тому времени. А как насчет детей и внуков?

— Проблема, — вздохнул Юханссон. — Ни у нее, ни у супруга, похоже, не было таковых.

— И даже на стороне, как говаривали в прежние времена?

— Нет, — сказал Юханссон. — Я не нашел никого, никаких внебрачных детей или внуков. Ни с ее, ни с его стороны. Речь наверняка шла о каком-то другом ее молодом знакомом мужского пола. О ком-то, кого вы пропустили.

— Ну нет, — возразил Ярнебринг. — Я думаю, ты зря вцепился в бестолкового свидетеля, якобы видевшего красный «гольф». Он же отказался от своих слов.

— Тебе виднее. — Юханссон пожал плечами.

«Еще бы, мы ведь живем в свободной стране», — подумал он.

— Но, что касается подушки, это я принимаю, — продолжил Ярнебринг. — В том районе жило много богатых людей, да будет тебе известно. У некоторых имелись парни подходящего возраста. Я понимаю ход твоих мыслей. Приличные родители, приличные мальчики. Мы вполне могли кого-то проворонить.

— Забудь о них, — сказал Юханссон. — Красный «гольф» стоял припаркованный там, где свидетель, как он утверждал сначала, видел его. Дом дамы и есть наше место преступления, Майбломместиген, номер 2. Ты можешь передать мне тот пакет? — спросил он и показал кивком. — С моими вещами из больницы. С твоими папками.

— Конечно, — сказал Ярнебринг. — Хотя в папках ведь вряд ли есть что-то, пропущенное нами.

— Речь не о них, — сказал Юханссон. — Я собираюсь показать тебе другую вещицу, которую вы пропустили.

Не без труда он отыскал пластиковый пакет с красной заколкой для волос. Выудил ее своей сохранившей работоспособность левой рукой и передал Ярнебрингу.

— Ничего не напоминает? — спросил Юханссон.

Выражение глаз Ярнебринга внезапно изменилось. Они сузились и впились в предмет, который его друг осторожно поднял своей правой рукой.

— Да, — сказал он. — Сейчас я точно на твоей стороне, и ты должен, черт возьми, объясниться.

35Вторая половина среды 21 июля 2010 года

Юханссон лишь покачал головой.

— Мы вернемся к этому позднее, — сказал он.

— А почему не сейчас? Эта заколка причинила нам массу проблем. Просто ужас, как много.

— Мы вернемся к этому позднее, — повторил Юханссон. — Почему, кстати, возникли проблемы из-за нее? Вы ведь не нашли никакой заколки?

— Именно из-за этого. Жасмин имела длинные черные волосы — сантиметров на двадцать ниже плеч, — и она обычно собирала их вместе при помощи заколки или ленты. У нее была целая куча таких приспособлений. Если она хотела быть по-настоящему красивой, мать помогала ей сделать прическу. Я даже видел ее карточку, где она с волосами, уложенными как у Фарах Диба. Ну той, которая вышла замуж за шаха Ирана, ты знаешь?

«При чем здесь она? — подумал Юханссон. — Ну да, вышла замуж за шаха Ирана Мохаммеда Пехлеви».

— Да, я слушаю, — сказал он.

— Первое общее описание девочки сделал коллега Сундман, живший по соседству с ее матерью, ты знаешь. Уже в тот вечер, когда она исчезла. Согласно ему, ее волосы были собраны при помощи красной пластмассовой заколки в форме маленькой обезьянки…

— Мончичи. Обезьянки Мончичи.

— Именно, — подтвердил Ярнебринг и поднял протокол с перечнем одежды Жасмин и прочих ее принадлежностей. — Сундман вполне адекватный коллега, и когда мы нашли девочку, все сошлось тютелька в тютельку. Как ты помнишь, преступник сунул одежду и другие вещи в пакет. Все лежало в двух пластиковых мешках в сотне метров от тела.

— Я помню, — сказал Юханссон.

— Все находилось там, — продолжил Ярнебринг. — Даже два ее колечка и часы. Проездной билет, все-все-все. За исключением заколки для волос, которая, как считали Сундман и ее мать, в тот день украшала голову девочки.

— Как она была одета? — спросил Юханссон.

— Белые кожаные мокасины, по-моему, их называли индейскими туфлями. Все маленькие девочки имели такие в те времена. Белые носки, белые трусики. Голубые джинсы, розовая футболка, ее ведь она надела, когда облилась дома у матери, маленький рюкзачок фирмы «Адидас», такого же цвета, как футболка. Вокруг талии она завязала свою куртку. Синюю тонкую фирмы «Фьялравен». У нее были часы, два кольца, проездной билет. И в рюкзаке всего понемногу. Газета, жвачка, пакетик мятных таблеток, кошелек, тоже розовый, кожаный. Насколько я помню, мать рассказывала мне, что красный и розовый были любимыми цветами Жасмин.

— Все сошлось?

— Да, — подтвердил Ярнебринг. — Все, за исключением заколки.

— Что вы тогда подумали?

— Первой мыслью стало, что она забыла надеть ее, как цепочку с ключами, когда меняла облитую белую блузку на розовую футболку. Все остальное было в наличии, зачем же преступнику оставлять заколку для волос? В тех случаях, когда что-то отсутствовало при подобных преступлениях, речь обычно шла о трусиках жертвы. Короче, по общему мнению, она просто забыла ее надеть. Точно как цепочку с ключами. Бекстрём даже не сомневался на сей счет. Не понимал, в чем проблема. Поэтому мы так и не дополнили описание.

— Ага, — сказал Юханссон. — Почему же тогда заколка не лежала в ванной? Ее ключи ведь оказались там.

— Точно. Плюс, по словам коллеги Сундмана, ее волосы точно были собраны вместе, когда она пробежала мимо него на пути к метро.

— Заколка находилась на ней, — сказал Юханссон. — Именно ее ты держишь в руке.

— Я тебя услышал, — кивнул Ярнебринг. — И даже склонен тебе поверить. Что меня дьявольски обеспокоило. Как она могла внезапно оказаться у тебя двадцать пять лет спустя? Вряд ли ведь ты тайком хранил ее все эти годы, пока совесть не проснулась из-за тромба в твоей башке?

— Тебе не из-за чего волноваться, — усмехнулся Юханссон. — Я получил ее вчера.

«По-моему, вчера», — подумал он.

— Ты получил ее вчера. От кого же?

— От анонимного осведомителя, — сказал Юханссон. — Можешь быть совершенно спокоен. Он точно не является твоим неизвестным убийцей. Тебе не о чем волноваться.

— И все-таки кто это?

— Пока просто анонимный источник, а поскольку у меня такое же отношение к подобным, как и у тебя, кончай допытываться о том, кто это. Дай мне заколку, кстати.

Ярнебринг пожал плечами и передал заколку, но с явной неохотой.

— Ты должен извинить меня, Ларс, — сказал он. — Поправь, если я ошибаюсь. У тебя образуется тромб в мозгу. Ты оказываешься на кровати в Каролинской больнице и, когда лежишь там четырнадцать дней, появляется некий осведомитель и передает тебе заколку от волос, которая была на маленькой девочке, убитой двадцать пять лет назад.

— Примерно так, — подтвердил Юханссон и кивнул.

— Если ты получил ее только вчера, — сказал Ярнебринг, — то меня бесспорно интересует, почему ты начал болтать об этом деле неделей ранее.

— Ничего странного. Моему источнику информации понадобилось время, чтобы ее найти. Он ведь не знал, что ищет.

«Бу не похож на себя, — подумал он. — Судя по всему, он стал медленнее соображать».

— Я не согласен с тобой, — сказал Ярнебринг. — Это, конечно, самая странная история, какую ты когда-либо мне рассказывал, и, я полагаю, у тебя дьявольский нюх.

— Само собой, — подтвердил Юханссон.

— И чем же он объясняется?

— Божественным провидением, — ответил Юханссон.

36Вторая половина среды 21 июля 2010 года

Прежде чем расстаться, они разобрались с практическими делами. Сначала Юханссон переписал лизинговый контракт на свою «ауди» на имя лучшего друга и чувствовал себя крайне неуютно, делая это.

— Ты действительно считаешь это разумным? — спросил он. — Тебе же придется выкладывать немалые деньги ежемесячно.

— Успокойся, — буркнул Ярнебринг. — Твой брат обещал продать мне машину.

— Один вопрос, — сказал Юханссон. — Сколько он захотел за нее получить?

— Две сотни, — сообщил Ярнебринг.

— Ничего себе, — удивился Юханссон. — Не похоже на моего братца.

«Может, у Эверта тоже завелась какая-то дрянь в голове?» — подумал он.

— Я обещал немного помочь в качестве шофера, устроить небольшое дельце для одного старого знакомого. Разве не для этого существуют пенсионеры?

— Звучит хорошо, — сказал Юханссон, чьи мысли уже устремились в другом направлении. — Ты, пожалуй, мог бы заскочить к Херману мимоходом и договориться, чтобы он позволил мне взглянуть на все, что у него есть в старом расследовании по этой оперной певице.

— Маргарете Сагерлиед, — уточнил Ярнебринг.

— Именно, — подтвердил Юханссон. — Так ее звали. Плюс на все результаты опросов соседей, которые вы провели.

— Это было в июне и июле восемьдесят пятого. Потом еще несколько раундов в августе и позднее осенью, когда народ вернулся домой из отпусков. Получилась масса бумаг. Но, конечно, я все организую.

— Возможно, я еще о чем-то забыл, — сказал Юханссон.

— Относительно красного «гольфа», который не выходит у тебя из головы. Есть целая коробка с выписками из авторегистра и массой данных на тех, кто чем-то привлек внимание. «Гольфы» ранее судимых владельцев, живших неподалеку.

— Ее тоже, — подтвердил Юханссон.

— Получишь все завтра, — сказал Ярнебринг. — Я могу еще что-то для тебя сделать?

— Да, просто уйти, — проворчал Юханссон. — Я собираюсь немного вздремнуть.

— Разумно ли это, — возразил Ярнебринг. — Я думал подождать, пока Пия придет домой. Но если хочешь, могу посидеть где-нибудь в другом месте.

— О’кей, о’кей, — произнес Юханссон устало.

«Все, хватит, — подумал он. — Надо поспать». Головная боль уже забарабанила ему в виски.

— Я расположусь в кухне, — предложил Ярнебринг. — Позови, если возникнет необходимость.

— Я тут вот о чем подумал, — сказал Юханссон. — Как, по-твоему, можно раскрыть сложное убийство двадцатипятилетней давности, если приходится постоянно лежать на диване?

— А кто нам мешает разок-другой прокатиться на место событий, — проворчал Ярнебринг и улыбнулся. — Можешь брать с собой диван при желании. Не беспокойся об этом.

Юханссон хмыкнул.

«Хотя все должно получиться. Старший брат Шерлока Холмса наверняка справился бы с такой задачкой. Как там его звали?» — попытался припомнить он.

А потом заснул.

37Вторая половина среды 21 июля 2010 года

Его разбудили запахи. Ароматы еды, которую Пия готовила для него. Потом ее рука, осторожно гладившая его по щекам и вискам. Прогнавшая головную боль.

— Ярнебринг все еще здесь? — спросил Юханссон.

— Можешь не волноваться, — сказала Пия. — Я отослала его час назад. И приготовила тебе поесть, — добавила она, кивнув в направлении подноса, который поставила на столик рядом с диваном.

Наконец дома, наконец понятная еда. Пожалуй, не такая, какую он выбрал бы сам, но все равно из другого и лучшего мира, чем тот, где все получали все почти как под копирку из большой казенной кухни. Теплый салат с рисом и жареным лососем, в меру розовым ближе к середине. Пожалуй, многовато салата, на его вкус, но там находилась также спаржа и грибы. Никакого масла, вина или даже толики шнапса, естественно, но вполне пригодилась его холодная минеральная вода. Вдобавок настоящий кофе. Двойной эспрессо с теплым молоком, поданным в отдельном сливочнике.

«Ты жив, — подумал Ларс Мартин Юханссон. — Поэтому кончай жалеть себя».

— Ты слишком добра ко мне, Пия, — сказал Юханссон. — Будь ты героиней самого обычного романа, действие которого происходит в наши дни, твои товарки из редакций культуры разных средств массовой информации страны растерли бы тебя в порошок за измену женскому делу.

— А случись все наоборот, как обстояло бы дело тогда? — спросила Пия. — Если бы я заболела?

— Возможно, столь же плохо, — ответил Юханссон.

— В печали и в радости, — сказала Пия и подняла свой бокал.

— В печали и в радости, — согласился Юханссон.

— Ты в состоянии обсудить практические детали? — поинтересовалась Пия, как только они закончили есть.

Юханссон ограничился кивком. Внезапно на него нахлынуло беспокойство, причину которого он не мог понять. Ведь ситуация вроде бы выглядела стабильной. Случившееся уже невозможно было отыграть назад. А будущее, пожалуй, еще в какой-то мере зависело от него.

По мнению Ульрики Стенхольм, лучше для всех сторон, а также для ее пациента и мужа Пии, стало бы, если бы Юханссона перевели в какой-нибудь интернат, специализирующийся на реабилитации.

— Абсолютно исключено, — сказала Пия и покачала головой. — На это он никогда не согласится.

— А тебе не кажется, что данный вопрос надо обсудить с ним? Речь ведь идет всего лишь о нескольких месяцах.

— Я не собираюсь даже пытаться, — ответила Пия.

— В таком случае его придется возить туда и обратно, — сказала Ульрика Стенхольм. — Кроме того, за ним надо присматривать. Транспортные услуги ему предоставят, но я сомневаюсь относительно помощи на дому в достаточном объеме. Особенно сейчас, летом, в период отпусков.

— Сообщи мне, в какое время и с кем он должен встречаться, и я все организую, — сказала Пия.

— Ну, есть еще ряд альтернатив приватного характера, — не сдавалась Ульрика Стенхольм. — Не надо обижаться на меня, Пия, но это то, что я могу предложить.

— Я не обижаюсь, — ответила Пия. — Меня просто взбесила твоя идея поместить его в интернат. Он твой пациент уже несколько недель. Но ты, похоже, так и не поняла, из какого он теста.

— Извини, — сказала Ульрика Стенхольм. — У меня и мысли не было расстроить тебя.

— Я ни капельки не расстроена, — ответила Пия. — Сообщи мне, в какое время и с кем он должен встречаться, и я все устрою.

Когда Пия разговаривала с мужем, она ни словом не обмолвилась о наиболее неприятной части разговора с его лечащим врачом.

— Я общалась с твоим доктором Ульрикой Стенхольм. Она передала, что ты при желании можешь оставаться ее пациентом. В противном случае я могу договориться с кем-то другим. В клинике Софиахеммет хватает хороших специалистов. Мы пользуемся их услугами в нашем банке.

— И с чего бы это? — спросил Юханссон удивленно. — Что не так со Стенхольм?

«Вдобавок у нас с ней есть одно общее дело», — подумал он.

— В таком случае ты должен явиться к ней на прием в понедельник.

— Хорошо, — сказал Юханссон.

«Интересно, какая кошка между ними пробежала?»

— Тебе также необходима помощь днем, — продолжила Пия. — Это я уже устроила. Наш банк сотрудничает с одной частной фирмой, занимающейся уходом на дому, и мы используем ее в ситуациях вроде той, которая случилась с тобой.

— Приятно слышать, что вы заботитесь обо всех ваших кассиршах.

— Само собой, — сказала Пия. — Знаешь, — добавила она, наклонилась и взяла его за руку. И улыбнулась ему.

— Нет, — сказал Юханссон. — Что?

— Ты начинаешь говорить точно как мой муж, — сказала она.

— Я стану лучше, чем он, после такого пятизвездочного обслуживания, — сказал Юханссон.

— Я разговаривала с девушкой, которая будет помогать тебе. Ее зовут Матильда, кстати. Но она называет себя Тильдой. И придет завтра рано утром. Я тоже собиралась присутствовать.

— Ага, — сказал Юханссон. — И что с ней не так?

— С ней все нормально, — ответила Пия. — Ей двадцать три года, миленькая, шустрая, веселая и позитивно настроенная. Получила подготовку по уходу за больными в гимназии. Плюс закончила соответствующие курсы.

— Подожди, — сказал Юханссон. — Что с ней не так?

— Она выглядит как все молодые в наше время. У нее татуировки на руках и еще всякое.

— А именно?

— Кольца в ушах и так далее.

— Черт, на кой молодым надо разрисовывать себя таким образом, — проворчал Юханссон. — В мое время только преступники и моряки имели татуировки. Плюс датский король, чье имя я забыл.

— Но в остальном она кажется очень приятной девочкой… Юханссон, похоже, не слушал жену.

— Если малышка Алисия появилась бы в таком виде и выглядела словно брюссельский ковер и словно она собирается повесить занавеску на лицо, я бы высказался от души.

— Такая уж молодежь в наше время, — сказала Пия уклончиво, поскольку она парилась в бане вместе со старшей внучкой Юханссона и знала о ней больше, чем ее дед. — Кстати, о другом…

— Да, — сказал Юханссон.

— Чем это вы с Бу занимаетесь тайком? Каким-то старым делом?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Одним древним убийством. Нераскрытым. Старым полицейским, вроде нас, трудно выбросить это из головы.

— Боже, как интересно! — Пия, судя по ее виду, была абсолютно искренна в своих словах. — А ты не мог бы рассказать, о чем речь? Это одно из твоих старых дел?

— Нет, — ответил Юханссон. — Что касается моих старых дел, они обычно были раскрыты, когда уходили от меня.

— Извини, — сказала Пия. — Ты устал и хочешь спать.

— Нет, — возразил Юханссон. — Я хочу опробовать мою новую кровать.

Потом он спал. Гипнос поманил его к себе. Он дружелюбно улыбнулся Юханссону, вложил зеленую маковую головку в его здоровую руку, прежде чем взял за нее и увлек Юханссона за собой в темноту.

38Четверг 22 июля 2010 года

В первый раз за долгое время Юханссон проспал свои обычные восемь часов, но вместо того, чтобы чувствовать себя бодрым и отдохнувшим, был уставшим и обессиленным, когда утром открыл глаза. С головной болью к тому же, и ему пришлось выпить еще одну таблетку помимо тех, которые он принимал постоянно.

«Ты ужасно выглядишь, Ларс», — подумал он, изучив свое отражение в зеркале в ванной. Небритый, изможденный, нездоровый в буквальном смысле. Заниматься своей щетиной у него не было ни сил, ни желания.

Сразу после восьми утра появился Ярнебринг, притащил три большие картонные коробки, набитые бумагами, и поставил их на пол в кабинете Юханссона.

— Привет от Хермана, — сказал Ярнебринг. — Он также прислал ходатайство, которое ты должен подписать. Дело, конечно, закрыто и по нему истек срок давности, но оно по-прежнему считается секретным, поэтому тебе необходимо разрешение для получения этих документов.

— О’кей, — сказал Ларс Мартин. — У тебя есть ручка?

«Левой рукой?» — подумал он. Задача представлялась не из легких, хотя он писал свое имя так много раз, что даже левая рука должна была справиться с этой задачей.

— Красиво. — Ярнебринг ухмыльнулся, получив назад подписанную бумагу. — Ларс Мартин Юханссон четырех лет, судя по почерку. Я тебя поздравляю. Отныне ты криминолог, изучаешь преступность, работу полиции и так далее.

— Криминолог?

— По словам Хермана, так проще всего, — объяснил Ярнебринг. — По большому счету любой может получить разрешение на исследовательскую деятельность, как только у него возникнет желание утолить любопытство. Чокнутый профессор из Государственного полицейского управления, который обычно несет всякую чушь в передаче «Внимание, розыск!», поддержал твой запрос, стоило Херману поднять трубку и переброситься с ним парой слов. Это я приложил к этому руку, если тебе интересно. Наш профессор даже передавал тебе привет. И просил тебя избегать лишних волнений. У него самого конечно же были и тромбы, и несколько инфарктов.

— Он еще жив? — спросил Юханссон и подумал: «Ему же, наверное, сто лет».

— Жив и на удивление бодр. Хотя постоянно говорит, что одной ногой стоит в могиле. Если верить Херману, он также передал, что самое время кому-нибудь сварить клей из этого дьявола.

— Из кого? — поинтересовался Юханссон. — Сварить клей из кого?

— Из того, кто убил Жасмин, — пояснил Ярнебринг.

«Сейчас он опять где-то там, — подумал он, — в другом измерении».

— Значит, так он и сказал, — проворчал Юханссон.

— Да, именно так, если верить коллеге Херманссону. — подтвердил Ярнебринг. — Мне, кстати, надо бежать. Из-за протечки дома у моей дочери, ты же знаешь. Придется вскрывать пол, только тогда мы сможем высушить все как следует, пока не появилась плесень.

— Бумаги, — сказал Юханссон и кивнул в сторону трех картонных коробок.

— Там все вперемешку. Не занимайся ими сейчас. Мы вместе разберемся, когда я вернусь.

Потом появилась Матильда, его новая сиделка, вполне соответствовавшая описанию его жены, поскольку ее руки выше локтей украшали черные изображения ползущих змей. Возможно, именно поэтому Пия не обратила внимания на все кольца на лице девушки, одно в левой ноздре, два в нижней губе, а также по три на каждой мочке уха.

«Интересно, как долго моя дорогая супруга собиралась скрывать это от меня? — подумал Юханссон. Впрочем, девица выглядит бодрой и веселой».

— О’кей, — сказала Пия. — Ты можешь приступать, Тильда. У тебя есть мой номер, на всякий случай.

— Не волнуйся, — поспешила успокоить ее Матильда. — Здесь не будет ничего сложного.

«Все точно так, будто у тебя маленькие дети и надо идти на вечеринку, — подумал Юханссон. — Необходимо сообщить телефон родителей няне».

Потом он позавтракал, сидя на диване у себя в кабинете. Йогурт, мюсли и свежие фрукты, кофе и вода. И никаких замечаний к сиделке в данной части, а также относительно сервировки стола. Она даже предложила повязать салфетку вокруг его шеи. Само собой, Юханссон отказался и сделал это сам, пусть и уронил ее дважды.

— Нет ли у тебя каких-то особых пожеланий?

Его персональная помощница с любопытством посмотрела на Юханссона.

«Особые пожелания? О чем, черт возьми, она говорит?» — недоумевал он.

— Особые пожелания? О чем это ты?

— Ну, прогулки, какая-то специфическая еда. Опять же, мы можем прокатиться на автомобиле. Сходить в кино. Тебе выбирать.

Она кивнула ему ободряюще.

— Мне очень нравятся тишина и покой, — сказал Юханссон. — Поэтому я хочу побыть один.

— Тогда я посижу на кухне и почитаю, — предложила Матильда. — Без проблем. Позови, если понадоблюсь.

Юханссон лежал на диване и смотрел в потолок. О коробках с бумагами он был думать не в состоянии.

«Девчонка выглядит вполне приличной, — размышлял Юханссон. — И красивая. Так зачем, боже праведный, так выделываться? Неужели родители не могут объяснить ей это?»

Потом он заснул. Проснулся оттого, что кто-то осторожно коснулся его руки.

— Пора вставать, — сказала Матильда. — Мы должны быть на лечебной физкультуре через два часа.

— Два часа, — проворчал Юханссон. — Мне понадобится самое большее пятнадцать минут, чтобы одеться. «Как много времени уйдет на дорогу? Максимум двадцать минут», — подумал он.

— Я собиралась привести тебя в божеский вид, прежде чем мы отправимся в дорогу. Как думаешь, ты сможешь расположиться на нем? — продолжила она и кивнула в сторону стула с высокой спинкой и подлокотниками.

— Да, — кивнул Юханссон.

«В чем проблема, — подумал он. — До него всего-то метр. Неужели она думает, что я полностью парализован?»

Затем он поднялся с дивана и сел на стул.

Матильда подложила подушку ему под голову, укутала ему лицо в теплое полотенце. И головная боль внезапно исчезла, словно она убрала ее щелчком своих тонких длинных пальцев.

— Посиди две минуты, пока я принесу бритвенный станок и немного пены.

Потом она сбрила его щетину. Осторожно и не оставив ни царапинки. Убрала остатки пены еще одним полотенцем, смочив его в теплой воде. Осторожно освежила щеки и подбородок парфюмом из его шкафчика в ванной. И подняла перед ним зеркало.

— Признай, что есть разница, — сказала она.

— Да, — согласился Юханссон. — Так близко к сексу я не подходил в последнее время.

«И все из-за чертовых таблеток от давления», — подумал он.

— Спасибо, Матильда, — сказал он.

— Никаких проблем, — ответила она. — Я знаю, что после того, как перенесли инсульт, люди говорят странные вещи.

Поэтому все нормально. Хотя друзья называют меня Тильдой, если тебе интересно.

— Спасибо, Тильда.

«О чем, черт возьми, она говорит?»

39Вторая половина четверга 22 июля 2010 года

Ярнебринг появился после обеда, точно как он и обещал. Матильда поставила кофе, воду и фрукты для них. Закрыла дверь, оставив их в покое. Просто исчезла, растворилась в тишине, царившей в его большой квартире.

— Красивая девочка, — констатировал Ярнебринг со знанием дела. — И шустрая.

— Ну конечно. Хотя все эти татуировки и кольца… Какой прок от них?

— Они есть теперь у всех, — сказал Ярнебринг и пожал плечами. — И у детей, и у взрослых. У моей жены, например. У нее их целых две.

— А я как-то не заметил, — удивился Юханссон. «Что в мире творится?»

— С чего ты хочешь начать? — спросил Ярнебринг и кивнул в направлении коробок.

— По твоим словам, там все вперемешку, — вздохнул Юханссон.

— Это еще мягко сказано, — подтвердил Ярнебринг. — Однако в какой-то мере я в них по-прежнему ориентируюсь. Могу в любом случае достаточно точно описать, что находится внутри.

— Начни с обхода, — сказал Юханссон.

Никакой головной боли больше. Хотя странное чувство, словно он смотрит на все со стороны, не раз посещавшее его в последнее время. А сам словно находится на пути куда-то в другое место.

— Начни с обхода, — повторил он.

«Возьми себя в руки. Ты же свежевыбрит, только с тренировки, поднялся на новый уровень, удостоился похвалы физиотерапевта, сидишь со своим лучшим другом. Чего тебе еще надо? Ты же жив», — подумал он.

В двух словах можно было сказать, что обход соседей при расследовании убийства Жасмин Эрмеган провалился целиком и полностью. Они по-настоящему взялись за дело, только когда прошла уже целая неделя с ее исчезновения, и, по словам Ярнебринга, выглядело чуть ли не чудом, что ему и его коллегам удалось отыскать свидетелей, способных идентифицировать девочку в пространстве. Даже на улице, где она жила со своим отцом.

Отличная погода продержалась неделю, а в новостях сообщали, что она не подведет и в выходные. Начались школьные каникулы, было время отпусков, и хорошо обеспеченный средний класс, живущий в том районе, не мог пожаловаться на отсутствие летних домиков или приглашений посетить друзей и знакомых. Согласно имеющимся данным, менее двадцати процентов из них находились дома вечером в пятницу 14 июня, когда пропала Жасмин. И речь шла прежде всего о пожилых людях, которые уже легли в постель или прятались дома от уличной жары. Читали, слушали радио и музыку, смотрели телевизор… и никак не интересовались тем, что происходит за стенами их жилищ, служивших им надежной крепостью.

— Зачем я рассказываю это тебе, Ларс, ты и сам все знаешь, — сказал Ярнебринг, — но с точки зрения обхода соседей она не могла выбрать худший день для своего исчезновения. Пятничный вечер, шведское лето, каникулы, отпуска. Просто кошмар для полиции, когда надо обойти все близлежащие дома.

— Я тебя слушаю, — сказал Юханссон и кивнул.

«Интересно, что преступник делал там, — подумал он. — Поздно вечером в пятницу, в разгар лета. Хорошая погода стояла. Что ему понадобилось в доме? Ведь он, скорее всего, не жил там. Почему ему не сиделось у себя, а он катался по городу на своем красном «гольфе» и следил за маленькими девочками, которые бегали и играли кругом в своих коротких юбочках? Хотя, собственно, было уже поздно для них болтаться по улицам».

— Мне удалось найти нашу итоговую записку по обходу соседей, — сообщил Ярнебринг. — Список тех, кто жил там, когда все случилось. Почти исключительно частные дома, никаких офисов, и это же хорошо. Хотя распечатки допросов, похоже, лежат как попало.

— Если у нас есть список, разберемся, — заметил Юханссон.

«Наверняка Бекстрём влез сюда своими жирными пальцами и все перепутал», — подумал он.

— С проверками «гольфа» дело обстоит хуже, — сказал Ярнебринг. — Не нахожу никакого итогового документа, после того хаоса, который они устроили. Он ведь должен был где-то лежать, но, похоже, куда-то запропастился. Машины, попавшие в регистр наказаний, пожалуй, можно найти в журнале. Но в остальном все плохо.

«Скорее всего, попал в корзину для бумаг Бекстрёма», — решил Юханссон.

— Нам надо оценить ситуацию, — сказал он. — Почему бы не сделать новый список?

— Конечно, — согласился Ярнебринг. — Без проблем, даже если я не верю в пользу этого дела. Как я тебе уже говорил. Но ты отказываешься слушать.

— Маргарета Сагерлиед, — сказал Юханссон. — Ты нашел материалы ее опроса?

«Иногда мне кажется, что у Бу тромб в голове», — подумал он.

— Да, — ответил Ярнебринг. — Даже двух. Первый провели в среду 2 июля, и тогда, значит, прошло две с половиной недели после исчезновения Жасмин. Старуха уезжала, как и все другие, и потом состоялся еще второй раунд месяц спустя, в пятницу 9 августа.

— Я слушаю, — поторопил друга Юханссон.

— Протоколы ее опросов мне удалось откопать среди прочего хлама. Я положил их вместе с итоговым обзором. Хочешь прочитать сам?

Он поднял синий пластиковый карманчик.

— Лучше ты расскажи, — попросил Юханссон и покачал головой.

— Оба раза ее опрашивала одна и та же сотрудница, Карина Телль. До одури красивая, наверняка на двадцать лет младше меня. Только окончила школу полиции. Ее позаимствовали из службы правопорядка Сольны. Трудилась в патруле. Сообразительная невероятно. По-настоящему шустрая, а видел бы ты ее грудь…

— Переходи к делу, — перебил его Юханссон. — Что сказала дама, с которой она беседовала? Ну, Сагерлиед.

— Она находилась в отъезде, — сообщил Ярнебринг. — Уехала за пару дней до исчезновения Жасмин. Вернулась домой через пару недель.

— И где она была?

— В своем летнем доме около Ваксхольма. На острове Риндё, — сказал Ярнебринг. — Ей там досталась от мужа настоящая старая купеческая вилла. В ней она отдыхала вместе с подругой, тоже оперной певицей.

— Ее вы также опросили?

— За кого ты меня принимаешь, — проворчал Ярнебринг. — Ее рассказ сходится до последней запятой с тем, что нам поведала Сагерлиед. Подруга оказалась еще старше. Почти восемьдесят, если я правильно помню. Зато она, вероятно, была дьявольски известна в свое время.

— О’кей, — сказал Юханссон. — И что она сказала? Маргарета Сагерлиед, я имею в виду.

«Все хорошо сходится, — подумал он. — Если она находилась в компании кого-то, кто на восемь лет старше ее, наверное, на то у нее имелись веские причины».

— По сути, четыре вещи, — поведал Ярнебринг. — Во-первых, что она не имела никакого отношения к делу. Находилась в отъезде, когда все произошло.

— Во-вторых?

— Во-вторых, что знала Жасмин. Малышка Жасмин бывала у нее дома несколько раз. Милая, приятная и хорошо воспитанная девочка, по словам Сагерлиед. Они даже играли на пианино и пели вместе. Случившееся, естественно, взволновало и ошарашило ее. Одновременно она была на сто процентов уверена, что это не могло произойти там, где она жила. Ни в Эппельвикене, ни в Бромме, поскольку там обитали исключительно приличные и образованные люди.

— В-третьих тогда что? — спросил Юханссон.

«Кто-то мог совершить преступления там, где она жила? Такая мысль просто не укладывалась у нее в голове».

— Контакты с мужчинами, — сообщил Ярнебринг.

— И как обстояло дело с ними?

— Таковые отсутствовали. Не было ни детей, ни внуков. Ни у нее, ни у ее мужа. Никаких контактов с молодыми людьми, совершенно независимо от пола. Только старые друзья и подруги ее возраста. С таким же прошлым, как и у нее самой. Бывшие певцы и певицы, люди, имевшие отношение к опере и театру, старые актеры, знаменитости из ее времени, можно так сказать.

— Но, черт побери, — проворчал Юханссон. — Ты же видел хоромы, в которых она жила. Наверняка у нее, по крайней мере, имелась уборщица?

«Мывшая для нее посуду в растрескавшихся красных резиновых перчатках, поскольку хозяйка, вероятно, становилась ужасно жадной, как только речь заходила о покупке новых».

— Коллега Телль задала именно этот вопрос. Как я говорил, она была сообразительной девочкой. По словам старухи, она обычно убирала сама. Для генеральной уборки перед Рождеством нанимала людей из специализированной фирмы. Так же и весной, когда требовалось мыть окна и наводить красоту перед летом.

— Ерунда, — ухмыльнулся Юханссон. — А какие-нибудь работяги? Ее посещала подобная публика?

— Таких не было в течение нескольких лет. Последний раз, еще при жизни мужа, они поменяли водосточные трубы. Поставили медные, поскольку старые, железные, проржавели. Это, конечно, обошлось в кругленькую сумму. Я вчера позвонил Карине и поговорил с ней. По-видимому, там многое осталось между строк. Деньги и известные люди. Старуха едва получила вопрос, как она управляется с хозяйством в своем летнем доме, как уже начала рассказывать, что в нем пятнадцать комнат и две застекленные веранды и что ее свекру пришлось столько-то отдать за него.

— Помощь по дому со стороны социальной службы?

— Она не доверяла им. Не желала впускать к себе подобный люд. Особенно после того, как прочитала в газетах об индейце, задушившем старую даму в ее собственном доме. Его дело потом пересмотрели, если ты помнишь.

— Что же четвертое тогда? — спросил Юханссон. — О чем шла речь?

— О красном «гольфе», якобы стоявшем около ее дома.

— И что она сказала о нем?

— У нее самой не было ни автомобиля, ни водительского удостоверения. Никто из ее знакомых тоже не имел красного «гольфа». Она даже не знала, что это за машина.

«Плохо дело, — подумал Юханссон. — Хуже некуда».

А сквозь стены он больше не мог видеть.

— Эта коллега…

— Карина, Карина Телль.

— Именно она, да, — кивнул Юханссон. — Она еще работает у нас?

— Нет, — ответил Ярнебринг. — Ушла несколько лет назад. Сегодня она кто-то вроде консультанта по образу жизни. Дьявольски успешна, да будет тебе известно. Читает лекции, имеет два собственных тренажерных зала, персональный тренер дюжины миллиардеров плюс к тому учит массу обычных, жирных и богатых дяденек вроде тебя вести более здоровую жизнь. Написала даже пару книг на данную тему.

— Откуда тебе это известно?

— Позвонил и поболтал с ней. Я же говорил.

— Насколько тесно вы знакомы?

— Все как обычно. — Ярнебринг ухмыльнулся. — Это ведь было двадцать пять лет назад, до того как я встретился с моей женой.

— Ты не мог бы попросить ее позвонить мне?

— При одном условии. — Ярнебринг улыбнулся еще шире.

— И каком же?

— Ничего не говорить Пии.

— Хорошо, — согласился Юханссон. — Еще одно дело, — добавил он. — Мы же не закончили.

— Да?

— Второй опрос, который Телль провела пять недель спустя. Чем там все закончилось?

— Ничем, — ответил Ярнебринг.

— Ничем?

— Да. Тогда Маргарета Сагерлиед сама позвонила Карине. Ее интересовало, как продвигается расследование, пришли ли мы к какому-то результату. Как обычно, ты ведь знаешь. Подобно всем другим старым дамам, оказавшимся поблизости к какому-то событию, которые звонят и болтают об этом. Разговор состоялся по телефону. Не было никаких причин ехать к ней домой ради такой беседы. Прочитай сам, если мне не веришь. Тебя еще что-нибудь интересует?

— Я устал, — признался Юханссон. — Должен немного вздремнуть.

— Береги себя, Ларс, — сказал Ярнебринг. — Увидимся утром. В то же время, на том же месте, та же команда из центрального сыска. Помнишь? Десять лет на одном и том же переднем сиденье потрепанного старого «вольво»?

Потом он наклонился, обхватил друга своими большими руками и крепко обнял.

— Обещай мне беречь себя, — сказал он.

— Обещаю, — ответил Юханссон.

«Пять недель спустя старуха звонит с целью спросить, как дела, — подумал он, провожая взглядом своего лучшего друга, закрывшего за собой дверь. Осторожно, стараясь не разбудить его, ведь Ярнебринг считал, что он уже засыпает. — Что случилось за это время? — подумал он. — Из-за чего до нее внезапно стало доходить, как все происходило? Кто-то, кого она знала, но и заподозрить не могла в чем-то подобном. Ездившего на красном «гольфе». Или дело касалось красной заколки из пластмассы? Красной обезьянки Мончичи, которую она, возможно, нашла под кроватью в своей спальне?»

Потом он заснул.

40Пятница 23 июля 2010 года

Еще один день его новой жизни. Завтрак, лечебная гимнастика. Матильда, которая неуклонно росла в его глазах, несмотря на все кольца и татуировки.

— Чем бы ты хотел сейчас заняться? — спросила девушка, когда они возвращались домой из Каролинской больницы.

— Мне надо встретиться с Ярнебрингом, — ответил Юханссон.

— До его прихода еще несколько часов, — заметила Матильда. — Поспи. Но что бы ты хотел действительно сделать, будь у тебя возможность выбирать?

— В таком случае сходить поплавать.

— Поплавать, — повторила Матильда и кивнула на его беспомощно висевшую правую руку. — Разумно ли это?

— Послушай, — проворчал Юханссон. — Я готов поспорить с тобой, что преодолею полбассейна с обеими руками, связанными за спиной, если приспичит.

— Тогда пусть так и будет. — Матильда улыбнулась и пожала плечами.

Эриксдальский бассейн или Форсгренский у Меборгарской площади находились ближе всего, и именно их предложила Матильда. Юханссон же пожелал поехать в Стуребадет в центре города. Туда они и поехали. Ему пришлось воспользоваться ступеньками, чтобы спуститься в воду, он ведь не мог нырять с болтающейся правой рукой. Никакого кроля или баттерфляя. Главным образом плавание на спине с активной работой ногами при помощи одной руки, и он не чувствовал себя так хорошо с того вечера, когда вылез из автомобиля перед лучшим колбасным киоском в мире с целью купить себе цыганскую сосиску с кислой капустой и горчицей из Дижона.

— Где ты научился так плавать? — спросила Матильда, когда они сидели в автомобиле на пути назад в Сёдер. — Ты же держишься на уровне мастера.

— Мой старший брат обычно бросал меня в реку возле дома, когда я был еще маленьким. Особого выбора не оставалось.

— Сколько лет тебе тогда было? — Она удивленно посмотрела на него.

— Год примерно, — сказал Юханссон и пожал плечами.

— И он не боялся, что ты утонешь?

— Нет, — ответил Юханссон. «Ты не знаешь моего брата».

Потом она приготовила для него обед. Не совсем на уровне Пии и по-прежнему с небольшим избытком овощей, но при мысли о том, как она выглядела, он показался настоящим чудом.

— Вкусно, — сказал Юханссон и кивком указал на свою пустую тарелку. — Где ты научилась так готовить?

— Братец обычно бросал меня в реку у дома, когда я была маленькой, — ответила Матильда. — Особого выбора не оставалось.

Потом позвонил Ярнебринг и сообщил, что не сможет прийти. Утечка на кухне у его дочери, как выяснилось, получила непредвиденные последствия.

— Вода попала в подвал. Я сожалею, но…

— Все нормально, — успокоил его Юханссон. — Мы увидимся в понедельник.

— Ты уверен? — спросил Ярнебринг.

— Абсолютно, — подтвердил Юханссон. — Звони, если понадобится найти настоящего водопроводчика.

— Денег нет, — вздохнул Ярнебринг. — Я только что заправил купленную у тебя машину. А чем ты будешь заниматься?

— Лягу на диван и почитаю материалы старых опросов, — сказал Юханссон.

Чисто из практических соображений он выбрал распечатку беседы с Маргаретой Сагерлиед, которую Ярнебринг уже приготовил для него. Самому рыться среди кип бумаг в полученных коробках у него и мысли не возникло.

Первый раз коллега Телль опросила певицу во вторник 2 июля 1985 года, через восемнадцать дней после исчезновения Жасмин. Их разговор начался четверть третьего пополудни и закончился пять минут шестого. Он продолжался почти три часа, и для опроса, проведенного в связи с обходом соседей, выглядел уникально долгим. Слишком часто все ограничивалось пятью минутами, необходимыми, чтобы позвонить в дверь и спросить того, кто ее открыл (это в лучшем случае), «не видел ли он или не слышал ли чего-нибудь». А поскольку такого почти никогда не случалось, обычно хватало и пяти минут. Но не в этот раз. Карину Телль отличали дотошность и системный подход, а Маргарету Сагерлиед — разговорчивость и доброжелательность. Протокол их беседы уместился на десяти страницах. Ее записали на магнитофон, затем распечатали, сократив и оставив только самое главное, и представили бывшей оперной певице, чтобы она своей подписью подтвердила правильность написанного.

И по сути там не оказалось ничего, о чем не рассказал ему Ярнебринг. За исключением той или иной детали. О том, что у Маргареты Сагерлиед были две кошки. Которых она, естественно, забрала с собой, отправляясь за город. Что никто из соседей не имел ключа от ее дома. Она оберегала свою личную жизнь. Никто не мог находиться у нее в жилище во время ее отсутствия, и она общалась исключительно с людьми своего возраста. И с таким же прошлым. И знала их всех уже много лет.

Все, что читал Юханссон, сильно его раздражало. Особенно потому, что он не мог понять причину своего беспокойства. Может, у нее имелся любовник или, по крайней мере, какой-то приятный кавалер, о котором она не хотела говорить? Лгала ли она или по-настоящему не понимала, кого мы ищем? Довольно молодой мужчина. С ее точки зрения, совершенно обычный и нормальный. Тот, кого она знает и кому доверяет, поскольку он не просто совершенно нормальный, но также образованный, вежливый и обходительный. Нисколько не похож на монстра, изнасиловавшего и убившего Жасмин.

Юханссон едва успел отложить в сторону бумаги, когда Карина Телль позвонила ему на мобильный.

— Карина Телль, — представилась она. — Я разговаривала с моим добрым другом Бу Ярнебрингом и поняла, что у тебя есть желание побеседовать со мной.

— Да, — подтвердил Юханссон. — У тебя нет возможности заглянуть ко мне мимоходом?

— Могу быть у тебя через полчаса, — сообщила она. — Я в тренажерном зале, и мне просто надо принять душ.

— Прекрасно, — сказал Юханссон. — Тогда я дам тебе…

— У меня есть твой адрес и код подъезда, — перебила она его. — Увидимся через полчаса.

«Деловая женщина», — подумал Юханссон.

«И пунктуальная», — добавил к этому, когда ровно через тридцать минут ему в дверь позвонили.

41Вторая половина пятницы 23 июля 2010 года

— Садись, — сказал Юханссон и махнул рукой в направлении ближайшего к себе стула. — Извини, что здороваюсь лежа, но я не в лучшей форме в последнее время. Могу я предложить тебе что-нибудь? — добавил он.

— Спасибо, ничего не нужно, — ответила Карина Телль. — Насколько я поняла, ты хочешь поговорить об убийстве Жасмин. И тебя особенно интересует старая оперная певица, которую я опрашивала, когда мы обходили соседей.

— Все так, — подтвердил Юханссон. — Я читал результаты обоих твоих общений с ней.

— У меня один вопрос. — Карина Телль улыбнулась ему. — Честно говоря, поскольку я знаю, кто ты, мне непонятно, почему ты вцепился именно в это старое дело. Ты не мог бы просветить меня?

— Главным образом мною правят эмоции, — признался Юханссон. — Расскажи-ка лучше ты мне. Помнишь, что она была за человек? Я никогда не встречался с ней, как ты понимаешь.

— Ну, я помню ее. Довольно эгоцентричная, мягко выражаясь. Она долго и охотно болтала о самой себе, о своей карьере певицы, обо всех приличных людях и знаменитостях, с кем она общалась. Хотя случившееся с Жасмин, похоже, сильно ее задело. Она говорила о ней со слезами на глазах. Описывала ее как совершенно очаровательную девочку. Жасмин несколько раз была у нее дома. Они музицировали на пианино и пели вместе.

— Как она жила? Расскажи, как все выглядело в доме. Ты помнишь это?

— Большая вилла. Мебель, ковры и хрустальные люстры. Картины и фотографии, всякие безделушки, цветочные вазы и комнатные растения в гостиной. Там было по меньшей мере десять больших снимков в серебряных рамках, представлявших ее в разных ролях, где она пела. И маленькая карточка ее покойного мужа. Хотя он удостоился лишь черной деревянной рамки. Она стояла на полке над камином. Ему, наверное, приходилось нелегко, бедняге. Две большие кошки жили у нее. С длинной шерстью, просто ужас какой-то. Я никогда не любила кошек.

— Их она брала с собой за город?

— Да, — подтвердила Карина и кивнула. — Само собой, я спросила ее об этом, и почти на сто процентов уверена, что она сказала правду. Кошек она увозила с собой в деревню.

— И никакой уборщицы? Никто не присматривал за домом?

— Нет, эту тему я развивала достаточно долго. Она очень четко выразилась по данному пункту. Сама следила за чистотой. Перед Рождеством и весной обычно обращалась в специализированную фирму по поводу генеральной уборки, мытья окон и всего такого.

— А как же сад? — спросил Юханссон. — Кто им занимался? Все чертовы цветы и домашние растения? Кто поливал их?

— Она сама. С удовольствием играла роль садовника, и ничто не указывало на обратное. У нее имелось множество фруктовых деревьев и клумб.

— Ясное дело, у нее была уборщица, — сказал Юханссон, толком не сумев скрыть своего раздражения.

«Маргарета Сагерлиед не относилась к тем, кто убирает за собой дерьмо», — подумал он.

— Почему ты так считаешь?

— Знаешь, мне очень трудно поверить, что она была из тех, кто лично занимается уборкой, стиркой, мытьем посуды и всем прочим.

— Почему бы и нет, — возразила Карина Телль. — Она была абсолютно здоровой, бодрой и подвижной. Выглядела значительно моложе своих лет.

— Я услышал тебя, — сказал Юханссон. — Но послушай, она уезжала на целых четырнадцать дней. По большому счету все время стояла жаркая солнечная погода. Ей наверняка требовался кто-то поливать цветы и домашние растения. Не говоря уже о газонах и клумбах.

— Об этом, насколько я помню, мы не разговаривали. Но, пожалуй, ты прав.

— Может, кто-то трудился на нее нелегально? Именно поэтому она ничего и не сказала?

— Я не додумалась до этого, — сказала Карина Телль и улыбнулась. — О том, что она использовала нелегальную рабочую силу. Мой промах. Мне было двадцать три года. Я всего год отработала в полиции. А тут пришлось опрашивать приятную, старую даму. Само собой, мне следовало спросить, не использует ли она нелегальную рабочую силу.

«Да, глупо, что ты не сделала этого, — подумал Юханссон. — Ты здорово лопухнулась».

— Один вопрос, — сказал он. — Второй опрос, который ты провела по телефону.

— Там особо не о чем говорить. Тогда ведь она сама позвонила мне. У нее был какой-то вопрос. Помнится, я начала спрашивать ее, не вспомнила ли она чего-нибудь еще. Не хотела ли добавить. Но куда там. Ее главным образом интересовало, как идут дела у нас. Я на самом деле по памяти записала тот разговор.

— Ты не увидела попытку что-то вынюхать?

— Нет, абсолютно нет. Все как всегда со старыми дамами, естественное беспокойство, любопытство. Мне помнится, она спрашивала, нашли ли мы автомобиль, который искали. Красный «гольф».

— И как ты отреагировала?

— Сообщила, что это больше не актуально. Свидетель изменил свое мнение. У нее самой не было ни водительского удостоверения, ни автомобиля. Она слабо разбиралась в машинах. Едва знала разницу между «вольво» и «саабом».

— И как ты решила эту проблему?

— Я была молодой и амбициозной в то время. Поэтому, разговаривая с ней в первый раз, естественно, взяла с собой фотографию красного «гольфа».

— И какова была реакция?

— Нет, она не узнала автомобиль. Те из ее друзей, кто водил машину, не ездили на микролитражках. По данному пункту она выразилась очень четко. У них речь шла о «мерседесах», «ягуарах», БМВ и подобных марках. Ее муж, если верить ее рассказу, всегда предпочитал большие американские модели… Когда он умер, после него остался «линкольн». По-моему, само мое предположение о том, что кто-то из знаменитостей может кататься на подобной мелюзге, она восприняла как оскорбление. Так она и сказала, когда я в первый раз показала ей фотографию «гольфа».

— Вы, значит, опрашивали ее у нее дома?

— Да, сначала расположились в гостиной и разговаривали, как я говорила, а перед моим уходом она захотела показать мне остальную часть дома.

— И ты приняла ее предложение?

— Естественно, — ответила Карина Телль. — За кого ты меня принимаешь?

— Рассказывай, — попросил Юханссон. — Как все там выглядело?

— Полно мебели, как я уже сказала. Всякие вещицы кругом, красивых хватало, естественно, антиквариат и ковры, хрустальные люстры и наверняка масса дорогих картин. Но при таком количестве все представлялось единой серой массой.

— Гостиная находилась внизу, на первом этаже?

— Да. — Карина кивнула. — Сначала большой коридор, когда входишь. Потом налево кухня и буфетная. Направо старая библиотека. У ее мужа, конечно, имелся кабинет, или рабочая комната. А прямо впереди находилась большая гостиная с застекленной верандой, выходящей в сторону сада. Именно там мы сидели, когда я опрашивала ее. Слева находилась столовая. В общем, это был неплохой дом, по-настоящему помпезный. Сегодня он, пожалуй, стоил бы несметную кучу денег.

— А второй этаж?

— Сначала прихожая. Прямо впереди, над гостиной, находилась большая комната, которая служила ее музыкальной студией. Там помимо всего прочего стоял огромный рояль. Помнится, я подумала тогда, что, наверное, нелегко далось затащить его туда по всем лестницам. Со студией соседствовала ее спальня с особой комнатой для нарядов, гардеробной, и большой ванной комнатой. Она и ее муж явно имели отдельные спальни в те времена, когда он был жив. Спальня и ванная мужа — он имел собственную тоже, хотя ее была по крайней мере вдвое больше, чем его, — находились со стороны улицы, насколько я помню. Была еще какая-то пошивочная со всевозможными швейными приспособлениями и материалами и пара небольших спален. Всего в доме, наверное, было восемь — десять комнат. Ну, существовала еще каморка для прислуги за кухней. Но она, конечно, пустовала много лет. При жизни ее мужа там обитала их домработница, но ее уволили уже через год после его смерти.

— Подвал?

— Да, подвал был. С входом из кухни, но его мне не показали. Она успела рассказать, что хранила там свои вина.

— Чердак?

— Туда я тоже не попала.

— Нет, значит, — констатировал он.

«Заставленный мебелью, — подумал он. — Всевозможные вещицы повсюду. Вина в погребе, одному богу известно, что на чердаке. Много не разнюхаешь зараз, даже при соответствующем настрое».

— Ты должен мне все рассказать. — Карина Телль наклонилась вперед и улыбнулась ему. — Почему тебя так заинтересовала Маргарета Сагерлиед и ее дом?

— По моему мнению, там все и произошло, — объяснил Юханнссон. — Именно там убили Жасмин.

— При всем к тебе уважении, — сказала Карина Телль и покачала головой, — в подобное мне ужасно, ужасно трудно поверить. Почему ты так считаешь?

— Просто я это чувствую, — ответил Юханссон и пожал плечами.

— О’кей, — сказала Карина Телль. — Я услышала тебя. Но в таком случае женщина, которая жила там, Маргарета Сагерлиед, об этом понятия не имела. В этом я абсолютно уверена. На тысячу процентов.

— Я согласен с тобой. Она наверняка находилась в полном неведении.

«Только позднее поняла, как обстояло дело, — подумал он. — И тогда весь ее мир разрушился».

— Тебе больше нечего добавить относительно этого расследования? — спросил Юханссон.

— Я достаточно часто думаю о нем, — призналась она. — По разным причинам. Один из моих клиентов, он тренируется в зале, которым я владею, жил в том же квартале, что и Жасмин, и Маргарета Сагерлиед, когда все случилось. Я вижу его пару раз в неделю.

— Кто он такой?

— Военный на пенсии, по-моему, даже стал генералом, прежде чем закончил службу. Ему уже восемьдесят. Выглядит не старше шестидесяти. Бодр и хорошо тренирован, ясная голова, — констатировала Карина Телль и улыбнулась Юханссону.

— Как его зовут? — спросил Юханссон.

— Аксель Линдерот, — сказала Карина Телль. — Я уверена, он есть в телефонном каталоге, а если нет, я могу достать его номер. По-моему, он вышел на пенсию в звании генерал-лейтенанта. Раньше трудился в штабе обороны. Возьми мою визитку, вдруг пригодится, — добавила она. Поднялась и положила свою карточку ему на стол.

— Спасибо, — сказал Юханссон.

— Рада буду услышать тебя. И готова помочь с твоим жиром на животе, он ведь совершенно тебе ни к чему.

— Очень любезно с твоей стороны, — сказал Юханссон. — Спасибо за участие, и обещаю тщательно взвесить твое предложение и с позитивным настроем.

«И тебе здорово повезло, что не я был твоим шефом в тот раз», — подумал он.

— Хорошо, — сказала Карина Телль. — Привет жене.

— Ты знаешь Пию?

— Она также тренируется у меня, — ответила Карина Телль. — Так делают все умные люди, которые заботятся о своем здоровье.

Потом она ушла. Кивнула, улыбнулась, закрыла дверь в его кабинет.

«А ты лежишь здесь, — подумал Юханссон. — В полном одиночестве, жирный и оказавшийся на задворках жизни, и едва можешь повернуться на собственном диване. Хотя больше нет никакой головной боли, никакого беспокойства. Легко дышится даже. Скоро я доберусь до тебя. Скоро я доберусь до тебя, несмотря на все утверждения, что ты даже не существуешь».

42Вторая половина пятницы 23 июля 2010 года

Юханссон устал, но заснуть ему не удавалось. Он лежал на своем диване, ворочался, пристраивал по-разному здоровую левую руку, но никак не мог избавиться от посторонних мыслей. Сон не приходил, и у него не осталось другого выбора.

— Матильда, — крикнул Юханссон. — Где ты, черт возьми! Она появилась как по мановению волшебной палочки, наверное, стояла на старте за закрытой дверью его кабинета, самое большее через секунду предстала перед ним, и Юханссон сразу же почувствовал себя гораздо бодрее.

— Что случилось? — спросила Матильда.

— Ничего, — ответил Юханссон. — Жизнь прекрасна. Просто небольшая учебная тревога. Но раз уж ты все равно здесь, может, выяснишь для меня один телефонный номер?

Он показал на визитную карточку, которую Карина Телль положила на придиванный столик.

— Он же значится там, — сказала Матильда. — Карина Телль, ее номер…

— На обратной стороне, — буркнул Юханссон.

— Аксель Линдерот?

— Точно, — произнес Юханссон с неожиданной теплотой в голосе. — Умная девочка. Он живет в Бромме. Военный на пенсии.

— О’кей, шеф. Еще что-нибудь?

— Тройной эспрессо. Самого крепкого сорта. Никакого молока.

— Coming right up[344], — сказала Матильда и исчезла.

«Шеф, — подумал Юханссон. — Почему она называет меня так? Она ведь не полицейский?»

— Ты хочешь, чтобы я набрала этот номер для тебя?

Матильда посмотрела на него с невинной миной.

— Да, я хочу, чтобы ты это сделала, — подтвердил Юханссон.

— Набери лучше сам, — сказала Матильда. — Тебе важно тренировать моторику.

Закрывая за собой дверь, она обернулась:

— Позови, если еще понадоблюсь, шеф.

— Шустрая девочка, — пробормотал Юханссон. — Ей палец в рот не клади. Я должен поговорить с ней о ее татуировках.

Потом он набрал номер генерала на пенсии, по ходу размышляя, что ему сказать.

«Совру немного, — подумал Юханссон. — Если он был генералом в штабе обороны, наверняка не полезет в бутылку».

Генерал ответил на первом сигнале.

— Линдерот, — сказал он. И, судя по голосу, соответствовал ожиданиям Юханссона.

— Юханссон. Надеюсь, я не отвлек генерала от важных дел, но у меня есть один вопрос. Меня интересует…

— Я знаю, чего ты хочешь, — перебил его Линдерот. — Карина Телль, мой личный тренер, позвонила мне и все рассказала.

Явно привык сразу брать быка за рога.

— Если дело спешное, у нас есть одна проблема, — сказал генерал. — Завтра рано утром я уезжаю в Сконе. Собираюсь недельку поиграть в гольф.

— Я могу быть у тебя в течение получаса, — предложил Юханссон.

— Договорились, — согласился генерал.

— Матильда! — крикнул Юханссон, положив трубку.

«Пожалуй, стоит спросить ее», — подумал он, когда они ехали в Эппельвикен в Бромме с целью посетить генерал-лейтенанта на пенсии.

— Меня интересует одно дело, — сказал Юханссон.

— Так просто спроси, — ответила Матильда.

— Почему ты называешь меня шефом?

— Я слышала, что ты был суперполицейским. Шеф в СЭПО и шеф Государственной криминальной полиции. Пока не завязал с работой.

— Ага, — проворчал Юханссон. — Значит, ты в курсе.

— Сначала, когда увидела, как ты живешь, я приняла тебя за одного из наших обычных заказчиков.

— Самых обычных?

— Да, за простого бюрократа, потерпевшего крушение, несмотря на парашют. Но, конечно, если хочешь, я могу называть тебя директором.

— Шеф годится, — сказал Юханссон.

«Сообразительная девчонка. А татуировки можно и вывести».

— Естественно, шеф. Пусть так и будет.

— Эппельвиксгатан, — приказал Юханссон.

— Я знаю. — Матильда кивнула в сторону приборной панели. — Я уже забила адрес в наш навигатор.

Юханссон также ограничился кивком.

«Что общего между такой, как она, и таким, как я?» — подумал он. Непонятная грусть прокралась в его душу, и ему стало немного не по себе.

Она умела водить спокойно и уверенно. Почти как его лучший друг, когда был в хорошем настроении.

— Мне кажется, лучше, если я посижу в машине, — сказала Матильда, остановившись перед желтой деревянной виллой.

— Почему?

— Ну, он военный на пенсии, — объяснила Матильда. Потом подалась вперед и сунула его диктофон ему в нагрудный карман пиджака. — Так тебе не придется делать записи. Я уже включила его. Зарядки хватает по меньшей мере на сутки. Если не захочешь показывать его собеседнику, пусть остается в кармане. Ты легко с ним справишься.

— Спасибо, — сказал Юханссон. — Спасибо, Матильда. Очень мило с твоей стороны.

43Вторая половина пятницы 23 июля 2010 года

— Кофе, сок, вода, — предложил Аксель Линдерот, показав по порядку на стальной термос, кувшин с красным соком и бутылку минералки «Рамлёса» самого большого объема, которые вместе с двумя стаканами и двумя чашками из белого фарфора с эмблемой оборонительных сил он поставил на деревянный столик в саду, где они сидели.

— Вода будет в самый раз, — сказал Юханссон.

«Ему не нужна униформа, — подумал он. — Худой, хорошо тренированный, загорелый, белые хлопчатобумажные брюки и красная рубашка поло. Выглядит максимум на шестьдесят. Как хорошо тренированный шестидесятилетний мужчина».

— Мы с моей тогдашней супругой, я вдовец уже пять лет, переехали сюда в семьдесят втором, — сказал генерал. — Как видишь, по-прежнему здесь живу. Трое наших сыновей давно разъехались кто куда. Взрослые мужики. Старшему сорок один, среднему сорок и младшему тридцать девять.

— Шли прямо один за другим, — заметил Юханссон.

«Им было шестнадцать, пятнадцать и четырнадцать, когда исчезла Жасмин. Примерно так», — подумал он. Ему даже не понадобилось особо задумываться.

— Да, — сказал генерал и улыбнулся. — Самому мне подходило к сорока, когда родился первый из них. Жена была, конечно, на восемь лет моложе меня, но все равно требовалось спешить, если мы хотели продолжить род Линдеротов.

— Где ты находился в июне восемьдесят пятого, когда все случилось? Когда исчезла малышка Жасмин.

— На Ближнем Востоке, в командировке по линии ООН, в секторе Газа. Поэтому я избежал удовольствия общаться с твоими коллегами. Моей жене и парням, к сожалению, так не повезло.

— Они были дома, — констатировал Юханссон.

— Нет, — сказал бывший генерал. — Нет, но твоим коллегам понадобилась масса времени, чтобы это понять.

— Это, к сожалению, рутина. Неприятная, но необходимая, — подчеркнул Юханссон.

— Ясное дело, — констатировал генерал с угрюмой миной. — Супруга и мальчики уехали в Сконе до выходных навестить ее родителей. Бабушку и дедушку ребят. Они вернулись домой через несколько дней после того, когда девочка исчезла. Имелись авиабилеты, масса свидетелей в Сконе, кроме того, родители моей жены. Но это ни капельки не помогло. Один из твоих коллег оказался исключительно занудным и тупым. Маленький толстяк. Супруга звонила мне в Газу и рыдала. Я разозлился до чертиков и набрал телефон тогдашнего главы полиции. Хороший парень, мы были знакомы со времени его работы в СЭПО. И тот взял этого идиота за ухо. Показал ему, где раки зимуют. Тогда наконец настали тишина и покой для моей второй половины и мальчиков. Случившегося ведь хватило за глаза, ужасная история. Хотя любой полицейский должен был понять, что все произошло не здесь.

«Опять этот чертов Бекстрём», — подумал Юханссон и спросил:

— Ты не веришь, что это могло случиться здесь?

— Конечно же нет. Подобное видно с первого взгляда. Не тот район, не те люди. Кроме того, из соседей дома находились одни пенсионеры. Еще воды? — спросил генерал и кивнул в направлении пустого бокала своего гостя.

— Спасибо, — ответил Юханссон. — Да, спасибо.

— Я помню, было много разговоров относительно маленького красного автомобиля, якобы стоявшего здесь в тот вечер. На углу, в начале Майбломместиген, — продолжил генерал и показал направление рукой. — В ста метрах вниз по улице, — объяснил он. — По-видимому, он стоял перед домом Юхана Нильссона.

«Юхан Нильссон? Где-то я слышал это имя», — подумал Юханссон.

— Поправочка. — Генерал улыбнулся. — Домом, где некогда жил Юхан Нильссон. Он уже умер, когда все случилось. Но его супруга, точнее, вдова проживала там по-прежнему.

— Маргарета Сагерлиед, — сказал Юханссон.

— Прямо в точку, — констатировал генерал. — Урожденная Свенссон, Маргарета Свенссон, но это относилось к тем немногим вещам, о которых она предпочитала не рассказывать. В отличие от всего прочего, о чем любила болтать.

— Какая она была?

— Надменная, занудная, чертовски эгоцентричная. Ее супруг, наоборот, был хорошим парнем. Мы с ним ели раков и пили пиво. Он, пожалуй, мне в отцы годился, но это нам абсолютно не мешало. Хорошо разбирался в бизнесе. Торговал оптом мясом и мясными продуктами в Орсте и Эншеде. Вдобавок владел несколькими продуктовыми магазинами в городе. Его жена, оперная певица, во всяком случае, не испытывала никаких материальных проблем.

— Насколько я понимаю, они поздно поженились.

— Да, Юхан рассказывал об этом. О тех годах, когда ухаживал за ней, пока она не сказала «да». И всех других, потребовавшихся, чтобы он понял, что ему, пожалуй, стоило найти им другое применение.

— Он был угрюмым?

— Нет, ни в коей мере. Добродушным, милым и порядочным, щедрым. Но после нескольких порций грога и с глазу на глаз мог разоткровенничаться.

— У него не было никаких связей? Детей от прежних связей, я имею в виду.

— Нет. Он часто с сожалением говорил об этом. И восторгался моими парнями, насколько мне помнится. Да, ему, пожалуй, нелегко приходилось с женой, — констатировал генерал и вздохнул. — А тот красный автомобиль, «гольф» вроде бы, как мне жена рассказывала… По-моему, тебе не стоит особенно на нем зацикливаться.

— Почему ты так считаешь? — спросил Юханссон. — Почему не стоит?

— Принимая в расчет то, кто якобы видел его. Наш местный придурок. До ужаса деловой мужичонка, совавший свой нос во все между небом и землей.

— О чем ты? Куда он совал нос?

— Да во все на свете, — сказал генерал. — Общество домовладельцев, школьный союз, родительский комитет, потом он собирался создать нечто вроде соседского дозора для защиты местных жителей от преступников, организовать присмотр за стариками нашего района, устраивать праздники всего квартала, совместное празднование Рождества. Общими усилиями транспортировать тех, кто пожелал отпраздновать Рождество, но случайно выпил лишнюю рюмку. По большому счету все было за гранью разумного, если ты спросишь меня. Маленький, худой, он ходил кругом вечерами со своей большой черной собакой, и при виде их создавалось впечатление, что именно псина выгуливает его.

— Ты помнишь, чем он занимался?

— Он был каким-то там юристом. По-моему, трудился в Государственном ревизионном управлении. Наверняка интересная жизнь.

— Он еще жив?

— Нет, умер. Через несколько лет после трагедии с маленькой девочкой. Сердце, если я правильно помню. Здесь нечему удивляться, когда человек постоянно беспокоился обо всех и обо всем.

— Значит, у Юхана Нильссона не было детей?

— Нет, — сказал генерал.

— А его жена? — поинтересовался Юханссон. — Когда муж умер, у нее был большой круг общения?

— Я бы так не сказал, — ответил генерал. — Пожилые люди вроде нее, с таким же прошлым. Из сферы культуры, как говорят. Она ведь главным образом жила одна. Среди соседей не пользовалась особой популярностью. С ней здоровались, но этим все по большому счету и ограничивалось.

— Большой дом, — сказал Юханссон. — Кто-то ведь наверняка помогал ей? И с ним, и с садом.

— При ее муже у них жила домработница. Время от времени устраивались банкеты, и тогда они нанимали дополнительный персонал. Я и моя жена посещали их несколько раз, несмотря на нашу разницу в возрасте. Так вот домработница ушла, как только Юхан умер. Мне кажется, она съехала еще до похорон. О причине болтали разное.

— Почему, как ты думаешь?

— Маргарета Сагерлиед была тяжелым человеком. Не самым приятным в общении.

— А потом она сама заботилась о себе?

— Вовсе нет, — ответил генерал. — Почти сразу же обзавелась новой помощницей. Но они обычно выдерживали не больше года и уходили. Пока у нее не появилась Эрика, Эрика Бреннстрём.

— Эрика Бреннстрём?

— Замечательная личность, хороший человек и терпеливая, — сказал генерал и улыбнулся. — Норландка, вы норландцы настырные. Она проработала у Сагерлиед несколько лет. Пока та сама не переехала отсюда. По-моему, Маргарета Сагерлиед продала дом весной через год после убийства девочки. Весной восемьдесят шестого. Я почти на сто процентов уверен в этом. У меня состоялась новая командировка в Газу поздно осенью, а когда я вернулся перед самым Рождеством, ее дом уже был выставлен на продажу. Мы с женой присматривались к нему, но он был слишком дорогой уже тогда, не про нас. Маргарета Сагерлиед, конечно, переехала в город. Купила какую-то квартиру в Остермальме, а ее хоромы здесь стояли пустыми.

— Когда Маргарету Сагерлиед опрашивала наша общая знакомая Карина Телль, та решительно отрицала, что привлекает какой-либо наемный персонал. По ее утверждению, она всем хозяйством занималась сама. Зачем ей было так говорить?

— Эрика работала на нее без оформления, — объяснил генерал.

— Почему ты так думаешь?

— Так, по крайней мере, она делала, когда помогала мне и моей жене с уборкой.

— Эрика Бреннстрём, — повторил Юханссон.

— Эрика Бреннстрём, — подтвердил генерал. — Ее мужик нашел новую пассию и ушел к ней. А у Эрики остались на руках две девочки, которых она поднимала одна. Ей было тридцать пять в то время. Сейчас, наверное, под шестьдесят. Жила на острове Лилла Эссинген вместе с дочерьми.

— Ты не знаешь, она жива? — спросил Юханссон.

— Насколько мне известно, да, — сказал генерал. — Я разговаривал с ней на прошлой неделе. Встретил в трамвае, идущем из Алвика. Она направлялась навестить какую-то подругу в Нокебю.

— Ты знаешь номер ее телефона?

— Угу, — сказал генерал. — Я спросил ее, нет ли у нее желания поддерживать чистоту у такого старика, как я.

— Она не возражала?

— Нет, само собой, — сказал генерал. — Я дам тебе ее номер. Он записан в моей книжке. Она лежит в коридоре.

«Сейчас самое время распрощаться, и единственным объяснением может быть то, что уже слишком поздно, — подумал Юханссон. — Эрика Бреннстрём, убиравшаяся у Маргареты Сагерлиед в течение нескольких лет, имела двух девочек. Интересно от кого? Кто тот мужчина, который бросил ее?»

44Вторая половина пятницы 23 июля 2010 года

Наконец он дома. Дома в любом случае лучше всего. И так было всегда и особенно сейчас.

«Все идет как по маслу», — подумал Юханссон.

Он крепко держал в руке палку с резиновым наконечником, Матильда открыла ему дверь, он двинулся вперед, стараясь не задеть больную руку, и как только переступил собственный порог, ему в голову пришла отличная идея. Просто феноменальная.

— Альф Хульт, — сказал Юханссон и кивнул Матильде. — Альф Хульт.

— Альф Хульт?

— Точно, — сказал Юханссон. — Альф Хульт.

45Вечер пятницы 23 июля 2010 года

Вперед двигалось не только его расследование. Физическое состояние также улучшалось день ото дня. Никаких великих побед. Однако он медленно, но верно возвращался к той жизни, которую раньше вел. С тем же, что происходило в его голове, все обстояло гораздо сложнее. Абсолютно хаотично и вне всякой логической схемы или временного графика. Плюс еще головная боль, мучившая его почти ежедневно.

«Всему свое время, — обычно думал он. — Всему свое время».

Красивый вечер. После недолгих уговоров жена согласилась поужинать на лоджии, как они привыкли делать, когда погода не доставляла им больших проблем. Лестницу наверх он преодолел своими силами. Без палки, она бы только мешала, на собственных ногах, держась левой рукой за перила, чтобы не упасть. Пия шла сзади, хотя он и пытался убедить ее не делать этого.

— Я же сломаю тебе руку или ногу, если завалюсь на тебя, — сказал Юханссон.

«Упрямая как черт», — мысленно возмутился он.

«Он снова становится самим собой, — пришла к выводу его жена. — Непокорный, как старый конь».

Когда они пили кофе после трапезы, Юханссон рассказал ей о блестящей идее, посетившей его всего пару часов назад.

— Я пригласил к нам Альфа на обед завтра, — сказал он.

— Альфа?

— Альфа Хульта.

— Своего зятя?

— Да, — кивнул Юханссон.

— Он придет вместе с Анной? — спросила Пия, не сумев толком скрыть удивление.

— Анной? Какой Анной?

— Твоей сестрой. Твоей младшей сестрой.

— Да, понятно, я знаю, что она моя младшая сестра. Нет, он придет без нее. Будем только Альф и я.

— Ага, но мне трудно даже представить тебя в одной комнате с ним, — сказала Пия, у которой еще свежи были воспоминания о ряде встреч семейства Юханссон.

— Прошу, отнесись к этому спокойно. У Альфа много положительных сторон. В определенном смысле он просто замечательный человек.

— А у меня раньше не создалось впечатления, что ты хорошего мнения об Альфе, — возразила Пия. — Почему у тебя внезапно возникло желание встретиться с ним?

— Я нанял его, — ответил Юханссон.

«Лучшая идея с тех пор, как я заехал к Гюнтеру и тем самым спас собственную жизнь».

46Первая половина субботы 24 июля 2010 года

Альф Хульт был ревизором на пенсии. Мужем младшей сестры Юханссона Анны, последнего ребенка в семействе мамы Эльны и папы Эверта. Родившейся через пять лет после следующего по старшинству, бывшего шефа Государственной криминальной полиции Ларса Мартина Юханссона.

Всю свою профессиональную жизнь Альф Хульт трудился в Ревизионном департаменте Сольны. Почти сорок лет, с тех пор как получил диплом экономиста и вплоть до выхода на пенсию. Его вполне обоснованно опасались все физические и юридические лица, становившиеся для него «объектом проверки».

Старший брат Юханссона откровенно его недолюбливал. По мнению Эверта, Хульт представлял угрозу для любой формы нормального предпринимательства и человеческой жизни вообще, и он, даже будучи трезвым, заявлял об этом вслух.

Но Альфа Хульта подобное мнение волновало меньше всего. С орлиным профилем, высокий, худой и хорошо тренированный, он ходил и сидел с небольшим наклоном вперед после многих лет, проведенных за письменным столом, где он разбирался с всевозможными попытками его оппонентов улизнуть от выполнения гражданского долга и общественных обязанностей. К робкому десятку он также не относился и на банкете в честь пятидесятилетия своей жены, где во имя святой родственной любви пришлось присутствовать старшему брату Эверту, за кофе и коньяком даже прочитал нотацию своему шурину:

— Брат, похоже, считает, что у меня слишком длинный нос, но пока еще никому не удавалось его прищемить.

Выйдя на пенсию, Альф Хульт для начала занялся генеалогическими изысканиями. Страстно и с той же основательностью, объективностью и точностью, с какой ранее вгрызался в чужую бухгалтерию. Поскольку его дотошность распространялась не только на себя самого, но и на других, он уже в течение нескольких лет руководил преуспевающей фирмой в данной области, являясь и шефом, и единственным работником. Естественно, он также исследовал обширную родню своей любимой супруги. Сделал это в своей обычной манере, не позволив себе даже малейших исторических неточностей, и, естественно, навлек на себя двойное недовольство со стороны обоих патриархов семейства, как папы Эверта, так и его старшего сына, которого все называли Маленьким Эвертом вплоть до дня, когда его отец в первый раз заговорил о неизбежном.

— С настоящего момента я больше не хочу, чтобы вы называли моего старшего сына Маленьким Эвертом, — сказал Большой Эверт. — Сейчас мы два Эверта, и это правильно, поскольку именно он получит бразды правления после меня.

«Ты, Альф, должен стать моим Шерлоком Холмсом, поскольку я Майкрофт», — подумал Ларс Мартин Юханссон, когда ему в голову пришла блестящая идея. Майкрофт Холмс был старшим братом великого сыщика, и ему даже не требовалось вставать с его удобного кресла, чтобы раскрыть самые сложные преступления. Пожалуй, такая аналогия в данный момент подходила ему лучше всего, поскольку он сам сейчас проводил большую часть времени лежа на диване в своем кабинете. Таким образом, он мог получить все необходимые данные, и у него также не возникло ни малейших проблем с тем, чтобы вспомнить имя старшего из братьев Холмс.

Сейчас собственный Шерлок Юханссона, бывший главный ревизор Альф Хульт, сидел справа от него, слегка наклонившись вперед в кресле, которое он подтащил к дивану, чтобы его шурину не понадобилось лишний раз напрягаться. Как всегда сосредоточенный, готовый к встрече с самыми изощренными, коварными намерениями и хитроумными ловушками.

— Маргарета Сагерлиед и ее муж Юхан Нильссон, — задумчиво произнес Альф Хульт и кивнул в сторону собственных записей.

— И старая уборщица Сагерлиед, Эрика Бреннстрём, — добавил Юханссон.

— Ну, не очень и старая, — проворчал Хульт. — Если твои данные верны, она, наверное, на несколько лет моложе нас с тобой.

— Никаких проблем с ними не будет? — поинтересовался Юханссон. — У меня есть личный код Сагерлиед. Что касается Эрики Бреннстрём, я знаю только имя и номер телефона, который дал тебе.

— Никаких, — подтвердил Альф Хульт, легко качнув головой. — Что ты хочешь знать?

— Все, — ответил Юханссон.

— Все, — повторил его зять. — Тогда, пожалуй, стоит объяснить тебе, что подобное может легко зашкалить в части расходов.

— Не имеет значения, — сказал Юханссон, небрежно махнув рукой, он ведь был вторым по состоятельности в семье.

— Ты хочешь получить все в течение недели?

— Точно, — подтвердил Юханссон. — То есть у тебя хватает времени выкурить три твои трубки.

«А Майкрофт ведь, кажется, курил сигары», — подумал он.

— Конан Дойл никогда не был моим любимым писателем, — констатировал Альф Хульт. — Слишком уж он идеалист, на мой вкус.

47Понедельник 26 июля 2010 года

Понедельник. Новая неделя и еще один день его жизни, который прошел почти впустую. Завтрак, лечебная гимнастика, плановый визит к Ульрике Стенхольм сорока четырех лет без намека на морщины на гладкой белой шее. Невролога, дочери священника. Очень похожей на белку, когда она крутила своей головкой с белой, коротко подстриженной шевелюрой.

— Как у тебя дела?

— Двигаюсь вперед, — сказал Юханссон.

«Черт с ней, с постоянной головной болью, с давлением в груди и с бесполезным придатком, в который превратилась правая рука. Кончай ныть».

— У меня такое же впечатление, что ты двигаешься вперед, — согласилась она. — Физиотерапевт очень тобой довольна, кстати. И по словам Пии, у тебя дома тоже все работает как часы.

— А как твои дела? — поинтересовался Юханссон.

— Ничего. — Ульрика Стенхольм покачала головой. — Я просмотрела все бумаги отца. Все пакеты и картонные коробки, и, будь уверен, действовала очень тщательно. Но не нашла ничего, кроме заколки и конверта, в котором она лежала.

— Но что-то ты все-таки, наверное, нашла, — возразил Юханссон.

— Ничего, касающегося Жасмин. Несколько старых программ выступлений Маргареты Сагерлиед в церкви Бром-мы, пару приглашений моим родителям на ужин к ней домой в ту пору, когда ее муж еще был жив, несколько старых фотографий, скорее всего сделанных, когда папа и мама гостили у нее и ее мужа. На одной она поет в церкви. По-моему, ее сделали во время рождественской мессы в семидесятые. Я положила их сюда, — сказала она и протянула коричневый конверт.

— Это все?

— Да, все, — ответила Ульрика Стенхольм. — А как дела у тебя?

— Нормально, — сказал Юханссон. — Скоро я возьму его.

— Ты знаешь, кто это? Можешь рассказать?

Ульрике Стенхольм с трудом удалось скрыть удивление.

— Обещаю, ты первой все узнаешь, — заверил Юханссон. «Почему я так сказал?» — подумал он.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Я чувствую себя предателем, — поведал его лучший друг три часа спустя.

— Я слушаю, — сказал Ларс Мартин Юханссон, уже просчитав, как обстояло дело.

Повторилась обычная история с семейными отношениями и неожиданными сложностями, порой возникающими на ровном месте. Все началось с того, что у Ярнебринга появился новый автомобиль. И пусть он даже получил его за полцены, по мнению супруги Ярнебринга, у них хватало проблем поважнее и было куда тратить деньги. Особенно у двоих людей, живущих на ее зарплату полицейского и его пенсию.

— И что тебе пришлось сделать? — спросил Юханссон, хотя уже знал ответ.

— Сдался, — ответил Ярнебринг. — Она купила горящую путевку для нас в Таиланд. Отпуск любви. По ее мнению, ей надо взять бразды правления в свои руки, если она хочет сохранить меня. Всего только неделя.

— В разгар шведского лета, — констатировал Юханссон, внезапно почувствовав возбуждение, которое отныне неизменно приходило на смену его головной боли, неприятным ощущениям в груди, страхам, злости и унынию.

— Ах, эти женщины… — проворчал Ярнебринг.

— Я справлюсь, — сказал Юханссон.

«Только обещай ничего не говорить моему брату».

— Я уже разговаривал с твоим братом, кстати, — сообщил Ярнебринг, словно научился читать чужие мысли.

— И что он сказал?

— Что не стоит позволять бабам командовать. А потом порекомендовал несколько хороших мест в Таиланде.

«Похоже на Эверта», — подумал Юханссон.

Как только Ярнебринг покинул его, вошла Матильда и принесла ему большую чашку чая и бутерброд. Грубый ржаной хлеб, салат, порезанные кружочками помидоры, все от души покрыто слоем вяленого мяса. И он снова испытал угрызения совести.

— За мной так не ухаживали с тех пор, как я в раннем детстве лежал дома больной, — сказал Юханссон.

Матильда кивком указала на ящики с бумагами, стоявшие на полу рядом с диваном:

— Работаешь над каким-то старым делом? Ты же знаешь, насколько важно для тебя сохранять спокойствие и не нервничать? Тебе надо научиться расслабляться.

— Случай как случай, — проворчал Юханссон. — Старое нераскрытое убийство.

— Убийство — это круто.

— Не будь ребенком, — сказал Юханссон и покачал головой. — Там нет ничего крутого. Просто грустная история. И ужасная к тому же.

— Если хочешь, я могу тебе помогать.

— Вряд ли получится, — сказал Юханссон.

— Почему же?

— Материалы расследования считаются секретными как раз для того, чтобы любопытные личности вроде тебя не могли в них копаться.

— Можешь не беспокоиться относительно меня, — сказала Матильда. — Я умею держать язык за зубами.

— О’кей, — сдался Юханссон, которому в голову пришла еще одна ценная мысль. — Ты умеешь искать в Сети?

— Не так хорошо, как Лисбет Саландер[345], но я справлюсь. «Какая еще Лисбет Саландер?» — подумал Юханссон.

— Ты, пожалуй, могла бы отобрать из Интернета все, что найдешь, о человеке по имени Йозеф Саймон.

— Понятно, смогу. Ты скоро узнаешь о нем все, — пообещала Матильда. — Он и есть главный злодей?

— Нет, — усмехнулся Юханссон. — Он — врач, родился в 1951 году. Прибыл в Швецию в качестве политического беженца из Ирана в семьдесят девятом. В девяностом покинул Швецию и перебрался в США. Вероятно, ужасно богат. Трудится в области фармакологии.

— Почему тогда он так интересует тебя?

— Я хочу знать, как он справился со своим горем, — ответил Юханссон.

Пия приходит домой и спрашивает, как он себя чувствует.

— Хорошо, — отвечает Юханссон и улыбается, несмотря на боль в голове и давление в груди. Пусть он всего четверть часа назад проглотил еще пару пилюль, которые должен принимать только в случае крайней необходимости. Но всевозможные страхи внезапно навалились на него, словно он был беззащитным ребенком, и его единственным спасением могло стать небольшое помутнение рассудка, которое дарила маленькая белая таблетка.

— Как жемчужина в золоте, — врет Юханссон. — Подходи и садись. Расскажи, как дела в банке, любимая.

«Почему я так сказал? — думает он. — Почему просто не спросил, как дела на работе?»

* * *

Вечером позвонил его зять и сообщил, что все идет по плану и пока он не столкнулся ни с какой непреодолимой проблемой.

— Я по большому счету разобрался с Эрикой Бреннстрём и двумя ее дочерьми, — поведал он.

— Ты нашел их отца?

— Да, — ответил Альф Хульт. — Он один у обеих. Его зовут Томми Хёгберг, родился в 1956-м. На три года младше Эрики Бреннстрём, которая родилась в пятьдесят третьем. Старшая из их дочерей, Каролина, появилась на свет в семьдесят пятом, а ее младшая сестра, Джессика, в семьдесят девятом. Эрика никогда официально не была замужем за Томми Хёгбергом, но они сожительствовали, и он признал отцовство в обоих случаях. Тебе послать все по факсу или по электронной почте?

— По факсу, — сказал Юханссон. — Тогда мне не придется мучиться со всеми маленькими клавишами на компьютере, — объяснил он.

«Отцовство, значит, парень признал».

— Судя по налогооблагаемым доходам, папаша, похоже, не отличался особым трудолюбием. Пожалуй, тебе стоит узнать через твоих коллег, не засветился ли он на криминальном поприще тоже. Интуиция подсказывает мне это.

— Вот как, — сказал Юханссон.

«Интересно, а у Томми Хёгберга нет ли за душой чего-либо, в чем он хотел бы признаться?» — подумал он.

Юханссон закончил разговор и едва успел отложить в сторону телефон, прежде чем заснул.

48Вторник 27 июля 2010 года

Утро он, как обычно, потратил на попытки вернуть себе здоровье. Когда они с Матильдой возвращались с занятий лечебной физкультурой, она предложила ему немного прогуляться пешком по кварталу, где он жил.

— Я ведь уже тренировался, — попробовал роптать Юханссон.

— Запомни, — строго сказала Матильда, — тренировок много не бывает.

Он неохотно подчинился. Был слишком усталый, чтобы возражать. Когда они наконец вошли в его подъезд, у него по лицу ручейками бежал пот, хотя он прошел не более километра, и ему понадобилось на это двадцать минут. Его сердце колотилось как бешеное, и боль уже охватила лицо и лоб. Матильда незаметно бросила на него, когда они стояли в лифте, быстрый обеспокоенный взгляд.

— Ты полежи пока, а я приготовлю обед, — сказала она. Открыла ему дверь и осторожно придержала его висящую правую руку, когда он переступал через порог.

«Ну как, довольна теперь?» — подумал Юханссон, в то время как Матильда подкладывала ему подушки под спину.

— Я не собиралась убивать тебя, — сказала Матильда. — Но когда-то ты должен начинать двигаться. Ты удобно устроился?

— Кончай нянчиться со мной, — проворчал Юханссон. — Позаботься лучше о том, чтобы у меня было чем перекусить. И дай мне бумагу, которая лежит на факсе.

Эрика Бреннстрём родилась в 1953 году в окрестностях Хернёсанда. Там же прошли ее детство и юность, а когда ей исполнилось двадцать лет, она перебралась в Стокгольм и начала трудиться санитаркой в больнице в Худдинге. И там встретила Томми Хёгберга, который был на три года младше ее, всю жизнь прожил в Стокгольме, изучал автодело в профессионально-техническом училище и работал автослесарем.

Они поселились вместе в квартире в Флемингсберге. И нажили двоих детей, Каролину, появившуюся на свет в 1975 году, и ее младшую сестру Джессику, родившуюся в 1979-м. А через четыре года после рождения младшей дочери, в 1983 году, Эрика и Томми разъехались. Он остался жить в Худдинге и в том же году обзавелся новой сожительницей 1964 года рождения. Тоже сотрудницей местной больницы и тоже санитаркой. А Эрика забрала с собой дочерей и переселилась на остров Лилла Эссинген. Она стала работать на полставки в больнице Святого Георгия, и больше ни один мужчина не упоминался рядом с ее именем ни в каких доступных источниках.

«Полставки в больнице Святого Георгия, — подумал Юханссон. — Идет 1983 год, она переезжает в город вместе с двумя маленькими дочерьми. Вероятно, тогда начинает убираться у Маргареты Сагерлиед. Ее парень нашел новую подругу, на одиннадцать лет младше Эрики, и ей наверняка нужны все деньги, какие она только в состоянии заработать».

Его дотошный зять с помощью регистра народонаселения и деклараций о доходах отследил мужчину, являвшегося отцом ее детей. Через два года после того, как у него родился четвертый ребенок, в 1985-м, он снова живет один. По новому адресу в Худдинге. Работодатель остался прежний, но доходы Томми стали падать одновременно с тем, как компенсация из страховой кассы начала возрастать.

«Он, вероятно, стал много пить», — подумал Юханссон чисто интуитивно, поскольку привычка мыслить подобным образом кое для кого из его коллег становилась неотъемлемой частью профессии. — Сожительница выгоняет его. И как он поступает? Пытается снова подкатиться к Эрике? Неужели все обстоит столь плохо, что он находит ее у новой работодательницы в большой красивой вилле в Бромме?»

Еще год спустя, скорее всего, произошло нечто более драматическое. Его доходы составили менее чем половину прежних, но никаких компенсаций от страховой кассы он больше не получал. Юханссон взял мобильник и позвонил своему бывшему коллеге комиссару Херманссону из криминальной полиции Стокгольмского лена.

— Юханссон, — представился он.

— Здравствуй, Ларс. Надеюсь, у тебя все нормально?

— Лучше не бывает, — солгал Юханссон.

— Что я могу для тебя сделать? — поинтересовался Херманссон.

— Не мог бы ты пробить мне одного человечка? Его зовут Хёгберг, Томми Рикард, родился в пятьдесят шестом…

— Секунду, только сяду к компьютеру. Ага, слушаю…

— Хёгберг, Томми Рикард, родился 16 февраля пятьдесят шестого года. Последний известный адрес…

— Я нашел его, — перебил босса Херманссон. — Живет во Флемпане. Диагональвеген, 14 во Флемингберге.

— Рассказывай, — скомандовал Юханссон.

— Всего понемногу, всякая ерунда, главным образом. Похоже, у него проблемы с алкоголем. Первый раз попался за вождение в нетрезвом виде в девяносто третьем, последний раз по той же причине в 2006-м. Плюс за незаконное вождение. Права у него отобрали еще в девяносто шестом.

— А позднее? После 2006-го?..

— Нет, — сказал Херманссон. — Он, похоже, устал и выдохся. Пьянка берет свое. Явно вышел на досрочную пенсию в 2006-м, когда ему исполнилось пятьдесят.

— Ничего серьезного, выходит?

— Да как сказать, — проворчал Херманссон. — По суду получил шесть месяцев тюрьмы за крупную кражу в восемьдесят седьмом, но в остальном, главным образом, ерунда, как я уже говорил. Три задержания в пьяном виде за рулем, несколько незаконных вождений, попытка мошенничества с больничной страховкой, но дело закрыли. Насилие в отношении сотрудника при исполнении. Тоже закрытое. На мой взгляд, его просто выбросили из кабака. Вот и все.

— И все?

— Да, сейчас, конечно, твой черед рассказывать.

— Он есть в регистре ДНК?

— Нет, — сказал Херманссон. — Зато дактилоскопирован. После кражи восемьдесят седьмого. Не томи, меня прямо распирает от любопытства.

— Мы вернемся к этому позднее. Посмотри, что у тебя еще найдется, потом созвонимся.

На этом он закончил разговор, несмотря на протесты Херманссона, поднялся с дивана без особых проблем и направился в сторону кухни, чтобы проверить, как обстоят дела с обещанным ему обедом. Матильда разговаривала по телефону. Она не слышала его. Ее голос звучал взволнованно. Юханссон остановился, прислушался, подчиняясь еще одной из своих профессиональных привычек.

— Да, но это ведь не моя проблема. Ты же обещала вернуть долг не позднее четверга. По-моему, ты ведешь себя черт знает как. Мне нечем платить за квартиру. Это так, для информации.

«Парень, подруга, кто-то из лучших друзей», — подумал Юханссон. Потом он кашлянул в меру громко. Матильда понизила голос. Повернулась спиной к двери кухни.

— Просто для информации, — повторила она. Выключила мобильный и сунула его в карман.

— Извини меня, — сказала она. — Еда сейчас будет готова.

— Парень? Подруга?

Юханссон дружелюбно улыбнулся ей и кивнул.

— Моя чокнутая мамочка, — ответила Матильда. — Надо же себя так вести. Она просто с ума меня сведет.

— Только этого нам не хватает, — сказал Юханссон. — Мое здоровье тогда сразу окажется под угрозой. Я голоден. Какое у нас сегодня меню?

— Вареная курица с кускусом и салат. Я добавила в него немного полезной заправки, так что, думаю, тебе понравится. Потом будет сюрприз. Хочешь сесть здесь или мне накрыть все на подносе?

— Здесь, — сказал Юханссон и кивнул в направлении кухонного стола. — Впредь мы всегда будем есть здесь, — добавил он.

«И что там за сюрприз?» — подумал он.

49Вторая половина вторника 27 июля 2010 года

Матильда переговорила с Пией, та в свою очередь побеседовала с его кардиологом, и сейчас сюрприз стоял на столе перед ним. Бокал бордо. Юханссон сначала осторожно втянул носом воздух над ним.

«Оно может пахнуть так, только когда во рту не было ни капли уже почти месяц», — подумал он. А потом осторожно попробовал вино и ощутил ту самую свободу, которую могли дать только две маленькие белые таблетки, но сейчас она пришла сразу же.

— Не более двух бокалов, — сообщила Матильда. — По данному пункту все строго. Два — нормально, три — ни в коем случае.

— Мы можем найти тару побольше, — предложил Юханссон. Он улыбнулся и отсалютовал ей бокалом. — Кстати, о другом. Где ты живешь?

— В Хягерстене, у меня там две комнаты и кухня, снимаю, одна-одинешенька. Почему ты спрашиваешь?

— Как раз перехожу к этому, — ответил Юханссон. — Во сколько тебе обходится жилье? Две тысячи в месяц?

— Ты смеешься надо мной? Возможно, кто-то и платит столько, если живет в Лапландии. Я же выкладываю шесть штук ежемесячно. А сколько отдаешь ты сам, кстати?

— У меня собственная квартира.

— Это я уже поняла, — сказала Матильда и вознесла глаза к потолку. — Слава богу, не совсем дура. И какая за нее месячная плата?

— Никакой фактически. У нашего товарищества есть бизнес-площади, которые мы сдаем в аренду, и за счет них покрываются все расходы. Поэтому не надо ничего платить.

— О какой справедливости в жизни тогда можно говорить, — вздохнула Матильда.

— Сколько ты зарабатываешь?

— Тринадцать тысяч в месяц без налогов. А ты сам? Хотя это, наверное, тайна?

— Честно говоря, не знаю. Пия занимается этим делом.

— И почему мы говорим об этом?

— Я случайно услышал часть твоего разговора, — признался Юханссон.

— Подслушивать нехорошо.

— Я знаю, — кивнул Юханссон. — Но это старая профессиональная привычка.

— Я в курсе, да и сама люблю подслушивать.

Матильда восторженно посмотрела на него.

— Так о чем это я?.. — спросил Юханссон.

— Моя арендная плата, сколько я зарабатываю, потом ты еще подслушал чужой разговор, — напомнила Матильда.

— Именно, — сказал Юханссон. — Двадцать пятого, то есть позавчера, ты получила зарплату. Тогда же одолжила деньги матери под обещание вернуть почти сразу же, так чтобы ты смогла отдать за квартиру до конца июля. А до него четыре дня. Но сейчас она не в состоянии сделать это и тебе нечем заплатить за жилье. Скажи, а как много она заняла?

— Достаточно, чтобы мне не хватило на квартплату.

— Подобное часто случается?

— Завязывай, — сказала Матильда. — Это ведь не имеет к тебе никакого отношения.

— То есть, насколько я понял, подобное случалось и раньше, — не сдавался Юханссон.

— Ты можешь понимать мои слова как угодно, но это, прости, не твое дело.

— Пока под угрозой не оказывается мое здоровье, — проворчал Юханссон и улыбнулся ей. — Скажи, если тебе надо в долг.

— Если я одолжу у тебя деньги, меня выгонят с работы. Кроме того, я не хочу занимать у тебя, да будет тебе известно.

— И все-таки скажи, если передумаешь, — буркнул Юханссон и пожал плечами.

Закончив трапезу и собрав языком последние драгоценные капли из своего второго бокала, он попросил Матильду принести ему кофе. А потом направился прямой дорогой к тайнику, не без труда извлек свою заначку, облегчил ее на шесть тысячных купюр, сложил их пополам и сунул в карман ее куртки, висевшей на крючке в гардеробе.

— Куда ты ходил? — спросила Матильда, войдя с подносом в его кабинет.

— В сортир, — ответил Юханссон и ухмыльнулся довольно. — Наверное, все из-за красного вина, которое я влил в себя.

— Наверняка, — согласилась Матильда и начала добавлять молоко в его чашку с кофе. — Скажешь, когда хватит.

— Стоп, — скомандовал Юханссон. — Ты меня извини, мне надо позвонить.

Он набрал номер Эрики Бреннстрём, явно не горевшей желанием общаться с ним. Сначала объяснил, кто он, потом сказал, что хочет поговорить об убийстве двадцатипятилетней давности, где жертвой стала девятилетняя соседка Маргареты Сагерлиед Жасмин. И его сразу же перебили:

— Я прекрасно знаю, кто ты. Аксель, Аксель Линдерот позвонил мне и поведал о том, что ты наверняка дашь знать о себе. Я даже видела тебя по телевизору много лет назад. Но не понимаю, о чем ты хочешь поговорить со мной.

— О Жасмин, как я уже сказал, — повторил Юханссон. — Ты же единственная встречалась с ней из тех, кого я знаю.

— А ее родители?

— Мне до них не добраться. Они покинули Швецию более двадцати лет назад.

— Да, но я по-прежнему ничего не понимаю. Я ведь встречалась с ней десять, самое большее двадцать раз, и с той поры минуло не менее двадцати пяти лет.

— У тебя самой две дочери, которые были того же возраста, как и она. По-моему, это достаточная причина для разговора, — сказал Юханссон.

— Мне надо в прачечную после обеда, — возразила Эрика.

— Никаких проблем. Я сам загляну к тебе. Например, через час.

— Позвони перед тем, как придешь, — попросила она. — Обещай позвонить перед приходом.

«Ну наконец-то, — подумал он, закончив разговор. — Неужели так трудно пойти навстречу и помочь полиции?»

— Матильда! — крикнул он.

— Да, шеф, — откликнулась его помощница, которая, скорее всего, стояла, прислонившись снаружи к двери кабинета.

— Разогревай мотор Бэтмобиля, — распорядился Юханссон. — Труба зовет на бой.

Вероятно, дело в вине, решил он. Никакой головной боли, никакого давления в груди, даже никакого возбуждения. Он спокоен и полон решимости. Как тот, для кого главным правилом в работе всегда было оценить ситуацию, не придумывать ничего лишнего, не верить в случайные совпадения.

50Вторая половина вторника 27 июля 2010 года

Эссинге-Бругатан, построенный в тридцатые годы дом, лифт, небольшая двушка на самом верху. Две комнаты и кухня с небольшим альковом, расположенным рядом со столовой.

«Наверняка именно там раньше спала Эрика, — подумал он. — Когда ее дочери делили меньшую из двух комнат. Та самая квартира, куда она переехала почти тридцать лет назад, и здесь выросли две ее девочки. И они жили с матерью вплоть до того, как разбрелись кто куда».

Ему не понадобилось даже спрашивать. По обстановке и по всему, увиденному на полу, потолке и на стенах, он понял, что именно здесь она провела последние двадцать семь лет своей жизни. Не самой легкой, кстати. Ей приходилось усердно трудиться и экономить каждое эре, чтобы обеспечить нормальное существование и хоть какой-то уют.

И сама Эрика оказалась под стать такой жизни. Хорошо тренированная, худощавая, с настороженным взглядом, сильными загорелыми руками, еще сохранившая остатки былой красоты. С быстрой походкой и мечтами о будущем, проглядывавшими в ее улыбке и глазах. Она все еще хорошо выглядела.

Эрика приготовила ему кофе, даже не спросив, не хочет ли он чая.

«Такие мы и есть, настоящие норландцы», — подумал Юханссон, и что-то шевельнулось у него в душе.

— Сахар или молоко? — спросила она.

— Черный будет нормально, — ответил Юханссон.

— О чем ты хотел поговорить? — поинтересовалась она.

— Давай начнем с самого начала. Когда ты приступила к работе у Маргареты Сагерлиед.

Это было весной 1983 года. Гражданский муж бросил ее ради более молодой женщины, работавшей вместе с ней в больнице в Худдинге. На одиннадцать лет младше ее, имевшей собственного ребенка и еще одного от ее мужа. Все это она просчитала сама, даже не спрашивая его, тем самым избежав необходимости выслушивать его ложь, сталкиваться с приступами его злости и заставлять его мучиться угрызениями совести.

Ее шеф в Худдинге организовал всю практическую сторону дела. Главный врач, любитель оперы, состоятельный, не зависящий от своей высокой зарплаты, подобно всем другим выходцам из богатых семей. Квартиру на острове Лилла Эссинген устроил он. Дом принадлежал его хорошему другу. Ее освободили от квартплаты при условии, что она раз в неделю будет убирать коридоры и лестницы и в случае необходимости менять перегоревшие лампочки. Новую работу в больнице Святого Георгия она получила уже спустя день и тоже через него. Он просто позвонил одному другу и коллеге. То же касалось и места у Сагерлиед, у которой он и его супруга числились в близких друзьях.

— Тебя, конечно, интересует, спала ли я с ним, — сказала Эрика Бреннстрём.

— Нет, — ответил Юханссон. — А ты спала?

— Не спала. Он просто оказался хорошим человеком. Из тех, кто не терпит всех других мужиков, не похожих на него. Вдобавок он был в два раза старше меня.

«Какое это имеет отношение к делу?» — подумал Юханссон, жена которого была на двадцать лет младше его.

— Что ты делала у Сагерлиед?

— Убирала, мыла посуду, стирала, занималась домом и садом. Готовила еду. Помогала, когда она принимала у себя гостей.

— Какой она была в качестве хозяйки?

— Недоброй, — призналась Эрика Бреннстрём. — Добротой она действительно не отличалась, но слишком любила себя. Будь у меня возможность постоянно сидеть и слушать ее истории, я наверняка смогла бы стать для нее компаньонкой и мне не пришлось бы стирать и убирать.

— Требовательной?

— С ней следовало вести себя осторожно, соглашаться во всем, а потом делать, как ты задумал с самого начала.

— Злой?

— Нет. Эгоцентричной, но никак не злой. Могла стать требовательной, если подойти к ней не с той стороны. Хотела казаться утонченней, чем была на самом деле. Детей не имела. Кстати, она часто говорила об этом. Сетовала, что карьера помешала ей обзавестись ребенком. Жалела, что вышла замуж слишком поздно за человека значительно старше ее.

— А твои собственные дети? — спросил Юханссон. — Она встречалась с ними?

— О да, множество раз. Во всех тех случаях, когда кто-то из них кашлял или сопливил и не мог находиться в детском саду. По выходным или вечерами, когда я помогала ей с чем-то, мы даже оставались спать у нее. У тебя самого есть дети?

— Да, — ответил Юханссон.

— Ну, тогда ты знаешь, что значит иметь маленьких детей.

— Приблизительно представляю, — сказал Юханссон.

— Могу в это поверить, — заметила Эрика Бреннстрём. Она улыбнулась еле заметно и машинально помешала свой кофе.

— Как все происходило, когда ты приводила с собой детей? С Сагерлиед, я имею в виду?

— Просто замечательно. Они боготворили тетю Маргарету. Играли на пианино и пели, разыгрывали театральные представления, наряжались по-всякому. Мне даже приходилось их сдерживать. Она баловала детей. Делала им слишком дорогие подарки. Брала с собой в универмаг под Рождество, и когда у них был день рождения, и так далее.

— А твой гражданский муж? — спросил Юханссон и поправился: — Бывший муж. Он встречался с Сагерлиед?

«А сейчас Эрика насторожилась», — подумал он.

— Нет, никогда, хотя я понимаю, почему ты спрашиваешь.

— О чем ты? Что понимаешь?

— Ты ведь полицейский и все знаешь о нем. Признайся, это ведь из-за него ты сидишь сейчас здесь?

— Пожалуй что нет, — сказал Юханссон. — Я как раз собирался перейти к Жасмин, но, поскольку тебе понятен мой интерес к твоему мужу, ты, наверное, хотела бы поговорить о нем.

— Да, мне действительно нечего скрывать. Томми был безалаберным. Он слишком много пил. Даже в то время, когда мы только встретились и ему исполнилось всего восемнадцать. Я, деревенская девчонка, стала легкой добычей, даже будучи на несколько лет старше его.

— Он пил слишком много?

— Даже чересчур, и очень любил женщин. Я почти не сомневаюсь, что у него постоянно имелись подружки, когда он жил со мной. Постепенно у него возникли реальные проблемы с алкоголем, и тогда я забрала девочек и ушла.

— Он никогда не делал попыток восстановить отношения с тобой?

— Нет, в первые годы почти не давал о себе знать. Я несколько раз разговаривала с ним по телефону об алиментах, но безрезультатно. Пришлось обратиться к адвокату, и я получила пособие как мать-одиночка. Больше не понадобилось звонить и вести пустые разговоры, и слава богу. Он был безалаберным, пил слишком много, как я говорила, но не злым человеком. Само собой, мне известно обо всех неприятностях, в которые он попадал. Я знаю, что он даже сидел в тюрьме. Из-за какой-то кражи у него на работе.

— А как же дочери? Он не хотел поддерживать с ними контакт?

— Когда моя преемница, я обычно называю ее таким образом, попросила его исчезнуть, он стал появляться на нашем небосводе. Но так ничего и не получилось. Он обещал все что угодно, однако ни разу не сдержал слова. Все обернулось массой разочарований и слез для двух маленьких девочек. Когда они подросли, попытались связаться с ним, но, естественно, впустую. Я думаю, ни одна из них ни разу не встречалась с ним за последние десять лет. Томми был ребенком. Ребенком, который пил. Он так и не повзрослел.

— Когда ты виделась с ним в последний раз?

— Только однажды после того, как ушла от него в восемьдесят третьем. Несколько лет спустя. Он пришел ко мне на работу, в больницу Святого Георгия. Хотел занять денег. И получил их. Речь шла о нескольких сотнях. Естественно, он их так и не вернул.

— А у адвоката вы не контактировали? Или через социальные службы?

— Пожалуй, полдюжины раз за все годы. Но один на один я встречалась с ним лишь однажды. Когда он пришел занять денег. У меня хватило ума дать их ему.

— Ага, — сказал Юханссон.

— Я догадываюсь, чем ты занимаешься, — сказала Эрика Бреннстрём. — Но если думаешь, что Томми имеет какое-то отношение к смерти Жасмин, то сильно ошибаешься. Он никогда не сделал бы ничего подобного. Все просто. Его интересовали взрослые девицы и женщины, и даже слишком интересовали. А маленькие девочки в его понимании должны быть приятными и веселыми, но не хныкать. Он даже не умел прочитать им сказку на ночь.

— Я верю тебе, — сказал Юханссон. — Давай поговорим о другом. Июнь восемьдесят пятого. Когда убили Жасмин. Что ты делала?

— У меня наконец появилась возможность взять настоящий отпуск. Маргарета собиралась встретиться с подругой и находилась в летнем домике. Как только старшая окончила школу, я взяла девочек с собой и поехала домой к моим родителям. Мы провели там все лето. Вернулись назад только в середине августа, как раз к началу школьных занятий. Моя младшая, Джессика, пошла в первый класс той осенью.

— Мои коллеги никогда не связывались и не хотели поговорить с тобой?

— Нет, с чего бы у них возникло такое желание? Я знаю, что они беседовали с Маргаретой, она сама рассказывала. Но при чем тут я?

— Ага, так вот, значит, — буркнул Юханссон. — Жасмин… Расскажи мне о ней.

Жасмин переехала в дом в самом конце улицы весной после того, как сама Эрика начала работать на вилле Маргареты Сагерлиед. Вместе с отцом и его новой женщиной. И довольно скоро стала появляться на вилле работодательницы Эрики и бегать там почти как дома.

— Она была милой, ужасно милой, просто очаровательной девочкой, шустрой, веселой. Неизбалованной к тому же. Между ней и Маргаретой возникла любовь с первого взгляда. С ее отцом, скажу я вам, тоже все обстояло нормально.

— Какой он был?

— Большой и сильный, хорошо тренированный. Темный. Настоящий красавчик. Вдобавок врач. Маргарета просто обожала его. Приглашала их с сожительницей на праздник несколько раз. Та тоже была врачом. Насколько мне помнится, я впервые увидела эту пару, отца Жасмин и его новую пассию, как раз на празднике у Маргареты. И если память мне не изменяет, подумала, насколько долго их связь продлится.

— И почему же так подумала?

— Он же притягивал как магнит. Все женщины, независимо от возраста, горели желанием поговорить с ним.

— А то, что он иммигрант, из Ирана, не имело значения?

— Нет, Маргарету это нисколько не смущало. Совсем наоборот. И никого из ее друзей тоже. Отец Жасмин выглядел как шах. Кто не хотел бы стать Фарах Диба? Я, конечно, тоже не отказалась бы.

— Вот как?

— Да, но меня такое счастье обошло стороной. По-моему, он был не из тех, кто опускается до прислуги. При всей его вежливости и очаровании даже в общении со мной, мне кажется, он держал в мыслях совсем других женщин, чем я.

— Жасмин когда-либо встречалась с твоими детьми?

— Я думала об этом, когда все случилось, — сказала Эрика. — Они на самом деле никогда не встречались. Пожалуй, как-то здоровались друг с другом, но ни разу не играли вместе. Размышляя о произошедшем, я считала это даже неким плюсом. Я избежала трудных вопросов, надо признать.

— Да, черт побери, — вздохнул Юханссон, — что за человек смог сотворить такое с маленькой девочкой?

— А я думала, тебе известно, о ком идет речь, — удивилась Эрика. — Разве не твоя работа знать подобное?

— Да, — согласился Юханссон. — Но понять — совсем другое дело.

— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду, — сказала Эрика. — Именно поэтому тебе не стоит беспокоиться относительно отца Каролины и Джессики.

Уже осенью 1985 года Маргарета Сагерлиед захотела избавиться от дома в Эппельвикене и переселиться оттуда.

— По-моему, его продали весной восемьдесят шестого, — объяснил Юханссон. — Примерно через девять месяцев после убийства. Ты не в курсе, почему она внезапно захотела переехать?

«Сейчас Эрика снова насторожилась», — подумал он.

— О том, что это получилось неожиданно, я бы не сказала. Прошел ведь почти целый год.

— Да нет, — возразил Юханссон. — Подобные хоромы не продать сразу. Мне, кроме того, кажется, что маклерская фирма начала показывать его всем желающим уже осенью.

— По-моему, здесь нет ничего странного, — сказала Эрика Бреннстрём. — Она давно говорила, что дом слишком большой для нее, что она стала слишком старой, о желании переехать в город и купить квартиру в Остермальме, где все будет под рукой.

— Дом был слишком большой?

«Дом, фактически ставший ее музеем. Настоящим памятником всей ее жизни?»

— Да, и она говорила об этом достаточно долго. На самом деле.

— Трагедия с Жасмин, по-твоему, не могла повлиять на ее решение? Девочка ведь была как собственный ребенок в ее доме. При мысли о случившемся, подобное уж точно нельзя назвать приятным воспоминанием.

«Почему ты мне врешь?» — подумал он.

— Нет, — сказала Эрика и покачала головой. — Я догадываюсь, куда ты клонишь, но ни о чем таком она не говорила.

— Ты помогала ей с переездом, если я правильно понял, прибиралась и так далее.

— Да, — подтвердила Эрика. — Она купила квартиру в Остермальме. На Риддаргатан. И я помогала ей перебраться туда.

— А потом? — спросил Юханссон.

— О чем ты?

— Ваши контакты продолжались? Она, наверное, хотела, чтобы ты и дальше помогала ей?

— Нет, — ответила Эрика. — Потому она и хотела переехать в квартиру поменьше, отдохнуть от всего. К тому же она ведь болела. У нее обнаружили рак. Она лежала довольно долго, прежде чем умерла, и это произошло где-то через год после переезда. Мы разговаривали по телефону несколько раз, но на том все и закончилось.

— Она звонила тебе или ты ей?

«Почему ты врешь? Кого пытаешься защитить?»

— Было по-всякому. И я звонила ей, и она мне.

— Тогда вот еще что… — сказал Юханссон. — Ее окружение. Насколько я понял, она общалась главным образом с ровесниками. И людьми с таким же, как у нее, прошлым.

— Да, — подтвердила Эрика. — За исключением соседей вроде Акселя и его жены и отца Жасмин с подругой. Детей ее старых друзей. Взрослых, естественно, но, пожалуй, лет тридцати — сорока, примерно так.

— Я спрошу напрямую. Может, какой-то знакомый мужского пола состоял в близких отношениях с ней? Лет тридцати, где-то так. Кто-то, с кем она встречалась регулярно?

— Что ты имеешь в виду? По-твоему, она могла жить с каким-то молодым мужчиной?

— Нет, я не это имею в виду, — возразил Юханссон. — А человека, которого она хорошо знала, он, возможно, помогал ей. Какого-то родственника, знакомого, сына кого-либо из ее друзей.

«Почему ты стараешься выглядеть глупее, чем есть?»

— Нет, ничего подобного не было. — Эрика покачала головой. — Если и существовал кто-то такой, я, естественно, знала бы о нем.

— Ясное дело, — согласился Юханссон и улыбнулся. — Твои дочери как устроились, их жизнь удалась.

Это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.

— Да, с ними все в порядке. Обе замужем, имеют работу и детей. Оба мои зятя приличные парни, если тебе интересно.

— Еще бы, — сказал Юханссон. — С женами, у которых такая мать.

— Не всегда жизнь складывалась легко, — призналась Эрика.

— Могу в это поверить, — буркнул Юханссон. — Ага, да. О чем еще нам стоит поговорить? У тебя нет никаких мыслей?

«Сейчас у тебя есть еще один шанс, — подумал он. — Воспользуйся им, черт побери, тогда мне не придется мучить тебя напрасно», — подумал он.

— Нет, — ответила Эрика Бреннстрём. — Вдобавок меня ждет стирка, самое время ею заняться.

Он подождал, пока они оказались в маленьком коридоре и она уже собралась открыть для него дверь. Тогда он сунул руку в карман пиджака и достал маленький пластиковый пакет с заколкой для волос. Он поднял его перед ней. Перед самым лицом, но она не отшатнулась.

— Да, и еще одно дело, — сказал Юханссон. — Это ни о чем не говорит тебе?

— Нет, — ответила Эрика Бреннстрём. — Я вижу, что это заколка для волос, но она не принадлежала ни одной из моих дочерей.

— Ты уверена? — спросил Юханссон.

— Да, абсолютно, я не хочу показаться упрямой, но…

— Подумай над этим делом, — предложил Юханссон. — У тебя есть мой номер. Подумай над этим делом. И позвони, если у тебя возникнут какие-то другие мысли.

Он видел испуг в глазах Эрики, но ни звука не последовало с ее стороны, она не разозлилась, а ведь именно такой реакции можно было ожидать, если бы он ошибался и речь шла о несправедливом обвинении.

«Интересно, где ты ее нашла? — подумал Юханссон, спускаясь в лифте. — Скорее всего, одновременно с тем, как обнаружила пропажу простыни, и наволочки, и, пожалуй, подушки тоже, — подумал он. — Где-то в начале осени 1985 года, когда делала генеральную уборку после летнего отпуска».

51Среда 28 июля 2010 года

Примерно в то время, когда лучший друг Юханссона натягивал плавки, чтобы в последний раз перед сном искупаться в Индийском океане, сам он упал в собственном кабинете и сильно ударился. Но ранее произошло многое другое.

Подавая ему утренний кофе, Матильда попросила о разговоре с глазу на глаз.

— Мне надо поговорить с тобой об одном деле, если ты не против.

— Ради бога, — ответил Юханссон и улыбнулся дружелюбно. Он хорошо подготовился к тому, что далее должно было произойти.

— Вчера вечером, придя домой, я нашла шесть тысячных купюр в кармане моей куртки. Тебе ничего не известно об этом?

— Нет, — ответил Юханссон и покачал головой. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я серьезно, — продолжала Матильда. — Я не могу принимать деньги и подарки от наших пациентов. Не имею права брать в долг. Так обстоит дело и…

— Кончай болтать ерунду, — перебил ее Юханссон. — Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Нам придется вернуться к этому позднее, — стояла на своем Матильда.

— Боюсь, я и тогда не буду знать больше, — ответил Юханссон с таинственной улыбкой.

— Я собираюсь поговорить с Пией на сей счет, да будет тебе известно.

— Это твое право, — сказал Юханссон. — Хотя, боюсь, она знает не больше, чем я. А сейчас ты должна извинить меня, — продолжил он, — но мне необходимо немного тишины и покоя, прежде чем ты начнешь возить меня по всяким личностям в белых халатах.

— Да, тебе надо встретиться с твоим кардиологом сегодня. До того, как мы поедем на лечебную физкультуру.

— Кардиолог, — проворчал Юханссон. — Какая честь для меня.

«Собственные невролог, кардиолог, физиотерапевт, собственная сиделка. Только их мне не хватало в жизни».

Первый визит Юханссона к его кардиологу, маленькому, хорошо тренированному мужчине пятидесяти лет, с лысой головой и живыми карими глазами. И в них то же выражение, что у белок из его детства, до того, как он нажимал на спусковой крючок и прерывал их жизненный путь. Доктор, слава богу, не вертелся на месте постоянно. Спокойно сидел с дружелюбной улыбкой, пока слушал грудь, легкие и сердце своего пациента, изучал распечатку его ЭКГ или просто смотрел на него.

— Дело обстоит так, — взял инициативу в свои руки Юханссон. — Я проработал в полиции всю мою жизнь. И привык к прямым ответам. Вдобавок устал слушать всякую дребедень от тебя и твоих коллег. Я хочу знать твое мнение о моем самочувствии и спрашиваю по той простой причине, что, на мой взгляд, я чувствую себя просто дьявольски плохо. Я не привык ныть, да будет тебе известно. Но ответь мне прямо.

— О’кей, — сказал его кардиолог. — Твоему сердцу прилично досталось за все годы, — продолжил он. — Я оцениваю твое состояние как плохое. И больше всего меня беспокоит высокое давление. Его необходимо понизить. С помощью лекарств, но также за счет уменьшения веса, улучшения общих кондиций, и тебе надо больше покоя. Никаких стрессов, никаких волнений и лишних эмоций. Надеюсь, я достаточно прямо высказался.

— Да, — ответил Юханссон. — А как с практической стороной дела, может, мне надо привести дела в порядок?

— Если будешь делать, как я говорю, тебе не понадобится спешить с написанием нового завещания.

— Хорошо, — сказал Юханссон.

После окончания тренировки его физиотерапевт получила тот же вопрос.

— Взгляни на нее, — сказал Юханссон, поднял свою правую руку и вытянул вперед, раскрыл ладонь и сжал кулак, выставил указательный палец. — Через месяц начинается охота на лосей, — продолжил Юханссон. — Я стреляю их с самого детства. Смогу ли я делать это снова с такой рукой? Держать ружье? Нажимать на спуск правым указательным пальцем? Сейчас я едва чувствую пальцы на ней и не в состоянии поднять даже утреннюю газету.

— Тебе понадобится время, — сказала она.

— А точнее? — спросил Юханссон. — Год? Пять лет? А может, этого не случится никогда?

— Невозможно ответить на такой вопрос, но, как я уже говорила ранее, тебе нельзя думать таким образом, поскольку тогда…

— Спасибо, — перебил ее Юханссон. — Я чертовски устал, да будет тебе известно, ото всех, кто объясняет мне, как я должен думать.

«Или не думать».

* * *

«Какой смысл в жизни, которая сводится к тому, что ты просто считаешь дни до конца? — размышлял Юханссон, сидя в машине на пути домой. — Разве это жизнь?»

— Извини меня за назойливость, — нарушила молчание Матильда, — но относительно этих денег…

— Да, ты ужасно назойлива, — отрезал Юханссон. — И я чувствую себя просто черт знает как, поэтому, если ты в состоянии помолчать, я хотел бы, чтобы ты отвезла меня домой. В противном случае можешь остановить и я вызову такси.

— Извини. Извини, я ничего такого не имела в виду.

«Сейчас ты обидел еще одного человека», — укорил себя Юханссон.

— Какой смысл в жизни, которая сводится к тому, что ты просто считаешь дни до конца? Разве это жизнь?

— Ты поправишься, — возразила Матильда. Похлопала его по руке. — Скоро ты снова станешь таким, как обычно. Я обещаю тебе.

Пообедал он в одиночестве. Полулежа на диване. У него даже мысли не возникло сесть за стол с его собственной сиделкой. Он лишь покачал головой, когда она его спросила.

«Головная боль, давление в груди. Они мне не по зубам», — подумал Юханссон и поднялся, чтобы сходить в туалет и съесть маленькую белую таблетку, которая могла перенести его в другое измерение. Он сделал всего один шаг, когда пол неожиданно закачался, стены закрутились, а ноги подогнулись под ним. Он взмахнул правой рукой в тщетной попытке схватиться за что-нибудь и устоять, но завалился на бок, одновременно с тем, как в глазах почернело.

— Лежи спокойно, — сказала Матильда, стоя на коленях перед ним.

— Откуда ты взялась здесь?

— Ты слышишь, что я говорю? Можешь пошевелить ногами? Попытайся согнуть колени. Я сейчас позвоню…

— Забудь об этом, — буркнул Юханссон. — Помоги мне подняться на диван.

— Ты должен лежать неподвижно, — настаивала на своем Матильда. Она положила левую руку ему на грудь и правой достала свой мобильный телефон.

— Я звоню Пии, — сообщила она. — Успокойся.

— Забудь об этом, — повторил Юханссон и оттолкнул ее левой рукой. — Если ты позвонишь ей, я тебя убью, — пригрозил он.

Матильда ничего не ответила, только покачала головой, вышла из комнаты и закрыла дверь.

У него ушло, наверное, пять минут, чтобы вскарабкаться на собственный диван, стоявший всего в паре метров, и, когда он наконец оказался там, дверь открылась и через порог шагнул его старший брат.

— Обедал в «Гондоле». Позвонила Пия. Что здесь, черт возьми, происходит? — спросил Эверт, не привыкший долго разглагольствовать в критической ситуации.

— Ничего особенного, — ответил Юханссон. — Я просто случайно упал.

— Не болтай ерунды, — прорычал Эверт, и в то же мгновение в комнату вернулась Матильда.

— Я считаю, он поднялся слишком быстро, в результате произошел скачок давления, у него закружилась голова, и он потерял равновесие. Я не думаю, что…

— Если ты замолчишь и выйдешь, я смогу спокойно переговорить с моим братом, — грозно произнес Эверт.

«Когда Эверт использует такую интонацию, кто угодно наложит в штаны», — подумал Юханссон, и ему неожиданно стало весело, несмотря на боль в груди и в боку.

Эверт взял стул и сел.

— Хочешь стакан воды? — спросил он.

— Дай мне лучше коньяка, — попросил Юханссон. — Большой бокал.

— Конечно, — сказал Эверт и кивнул одобрительно. — Понятно, тебе нужен коньяк. Сам я налью себе виски.

Потом они сидели и разговаривали. В тишине и покое, как мужчина с мужчиной, старший брат с младшим, в то время как Эверт периодически пригубливал своего виски, а Юханссон своего коньяка.

— Так ведь не может продолжаться, ты же понимаешь, — сказал Эверт.

— Представь себе, — ответил Юханссон. — Это я просчитал сам. Любые предложения принимаются с благодарностью, — добавил он.

— Ты должен позаимствовать батрачонка у меня. Я отправлю его сюда, и он сможет помогать тебе. Он работает у меня и женушки в усадьбе.

— Батрачонок?

— Да, — сказал Эверт. — Я думаю, ни к чему, если ты разобьешься насмерть в собственной квартире.

— Что не так с ним? — спросил Юханссон. — С батрачонком?

— С ним все нормально, — сказал Эверт и покачал головой. — Он большой и сильный, далеко не дурак и делает, как ему говорят.

— Никаких изъянов?

— Нет, — ответил Эверт и широко улыбнулся. — Порой, когда я угощаю его спиртным, он начинает ныть, что хочет стать полицейским, но в остальном вполне нормальный.

— А ты сам как же, — возразил Юханссон. — Разве он не нужен тебе? У тебя все эти лошади, собаки, сельское хозяйство, лес и охота.

— Я справлюсь, конечно, — ухмыльнулся Эверт. — Сейчас нам важно привести в порядок тебя.

— Само собой, — согласился Юханссон. — Очень мило с твоей стороны.

— Вот моя рука, — сказал Эверт. — Тебе пора собраться с силами. Остался месяц до охоты на лосей.

— За охоту, — сказал Юханссон, кивнул и поднял свой бокал.

52Вечер среды 28 июля 2010 года

Ужин с Пией. Они ели на кухне. На лоджии сидеть не могли, поскольку шел дождь.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Пия. — Напугал меня до смерти сегодня, ты знаешь это?

Она гладила его больную руку, которая неподвижно лежала на столе.

— Я вовсе не собирался этого делать, — сказал Юханссон, разозлившись на ее слова. — Говорил чертовой татуированной девчонке не звонить тебе, но она не стала и слушать. Я просил ее только помочь мне забраться на диван, но она отказалась это сделать.

— Ты же хорошо понимаешь, что она просто обязана была позвонить. Она ведь беспокоилась о тебе.

— Нет, я не понимаю. У меня другое мнение, и я чертовски устал от всех, кто считает и думает за меня. Камень и в твой огород тоже, кстати.

— Тебе тяжело сейчас, — вздохнула Пия. — Я все понимаю, но и ты должен понять, что мы просто хотим помочь тебе.

«Это же бессмысленно», — подумал он. Злость пошла на убыль. Усталость потеснила ее.

— Я разговаривала с твоим братом, — сообщила Пия. — По-моему, у него просто замечательная идея. Я буду чувствовать себя значительно спокойнее. У меня прибавится работы, когда народ вернется из отпусков, и я подумала, он же может пока жить в гостевой комнате.

— Как хорошо, что вы договорились, — язвительно произнес Юханссон.

— Мне кажется, ты зря упрямишься, Ларс. Кстати, я разговаривала с врачом, который был здесь и осматривал тебя. Ничего не сломано. Но у тебя вывих и здоровенный синяк. Тебе надо вставать осторожнее. Если будешь вскакивать так быстро, то у тебя снова может закружиться голова и ты упадешь.

— Меня интересует одно дело, — сказал он. — Я чувствую себя дьявольски уставшим. И, по-моему, все из-за того, что действительно ужасно устал. Ничего, если я пойду и лягу?

— Конечно, конечно, — сказала Пия. — Я помогу тебе, — добавила она.

— Нет, — возразил Юханссон. — И не надейся. Я пойду и лягу сам. Сначала помоюсь, почищу зубы, приму все мои чертовы таблетки, а потом завалюсь в койку. Это я в состоянии сделать самостоятельно.

Пия перестала улыбаться. Отпустила его руку.

Потом он сделал, как сказал. В довершение всего проглотил еще одну их своих маленьких белых таблеток и снотворное. Заснул, как только положил голову на подушку, несмотря на боль в боку и трудности с дыханием.

53Утро четверга 29 июля 2010 года

Открыв утром глаза, Юханссон сразу же решил отвоевать назад свою жизнь. Встал еще до шести, как обычно делал до того, как смерть впервые реально напомнила ему о себе, похромал в туалет, принял душ, побрился, почистил зубы, принял свои лекарства, выпил два стакана воды, надел халат, взял утреннюю газету и похромал назад в свой кабинет. Там он лег на диван и стал знакомиться с прессой. У него мгновенно разболелась голова, он отбросил в сторону газету и, когда Пия вошла и спросила, не хочет ли он позавтракать, только покачал головой. С закрытыми глазами. И лучшей возможности для примирения он не мог ей предложить. Если, конечно, собирался сейчас снова быть самим собой.

Пия ушла, а он, скорее всего, задремал, поскольку дальнейшие его воспоминания начинались с того, что он услышал, как его жена разговаривает в коридоре с Матильдой, прежде чем она вошла к нему в комнату снова, наклонилась над ним, провела пальцами по его левой щеке. Прошептала:

— Береги себя, любимый. Увидимся вечером.

Потом Пия ушла, он слышал, как закрылась за ней входная дверь.

«Скорее сердитая, чем обеспокоенная», — подумал он и, вероятно, задремал снова.

Затем перед ним появилась Матильда. С радостной улыбкой, словно вчерашнего дня не было и в помине.

— Пора подниматься, шеф, — сказала она. — Нам надо на лечебную гимнастику.

— Кому это нам? — спросил Юханссон и покачал головой. — Поезжай, а я отказываюсь. Спроси, кстати, не сможет ли она разобраться с твоими татуировками. Кто знает, вдруг при помощи тренировок ты сумеешь от них избавиться.

— Не сходи с ума, — сказала Матильда и даже наклонила голову набок, как делала его невролог, когда он не соответствовал ее ожиданиям.

— Я решил прогуляться по Юргордену, — заявил Юханссон. — Потом пойду в кабак и пообедаю. Если захочешь подвезти меня, буду рад. В противном случае могу вызвать такси.

— О’кей. — Матильда пожала плечами. — Я отвезу тебя. Позови, когда будешь готов.

Юханссон оделся со всей тщательностью. Белые льняные брюки, синяя льняная рубашка, желтый льняной пиджак. В соответствии со своим душевным состоянием и солнцем, которое светило в окно. На это ушло много времени, и он видел, как сидевшая в гостиной Матильда скосилась на часы, когда он прошел мимо, не обратив на нее никакого внимания. Он сразу решил еще немного выдвинуть вперед линию фронта.

«Если они хотят иметь ребенка, они его получат», — подумал Юханссон.

— Можешь не беспокоиться, — сказал он. — Мне надо сделать один звонок, прежде чем мы поедем.

Взял свой мобильный и позвонил на мобильный Херманссону.

— Юханссон, — отчеканил он. — Ты не мог бы кое-что для меня сделать?

— Я слушаю, шеф, — сказал Херманссон. О том, что его собеседник уже три года на пенсии, его заставил забыть тон Юханссона.

— Как дела с Хёгбергом?

— Я собрал полное досье на него. Парни из сыска сделали несколько свежих фотографий. Выглядит не слишком бодрым. Они подкараулили его, когда он ковылял из кабака вчера ночью. Сильно приболевший, если можно так сказать.

— Угу, — сказал Юханссон. — Хотя это не имеет большого значения, ведь прошло двадцать пять лет. Вопрос в том, как он выглядел в ту пору. Постарайся прислать старые снимки, сделанные при дактилоскопировании.

— Естественно, — отозвался Херманссон. — Патрик завезет все тебе, как только у него закончится смена. Низкий приоритет, ты же понимаешь. Пытаюсь сохранить внутри семьи.

— Какой еще низкий приоритет? — спросил Юханссон.

— Ну, дело ведь закрыто в связи со сроком давности. Нам приходится заниматься им тайком, если можно так сказать.

— Не мели чушь, — проворчал Юханссон. — Отправь кого-нибудь, пусть возьмут пробу ДНК у этого идиота. Если все обстоит, как ты говоришь, он ведь сейчас отсыпается. Надо всего лишь позвонить ему в дверь. Его генетический код — единственное, что нам требуется.

— Я услышал, — сказал Херманссон. — Дай мне подумать немного. Мы говорим о деле, по которому истек срок давности, и у меня нет никакого желания заполучить омбудсмена юстиции себе на шею.

— Черт с ним тогда, — сказал Юханссон. — Я позвоню кому-нибудь другому.

— Подожди, шеф. Ларс, черт побери, нельзя же так. Мы ведь немало знаем друг друга.

— Иногда я беспокоюсь за тебя, Херман. Если именно Хёгберг убил Жасмин, как, по-твоему, он тогда в последний раз сотворил подобное?

— Вряд ли, — ответил Херманссон. — Я услышал тебя. Позабочусь, чтобы у него немедленно взяли пробу ДНК, хотя пока не знаю, как это лучше сделать.

— Ты должен послать туда твоего зятя, — подсказал Юханссон. — Он наверняка разберется с ним в один миг. Если наш клиент откажется открывать рот, пусть возьмет материал у него из носа.

— Так и сделаем, — заверил его Херманссон.

— Хорошо. И еще я хочу, чтобы ты вне очереди протащил пробу через ГКЛ…

— Подожди, подожди, — перебил его Херманссон. — Я разговаривал с ними вчера по другому делу, у нас в криминальной полиции лена свежее умышленное убийство. Два застреленных русских, которых кто-то сбросил в воду у Бискупского мыса. Не раньше, чем через три недели, так они сказали.

— Кто сейчас шеф в ГКЛ?

— Какая-то дамочка, она еще была заместителем генерального директора Государственного полицейского управления в твое время.

— Хорошо, — сказал Юханссон. — Позвони ей, передай привет от меня, скажи, что ты хотел бы иметь ответ сразу же, самое позднее — через шесть часов после получения материала.

— Конечно, — ответил Херманссон. — Я тебя услышал. Позабочусь обо всем.

— Замечательно. С нетерпением жду встречи с твоим зятем.

Потом он сунул мобильник в нагрудный карман, взял свою палку с резиновым наконечником и похромал в коридор. Матильда сидела на стуле и ждала его. На губах ее мелькнула еле заметная улыбка.

— Первый день твоей новой жизни, — сказала она и покачала головой. — Куда ты хочешь ехать?

— Если будешь просто вести машину и молчать, я постараюсь дать тебе всю необходимую информацию по дороге, — отрезал Юханссон.

Юханссон показывал, куда ехать, раз за разом используя в качестве указки свою левую руку. Через Слюссен, по Шеппсбрун и вдоль Старого города, мимо Гранд-отеля, по набережной Страндвеген, мимо посольства США и Стокгольмской телебашни, по маленькому мосту через канал Юргордсбрунн. Желтое солнце, голубое небо, легкие белые облака, напоминавшие нагрудный пух из брачного наряда гаги в таком количестве, которого хватило, чтобы задушить девятилетнюю девочку. Стокгольм в свою самую красивую пору, обращенный к благодарному зрителю лучшей стороной.

— Останови здесь, — распорядился Юханссон.

Никаких возражений на этот раз не последовало. Матильда остановила машину, не произнеся ни слова.

— Я решил прогуляться пешком в сторону города, — сообщил Юханссон. — Увидимся в кабаке около фуникулера к музею Скансен.

«Как же он называется?» Название заведения вылетело у него из головы, хотя он ел там, наверное, сотню раз в те времена, когда еще жил обычной жизнью.

— «Улла Винблад», — подсказала Матильда.

— Именно, — подтвердил Юханссон. — Мы увидимся в ресторане «Улла Винблад». Через час примерно.

Сначала она посмотрела на него. Потом кивнула:

— О’кей.

Затем села в машину и уехала.

Сначала он чувствовал даже некоторую радость, никаких назойливых помощников, он просто шел вдоль канала, один, сам выбирая темп. Спустя примерно четверть часа усталость дала знать о себе. Тогда Юханссон сел на скамейку, отер пот со лба, глубоко подышал с закрытыми глазами и почувствовал, как давление пошло вниз. Поднялся с целью продолжить путь. Медленно, осторожно, чтобы давление снова не сыграло с ним злую шутку и чтобы не упасть лишний раз.

Еще через четверть часа он преодолел почти полпути. Ему дышалось легче, он меньше вспотел. Снова скамейка, пришло время передохнуть, и единственное, чего ему не хватало, — так это термоса с кофе и приличного бутерброда с нарезанной кружочками вареной колбасой. Пожалуй, еще прохладного сентябрьского воздуха щекам и подбородку. Пенька, чтобы посидеть на нем, до боли знакомого вида на реку у него на родине в Норланде и громкого лая поднявших лося собак.

«Ты жив, Ларс Мартин», — подумал Юханссон, входя в ресторан в оговоренное время.

— Что думаешь о жареной рыбе с теплым салатом? — предложила Матильда, которая уже сидела, склонившись над меню.

— Решай за себя. Лично я возьму жареную свинину с драниками, холодное чешское пиво и большую рюмку водки.

54Вторая половина четверга 29 июля 2010 года

Снова оказавшись дома, он лег на диван у себя в кабинете, сказал Матильде организовать для него кофе и бутылку минеральной воды. Таким бодрым он давно себя не чувствовал. Никакой головной боли, никакого теснения в груди.

«Лучше воспользоваться случаем», — подумал Юханссон и достал коричневый конверт, который Ульрика Стенхольм передала ему несколькими днями ранее. Он оказался в меру тонким тоже для того, кому было сказано не волноваться и старательно избегать стрессов.

Несколько концертных программ выступлений Маргареты Сагерлиед.

Рождественский концерт в церкви Броммы.

Стандартный репертуар, заключил Юханссон, хотя слабо разбирался в этом деле.

Концерт в церкви Спонги.

Явно более смешанный репертуар, пришел к выводу Юханссон, не разбираясь и в этом тоже.

Моцарт в Дроттнингхольмской опере.

«Ну это же всем известно», — решил Юханссон, пусть никогда не бывал в том месте.

Полдюжины фотографий. Они неожиданно подарили ему лица нескольких мужчин, которых он никогда не встречал, с кем не разговаривал и кого даже не видел на снимках.

Подписанное портретное фото Маргареты Сагерлиед, молодой и очень красивой, сделанное в 1951 году, если верить штампу фотоателье на обратной стороне. Скорее всего, оно попало к отцу Ульрики Стенхольм несколько лет спустя по той простой причине, что она сама дала его ему.

«Или скорее ему и его супруге», — уточнил Юханссон.

Вполоборота, на темном фоне, с чуть запрокинутой головой и наполовину прикрытыми глазами, почти надменной улыбкой и драматическим выражением лица. Впрочем, сегодня таковым оно уже не казалось.

«Кармен, — подумал Юханссон. — Так она сама сказала бы о себе».

Еще одна карточка. «День открытия сезона ловли раков, 1970 год, у Маргареты и Юхана», — прочитал Юханссон на обратной стороне. «Наш хозяин Юхан, моя дорогая супруга Луизе, наша очаровательная хозяйка Маргарета и я сам», — прочитал он строчкой ниже.

Явно писал папа-священник. Двое мужчин в смокингах стояли по обе стороны от двух дам в праздничных платьях, все в шапках с изображением раков, с широкими куполообразными бокалами для шампанского и радостными минами.

«Интересно, кто их снимал? — подумал Юханссон. — Впрочем, какая разница? Фотограф, даже если в этой роли выступал мужчина, наверное, уже слишком стар сегодня, пятнадцать лет спустя».

Справа на фотографии господин как минимум семидесяти лет, лысоватый, с румяным лицом, большой и сильный, с дружелюбной миной. Рядом с ним женщина, с виду в два раз моложе его и как сестра-близнец похожая на невролога Юханссона. Потом очаровательная хозяйка, которой на вид никто не дал бы более сорока шести лет, а ведь ей уже исполнилось пятьдесят шесть, когда их снимали. На голову выше матери Ульрики Стенхольм, с ослепительной улыбкой в направлении камеры. Она поднимает бокал в ту же сторону, одновременно левой рукой обнимая своего кавалера.

«Папаша-священник, — решил Юханссон. — Худой, лысоватый, с правильными чертами лица и дружелюбной, чуть ли не застенчивой улыбкой. Судя по его виду, умный и добрый человек. Его, пожалуй, немного смущает чужая рука на талии».

Юханссон отложил в сторону фотографию, когда зазвонил его мобильный.

— Юханссон.

После выхода на пенсию чаще всего, отвечая, он называл тем, кто звонил ему, свою фамилию, а не отделывался обычным «да».

— Привет, Ларс. Это Альф. Надеюсь, у тебя все нормально?

— Не жизнь, а мучения, — проворчал Юханссон. — Как дела с оперной певицей и старым мясником, ее мужем?

— Собираюсь как раз перейти к этому.

— Рассказывай. Я слушаю.

* * *

Оба были бездетными, согласно всем официальным источникам, имевшимся на сей счет, и Альф Хульт считал, что именно так все и обстоит.

— Никаких отпрысков на стороне? — уточнил Юханссон.

— Не у всех семей есть средства для подобного, — ответил Альф Хульт, тактично покашляв.

— И никаких других родственников? Молодых мужчин подходящего возраста, родных и двоюродных племянников, еще бог знает кого?

Никого, если верить его зятю. Ни Юхан Нильссон, ни госпожа Маргарета Сагерлиед не имели ни сестер, ни братьев.

— Юхан Нильссон был торговцем мясом в третьем поколении, — сказал Альф Хульт. — Он родился в 1895 году и умер в 1980-м. Его отец, оптовый торговец Андерс Густав Нильссон, родился в 1870-м, и сын Юхан был его единственным ребенком. Его отец Андерс Густав вообще умер в 1959 году. Зато дед, торговец скотом Эрик Юхан Нильссон, родившийся в 1848-м, имел целую кучу детей. Восемь, если я правильно посчитал, трех сыновей и пять дочерей, но никто из них, похоже, не оставил потомков мужского пола подходящего возраста.

— А сама Сагерлиед? — спросил Юханссон.

— Она также оказалась единственным ребенком, — констатировал Альф Хульт. — Ее девичья фамилия Свенссон. Отец был скорняком в Стокгольме, а мать домохозяйкой. Мелкая буржуазия, как сказали бы в то время. Не хочется тебя разочаровывать, но, похоже, там все обстояло столь же плохо. Ни одного достаточно молодого родственника мужского пола. Маргарета Сагерлиед, урожденная Свенссон, поменяла фамилию в 1937-м, когда ей было двадцать три года. За два года до того, как ее взяли в штат Стокгольмской оперы.

— Эта, наверное, более красивая, — предположил Юханссон.

— Да, — согласился его зять. — Но если бы ты знал, какие проблемы может вызвать перемена фамилии для такого, как я. Я мог бы рассказать тебе массу историй из той поры, когда трудился в налоговом департаменте. От них волосы вставали дыбом на голове даже у человека с моим опытом.

— Не сомневаюсь, — поддержал Юханссон.

— Итак, что мы делаем сейчас? — спросил Альф Хульт.

— Ты должен копать глубже, — ответил Юханссон, который уже принял решение.

— Пожалуй, речь идет не о родственнике, — заметил Хульт. — Даже если такой существует.

— Вовсе не обязательно.

— Если есть кто-то такой, мы обязательно его найдем, — сказал Альф Хульт. — Можешь не отчаиваться.

— Естественно, — согласился Юханссон.

«Если в самом деле кто-то есть, — подумал он, когда закончил разговор. — А возможно, дело обстоит столь просто, что ты идешь по ложному следу из-за чертова тромба в голове, пусть твое сердце всему виной».

Потом он заснул на диване, где лежал. И проснулся оттого, что Матильда наклонилась над ним и осторожно прикоснулась к его плечу.

— К тебе пришли, — сообщила она. — Полицейский. По его словам, с массой бумаг для тебя.

— У него есть имя? — спросил Юханссон.

— Мне оно неизвестно, — призналась Матильда с улыбкой.

— Откуда тогда ты знаешь, что он не лжет? — поинтересовался Юханссон.

— У него это написано на лбу. — Матильда ухмыльнулась, глядя на Юханссона. — Точно как у тебя и твоего лучшего друга, великана, который похож на волка.

«Написано на лбу, — подумал Юханссон. — Все дело в его глазах. Точно как у любого настоящего констебля». Как у его лучшего друга и у него самого, как у всех бывших коллег, подобных ему и Ярнебрингу. В дружелюбном настороженном взгляде, предлагающем любому и каждому вести себя по-человечески. А иначе он окажется в наручниках, ему прикажут заткнуться или просто намнут бока. И это в лучшем случае.

— Садись, — предложил Юханссон. — Я попросил девушку сделать нам кофе.

— Не откажусь, — сказал Патрик Окессон.

— Рассказывай, — попросил Юханссон. — Просвети старого человека. Ты разобрался с пьяницей Хёгбергом?

— Тесть позвонил и напряг меня сегодня утром.

— Могу в это поверить, — проворчал Юханссон.

— И что касается Хёгберга, Томми Рикарда… Сейчас у него взят анализ ДНК. Мы с коллегами все равно проезжали мимо.

— И как он отнесся к этому? — спросил Юханссон.

— Никаких возражений, — ответил Петво. — Был очень любезен. Немного уставший, пожалуй, предыдущий вечер оказался у него не из легких, но, когда нам удалось его растормошить, никаких проблем. Тесть собирался сразу же отправить все в ГКЛ. Утверждал, что мы получим ответ самое позднее завтра.

— Готов в это поверить, — проворчал Юханссон. — У тебя есть его карточка?

— Конечно, — сказал Петво. Он покопался среди бумаг и передал фотографию, сделанную в криминальной полиции Стокгольма в 1987 году при дактилоскопировании в связи с тем, что Томми Хёгберга задержали по подозрению в крупной краже. Анфас, слева и справа в профиль, и, несмотря на все обстоятельства, он улыбался в камеру.

Темный, курчавые волосы, правильные черты лица, белые зубы, широкая улыбка. Томми Хёгберг, шведский Казанова.

— Что скажете, шеф? Это он? — спросил Петво и с любопытством кивнул на фотографию в руке Юханссона.

— Сомнительно. — Юханссон покачал головой. — Слишком мягкий, туповат немного, судя по взгляду. Но скоро узнаем, — добавил он и пожал плечами.

— Если это окажется он, я с удовольствием поеду и заберу его, — сказал Патрик Окессон, и в его глазах появилось выражение, не сулившее Томми Хёгбергу ничего хорошего.

— Срок давности истек, — напомнил Юханссон.

— Само собой, у него не один грех на душе, — сказал Петво. — Такие обычно не останавливаются. Нам надо что-то придумать. Тебе достаточно поднять трубку, и я поеду и заберу его. Вырву ему руки и ноги, если только он откроет пасть.

«Ничего себе, — подумал Юханссон. — От кого я слышал подобное раньше?»

— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спросил он.

— А Херман ничего не говорил?

— Нет, — ответил Юханссон. — Но я с удовольствием послушаю тебя.

— Наша младшая девочка Ловисса ходила в тот чертов детский садик в Туллинге. Мы жили там четыре года назад. Ты же наверняка читал в газетах. Об этом много было в средствах массовой информации, хотя господа из социальной службы пытались всем заткнуть рот.

— Ничего не могу вспомнить. Рассказывай.

«У меня явно как ластиком прошлись в голове».

— Они взяли в штат парня-практиканта, который якобы учился на воспитателя. Он проработал там пару месяцев, когда они поняли, что он имеет привычку…

Патрик Окессон замолчал, сглотнул слюну, наклонился вперед на своем стуле, и его висевшие между колен руки сжались в кулаки.

— Приставать к детям, — продолжил за него Юханссон.

— Показывать им свое хозяйство, просить трогать его, в то время как сам трогал их. И это в детском саду. Пользовался случаем, когда требовалось помогать им в туалете, и ни одна воспитательница и догадаться не могла, чем эта сволочь занимается. До тех пор, пока заведующая не застала его со спущенными штанами. Это случилось через три месяца, хотя он, наверное, начал с первого дня. Но раньше все были как слепые.

— Твоя дочь пострадала? — спросил Юханссон.

— Нет, — ответил Петво. — Этого типа интересовали исключительно маленькие мальчики. К счастью для Ловиссы.

— Все равно хорошего мало, — буркнул Юханссон.

— Да, хорошего мало водить четырехлетнюю девочку на обследование к гинекологу. Не говоря уже о многих часах, проведенных ею в разговорах с массой психологов, которые только кивали своей пустой головой.

— Скоро все выяснится, — пообещал Юханссон. — И если это он, само собой, мы что-нибудь придумаем.

— А если и не придумаем, ему в любом случае не поздоровится, — сказал Патрик Окессон. — Я, пожалуй, откажусь от кофе. Надеюсь, шеф извинит меня, — добавил он и поднялся.

— Конечно. Береги себя. И ради бога, постарайся не наделать глупостей.

— Обещаю, шеф, — сказал Патрик Окессон. — Я обещаю.

Вечером, после ужина с Пией, когда он находился наедине со своими мыслями на диване у себя в кабинете, зазвонил его мобильный.

«Альф, старый боец, подлинный Эйнштейн архивных изысканий, нашел его», — подумал Юханссон.

— Юханссон, — ответил он.

— Херман, — сказал комиссар Херманссон. — Надеюсь, я не разбудил тебя.

— Нет. Ты нашел его?

— Я сожалею, — сообщил Херманссон. — Мне недавно звонили из ГКЛ. Томми Хёгберг не имеет отношения к убийству Жасмин. И ни к какому другому похожему делу тоже.

— Так, значит… — проворчал Юханссон и увидел Эрику Бреннстрём перед собой.

— В следующий раз ты точно его возьмешь, — сказал Херманссон.

— Да, — сказал Юханссон. — Само собой, я сделаю это. «Интересно, чего Эрика так боялась?» — подумал он.

Трудолюбивая норландка, руки которой хранили отпечаток тяжелой работы. Две дочери, чья жизнь удалась. Не как для Жасмин, которая была бы одного возраста с ними, если бы осталась в живых, и для нее все наверняка сложилось бы еще лучше. По крайней мере, с материальной точки зрения.

— Обещай, — попросил Херманссон. — Пусть я буду первым, кто узнает.

— Естественно, — заверил его Юханссон. — Мы будем поддерживать контакт.

«Найдя его, я в любом случае ничего не расскажу твоему зятю или тебе», — подумал он, откладывая в сторону свой мобильник, но уже секунду спустя тот зазвонил снова.

— Да, — ответил Юханссон.

«Еще один желающий вырвать кому-то руки и ноги».

— Эверт, твой старший брат, если ты еще его помнишь. Что ему надо? Эверт наверняка повырывал немало рук и ног в свое время.

— Батрачонок прибудет в субботу, — сообщил Эверт. — Впрочем, об этом я уже договорился с Пией, так что тебе не о чем беспокоиться.

— Зачем тогда звонишь?

— Забыл сказать кое о чем. Ну, относительно парня, батрачонка.

— Я слушаю, — продолжил он.

— Он — русский, — сообщил Эверт.

— Русский, — повторил Юханссон. — Он говорит хоть как-то по-шведски?

— Само собой, — ответил Эверт. — Он же прожил здесь уже почти пятнадцать лет.

— Сколько же ему сейчас?

— Он родился в восемьдесят седьмом, приехал в Швецию маленьким ребенком. В десять лет, если не ошибаюсь. До этого находился в детском доме в Санкт-Петербурге.

— Но ты отвечаешь за него?

— Само собой, — сказал Эверт. — Он хороший парень, нисколько не избалованный, в отличие от моих собственных детей.

— Какой он как человек? Ты мог бы описать его?

— Как я, — объяснил Эверт. — Он — хороший.

— У него есть какое-нибудь имя?

«У меня теперь собственный батрачонок, — подумал он. — И всего-то понадобилось, чтобы образовался тромб в голове».

— Максим, Максим Макаров, как хоккеист. Ну ты знаешь. Тот дьявол, который в свое время расправлялся с нашими парнями из «Тре Крунур», как с малыми детьми. Его зовут Максим, или Колобок, кстати.

— Сергей, — поправил Юханссон. — Хоккеиста звали Сергей Макаров.

— Кто знает, может, это его отец, — хохотнул Эверт.

— У тебя все?

— Нет. Еще одно дело. Он привезет с собой твой новый автомобиль. Такой же, как раньше, только с автоматической коробкой.

— Спасибо, — сказал Юханссон. Полностью собственный батрачонок, который вдобавок будет жить в их с Пией доме.

В том самом, который Юханссон еще недавно считал своей крепостью.

«Что, черт возьми, происходит?» — подумал он.

55Утро пятницы 30 июля 2010 года

— У тебя найдется немного времени? — спросила Матильда. — Есть одно дело, с которым, мне кажется, мы могли бы разобраться, прежде чем поедем на лечебную физкультуру.

— Конечно. — Юханссон отложил в сторону утреннюю газету.

«Очень кстати», — подумал он, поскольку при любой попытке читать у него все равно сразу начинала болеть голова.

— Дело касается Йозефа Саймона, ты еще спрашивал, не могу ли я проверить его по Интернету, — напомнила Матильда.

— Ты что-нибудь нашла?

— Массу, — сообщила Матильда. — Там чего только нет.

— Попытайся изложить вкратце, — попросил Юханссон.

— Родился в пятьдесят первом в Тегеране. Перебрался в Швецию в качестве политического беженца в семьдесят девятом вместе с женой и маленькой дочерью. Тогда его звали Йозеф Эрмеган. Имел высшее медицинское образование. Работал исследователем и врачом в Каролинском институте в Сольне. Шведский гражданин с восемьдесят пятого. Развелся в том же самом году. Через год поменял имя на Йозефа Саймона. Оставил Швецию в девяностом и переехал в США. Получил грин-карту еще до того, как сошел с самолета. Стал американским гражданином уже в девяносто пятом, что, пожалуй, необычно быстро. Особенно после 11 сентября, хотя в его случае все было раньше, конечно. Но это ты, наверное, уже знал?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Меня интересует, как его жизнь сложилась потом.

«Можно думать о ней что угодно, но она, черт побери, далеко не глупа, несмотря на ее внешний вид».

— Относительно него следует выделить три момента, — начала Матильда. — Во-первых, он, похоже, невероятно богат. Просто невероятно. Играет огромную роль в фармацевтической промышленности. В его владении и под его контролем находится масса предприятий по производству лекарств, а также несколько ИТ-фирм, действующих в рамках той же отрасли. Совсем недавно он продал одну такую, разработавшую новое программное обеспечение, позволяющее оставить в живых множество подопытных животных, на которых они проводят свои эксперименты. Мышей, крыс, кроликов, шимпанзе, кошек и собак. Ты вообще представляешь, как много такой живности фармацевтические и косметические компании умерщвляют каждый год?

— Нет, — ответил Юханссон. — И сколько же?

— Несколько сотен миллионов, согласно их собственным данным, и свыше миллиарда, если верить другим независимым источникам. Проданная им сейчас фирма придумала программу-имитатор, позволяющую сохранить жизнь почти двадцати процентам из них. Не потому, что кролики милые существа или по какой-то похожей причине, просто приходится много тратить, прежде чем человек доведет до конца эксперимент с длинноухим созданием и сможет отправить его в мусорный бак.

— И сколько он выручил от данной сделки? — поинтересовался Юханссон.

— Одну целую и семь десятых миллиарда долларов. Почти тринадцать миллиардов шведских крон. А создавая ее семь лет назад, он вложил лишь несколько миллионов. Долларов, разумеется.

— Другими словами, он заработал кое-какие денежки, — констатировал Юханссон.

— Да, шеф. Он заработал их целую кучу. И он находится в списке уже много лет.

— В каком еще списке?

— Пятиста самых богатых людей мира.

— И сколько он имеет?

— В прошлом году его личное состояние оценивалось между двенадцатью и пятнадцатью миллиардами. Долларов, конечно.

«Эверту до него как до луны, — подумал Юханссон. — Поменяй он их на шведскую валюту и монеты по двадцать крон, даже Дядюшка Скрудж лопнул бы от зависти, пока купался в них».

— Что еще? — спросил Юханссон.

— Он, похоже, ведет некий крестовый поход против педофилов.

— И как он осуществляет его? Я полагаю, не бегает же кругом и не рубит их мечом?

— Борется почти всеми возможными способами, — сказала Матильда. — Он основал фонд. И сделал это уже в 1995 году, под названием Yasmine’s Memorial Foundation. Он и его предприятия вложили туда сотни миллионов долларов с момента его учреждения.

«Необлагаемых налогами, — подумал Юханссон. — Необлагаемых налогами для самого Саймона и его предприятий. Хотя какая, собственно, разница, если это также хорошо для бизнеса в стране, где он живет, и наверняка еще лучше в той отрасли, где он трудится. Какая, собственно, разница. Ведь Йозеф Саймон уже двадцать пять лет живет один на один с огнем, постоянно горящим в его сердце, и сегодня у него хватает средств подпитывать его как только ему заблагорассудится».

— Неправильное вложение денег для такого, как он, — сказал Юханссон. — Но чем они конкретно занимаются в фонде?

— Все сводится главным образом к проведению различных кампаний, — объяснила Матильда. — Они размещают публикации против педофилов и мучителей детей практически повсюду. На телевидении, радио, в газетах, в Интернете, даже на обложках обычных книг. Это настоящая политическая кампания.

— И как у них идут дела? — спросил Юханссон.

— В общем хорошо, — сказала Матильда. — В США сегодня все, осужденные за сексуальные преступления против детей, обязаны сообщать в полицию свой адрес, как только они переезжают. А также где они работают, свой номер телефона, регистрационный номер автомобиля, с кем они живут, всех других, кто обитает по соседству, и еще многое другое. Такой порядок существует почти во всех Штатах. И все это продолжается, если ты уже отбыл свое наказание и вышел из тюрьмы. И пусть даже тебе было всего пятнадцать, когда тебя осудили, а причиной стала связь с четырнадцатилетней девицей, и все благодаря стараниям ее чокнутого отца. Но это только одна сторона медали.

— А есть и другая?

— Местная полиция имеет право решать, где ты можешь находиться и с кем встречаться. Ты не должен появляться вблизи детских садов, школ, бассейнов, спортивных сооружений, куда имеют доступ дети и подростки. И других мест, где у тебя, как считается, может возникнуть соблазн. Достаточно два раза проехать мимо школы за один вечер, и тебя могут препроводить в тюрьму. Точно так скоро будет и у нас дома. Хотя пока все ограничивается только дебатами в Интернете и в вечерних газетах.

— Так что там третье? — спросил Юханссон.

— Он ненавидит Швецию, — сообщила Матильда. — Не существует ни одного интервью с ним, где он не поливал бы нас грязью. Как ты наверняка понимаешь, они почти всегда касаются совсем других вещей, его бизнеса по большей части. Но подобное не играет никакой роли. Он всегда находит возможность лишний раз бросить камень в свою бывшую родину.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался Юханссон.

— У меня есть по меньшей мере двадцать страниц для тебя, — сообщила Матильда.

— Я познакомлюсь с ними с большим интересом.

«Как только хоть на время избавлюсь от моей головной боли».

— Он ужасно красив, — добавила Матильда.

— Вот как, — проворчал Юханссон.

— Настоящий мачо. Ему же шестьдесят, а он выглядит на пятьдесят, не более. Телосложением напоминает твоего лучшего друга. Только глаза другие.

— Другие глаза? — удивился Юханссон.

— Не как у волка, — пояснила Матильда и улыбнулась. — Он из тех, кто много выстрадал, — продолжила она. — Не тот, кому все далось легко. Женщинам нравится именно это. Мужчины, которых судьба не щадила, но они удержались в седле. Их ведь почти невозможно сломить.

— И что? — поинтересовался Юханссон, которому самому уже исполнилось шестьдесят семь и который никогда не выглядел особенно хорошо, хотя точно лучше, чем в последний месяц. — Какой вывод?

— Мне двадцать три, — ответила Матильда. — Но если бы Йозеф Саймон только предложил и если он действительно такой, как на фотографиях, и такой, как о нем пишут, и даже пусть у него не было бы ни гроша за душой… О-ля-ля!

— О чем ты? Что за о-ля-ля?

— Я сразу распласталась бы перед ним. На спине или как он только пожелал бы.

— Вот как, — буркнул Юханссон.

— Да, — подтвердила Матильда. — Будь уверен. Кроме того, у меня есть один вопрос, — добавила она и кивнула на картонные коробки, стоявшие на полу около его кровати.

— Я слушаю, — сказал Юханссон, хотя уже знал ответ на ее вопрос.

— Она там в твоих коробках, его маленькая дочка, Жасмин? Верно?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Это его дочь, Жасмин. Именно она живет сегодня в картонках на полу моего кабинета.

«И единственное, что мне пока удалось, — так это вернуть ей ее заколку».

— Удачи тебе, — сказала Матильда. — Надеюсь, ты доберешься до сделавшего это. И скажешь мне, когда будешь знать, кто он, — добавила она.

— Зачем? — спросил Юханссон.

— Я готова выцарапать ему глаза, — сказала Матильда. — Вцепиться когтями и вырвать их. Все просто: раз — и нет.

56Вторая половина пятницы 30 июля 2010 года

Пока они возвращались в автомобиле с лечебной физкультуры, Юханссон сначала молчал, размышляя о том, по чьей вине это происходит. Из-за кого приличные, вполне нормальные и даже крайне порядочные люди постоянно рвались самым ужасным способом лишить жизни человека, с которым даже никогда не встречались.

«Если бы мне самому пришлось вести расследование, когда все случилось, этот отморозок не позднее чем через месяц сидел бы в тюрьме, и пусть время нельзя повернуть вспять, но в таком случае мы избежали бы всего другого, — подумал Юханссон. — Убийцу Жасмин забыли бы, точно как Йона Ингвара Лёвгрена, Ульфа Олссона и Андерса Эклунда. Все, за исключением тех, кто стоял совсем близко к их жертвам, тех, кого таким, как Лёвгрен, Олссон и Эклунд, не удалось убить самым наипростейшим способом. Тех, кто получил шанс выжить, но страдал до конца жизни. В отличие от других, кому дистанция позволила забыть обо всем и идти дальше. Но вести это расследование выпало Бекстрёму, и, естественно, все закончилось, как происходило всегда, когда он брался за дело».

Впрочем, это вина не только Бекстрёма, подумал он. Возможно, также и его начальника, посчитавшего, что Бекстрём способен руководить расследованием, даже не имея понятия, как проводится обычный допрос, и еще меньше разбираясь в том, как добиться хоть какого-то реального результата. Или его лучшего друга книгоиздателя, которого ограбили и прилично отметелили, поскольку он пригласил к себе не того человека и в результате лишился бумажника и старого вечернего платья Риты Хейворт. А в довершение всего ему достался Эверт Бекстрём в качестве вершителя правосудия.

Возможно, даже и Бекстрёма особо не в чем винить. А спросить ему, пожалуй, прежде всего следовало с самого себя, поскольку он не сумел оградить от таких субъектов, как Эверт Бекстрём, полицейский корпус, практически свою семью. Ту самую организацию, в высшем руководстве которой он сам просидел в течение последних двадцати лет службы.

— Я сейчас размышляю над одним делом, — сказал Юханссон и кивнул своему водителю Матильде.

— Я слушаю, шеф, — ответила она.

— Относительно твоих слов, — продолжил Юханссон. — Что ты вырвала бы глаза тому, кто убил Жасмин. Ты действительно поступила бы так?

— Будь это моя дочь? — уточнила Матильда. — И если бы такие, как ты, позволили ему выйти сухим из воды?

— Да, — сказал Юханссон.

— Я сделала бы это, — подтвердила Матильда.

— Я тебя услышал, — буркнул Юханссон.

— Я понимаю, почему ты спрашиваешь.

— И почему же? — поинтересовался Юханссон.

— Просто, мне кажется, ты найдешь его, — ответила Матильда. — Я почти на сто процентов уверена в этом. А тогда, по твоему мнению, есть опасность, что я узнаю, о ком идет речь, и попытаюсь получить, например, сто миллионов, намекнув ее отцу о том, как его зовут и где он живет.

— А ты поступила бы так?

«Здесь ты наверняка не одинока», — подумал он.

— Нет, — ответила Матильда. — Всему есть границы. Если бы дело касалось моей дочери, конечно, порвала бы его на куски. Но это совсем другое дело, нет.

— И почему? — поинтересовался Юханссон.

— Всему есть границы, — повторила Матильда. — Ты же должен это знать.

— Я знаю, — сказал Юханссон.

«Границы, которые ты никогда не сможешь переступить, поскольку в противном случае сам станешь хуже тех людей, которые столь ужасны, что ты даже не в состоянии отнять у них жизнь».

— Пусть он просто получит пожизненное, позаботься об этом, — сказала Матильда. — Тогда все будет нормально, и тебе не придется беспокоиться за таких, как я.

Приехав домой, Юханссон сразу же позвонил старому другу своего брата Эверта. С ним они обычно охотились вместе. Известному журналисту, специализирующемуся в области экономики. Он уже сорок лет внимательно следил за всеми важными событиями в мире бизнеса, знал почти всех, причастных к той сфере человеческой деятельности, и не боялся кольнуть кого-то при необходимости.

— Я звоню, чтобы задать один вопрос, — сказал Юханссон. — Надеюсь, не помешал тебе?

— Рад слышать тебя, Ларс. Ты никогда не мешаешь. Как у тебя дела?

— Лучше некуда, — солгал Юханссон.

— Тогда, как обычно, увидимся на охоте на лосей, — сказал его добрый друг.

— Я тоже на это надеюсь, — буркнул Юханссон. — Как я уже намекнул, меня интересует одно дело.

— Спрашивай, ради бога.

— Йозеф Саймон… Ты знаешь его?

— Да, и даже, как мне кажется, получше многих. Еще с той поры, когда он жил в Швеции. Я делал репортаж о нем уже в начале восьмидесятых. Он и его дядя, тогда профессор Каролинского института, помимо основной деятельности имели частное предприятие. Они занимались исследованием анализов крови, мочи, кала и всего прочего, что муниципальные власти отправляли к ним. Это было лет тридцать назад.

— И как у них шли дела?

— Просто блестяще, — ответил его товарищ по охоте. — Отсюда мой интерес, и как результат — репортаж. Обычная колбаса может цениться на вес золота, да будет тебе известно, если кто-то вобьет себе в голову, что в ней есть бактерии, которые находиться там не должны. Или всякое другое, из той же оперы, или чего-то там слишком много, или слишком мало…

— И как бы ты описал этого Саймона? — спросил Юханссон. — В двух словах, — добавил он.

— В двух словах скажу так. Если есть в нашем мире какой-то человек, кого я не пожелал себе в качестве врага, причем я говорю не о бизнесе, а о чувствах и человеческих отношениях, то это именно Йозеф Саймон. Ни в коем случае.

— Что случилось бы тогда?

— Он наверняка убил бы меня, — ответил его товарищ по охоте. — Я исхожу из того, что тебе известно о трагедии с его маленькой дочерью Жасмин.

— Да, само собой. Но подожди, по-твоему, ему могло бы прийти в голову отправить на тот свет даже такого, как я?

— Если бы ты был шефом и СЭПО, и Государственной криминальной полиции?

— Да, — подтвердил Юханссон.

— Если бы оказалось, что ты замешан в убийстве его дочери, он, естественно, сделал бы это. Будь ты даже президентом США, он, по крайней мере, предпринял бы серьезную попытку. Йозеф — человек с неограниченными ресурсами, и, смею тебя заверить, тот или иной американский педофил на собственной шкуре испытал это. Пусть они никогда не читали и не слышали о Жасмин.

— Вот как, — вставил Юханссон.

— Я недавно прогулялся по Интернету, — продолжил журналист. — По времени это совпало с тем, когда истек срок давности по делу Жасмин, в связи с упразднением срока давности для убийств. Не знаю, читал ли ты полемическую статью в «Свенска дагбладет», но убийство Улофа Пальме сравнили с убийством Жасмин. В том плане, что для расследования Пальме срока давности не существует, в то время как в случае убийства маленькой девочки Жасмин он закончился, и все из-за каких-то трех недель, не хвативших до вступления нового закона в силу. Несмотря на железное доказательство в виде ДНК преступника, способное стопроцентно уличить его, сколько бы лет ни прошло. Я имею в виду, что если и есть какие-то преступления, которые никогда не оставляют равнодушными людей, то это убийства детей на сексуальной почве. Мы ведь все родители.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Юханссон. — Это же кошмарный сон для любого отца или матери.

— Я нашел кое-какие интересные факты. Тебе известно, например, как много убийств педофилов произошло в США в прошлом году?

— Нет, — сказал Юханссон.

— По меньшей мере триста, — сообщил его товарищ по охоте. — По данным ФБР, если тебе интересно, а они вряд ли взяты из воздуха. Такие преступления даже получили собственное название в Штатах, их называют Pedofile-Victim-related-Murders[346]. Свыше трехсот за последний год. И знаешь, сколько из них раскрыты и убийцы предстали перед судом?

— Нет, — ответил Юханссон.

— Три, — сообщил его добрый друг. — В одном случае преступника признали невиновным по причине незаконного обыска. Какого-то бедного фермера из южных штатов, и присяжные были из той же местности. Догадайся, кстати, кто нанял дорогущего адвоката для этого господина? Конечно же фонд, который Йозеф основал в память о своей дочери.

— А второй? — спросил он. — Что случилось с ним?

— Там все гораздо проще, — поведал его добрый друг. — Он сам оказался жертвой, поэтому получил условный приговор и остался на свободе. Он отрезал у преступника член и засунул ему в рот. Это случилось в Нью-Йорке, кстати, а там человек все-таки относительно защищен в правовом плане.

— Третий случай тогда?

— Это дело закончилось принудительным психиатрическим лечением. Но приговор уже обжалован и должен находиться на рассмотрении в высшей инстанции. Осужденный пока выпущен под залог.

— Но не сам же Йозеф бегает по улицам и восстанавливает справедливость?

— А зачем, боже праведный, он должен это делать, — сказал его добрый друг. — Он же отдает миллиард в год, я говорю о шведских кронах, тем, кто с удовольствием занимается подобным бесплатно. И всегда готов заплатить, лишь бы получить имя и адрес. И часто даже речь идет о людях, которые сами не подвергались домогательствам.

— Вот, значит, как, — сказал Юханссон.

— Кроме того, время на его стороне. Шведские демократы вытащили этот вопрос на передний план перед осенними выборами. О том, что нам необходимо такое же законодательство, как и в США, когда все данные о людях, осужденных за сексуальные преступления, и педофилах находятся в открытом доступе и каждый может познакомиться с ними. В Польше такой порядок действует уже с прошлого года. В десятке других стран, членов ЕС, в Дании в том числе, готовят похожее законодательство.

— Я услышал тебя.

«И что мне сейчас делать с этим?» — подумал он.

— Извини меня за любопытство, — сказал его добрый друг. — Мне трудно поверить, что ты имеешь хоть какое-то отношение к убийству его дочери, но все-таки немного любопытно. Неужели дело обстоит столь плохо, что ты и твои коллеги решили тайком выяснить, кто это сделал? Изнасиловал и убил малышку Жасмин?

— Нет, — ответил Юханссон. — Просто ее дело случайно попалось мне на глаза, в связи с истечением по нему срока давности.

— Приятно слышать, — сказал его товарищ по охоте. — Приятно слышать, — повторил он. — Ведь Йозеф отдал бы правую руку, лишь бы узнать это. Ты смог бы стать таким же богатым, как твой старший брат, просто сообщив ему имя убийцы. А не получив его, он бы взыскал с лихвой, будучи убежден, что ты утаиваешь информацию.

— Бог с ним, — буркнул Юханссон. — Мы увидимся на охоте.

«Чертовы придурки, — подумал он, закончив разговор. — Они готовы порвать любого из-за всякой ерунды. Ничего себе, убить президента США. Кем они себя возомнили? Неужели, по их мнению, они могут осуществлять любую свою прихоть по той простой причине, что им случайно повезло раздобыть немного деньжат? И какая чертовщина происходит у меня в голове? Почему я так возмущаюсь по этому поводу?»

57Вечер пятницы 30 июля 2010 года

Вечером он поговорил с Пией. Задал ей прямой вопрос. Из серии мужчины к женщине, мужа к жене, которая младше его на двадцать лет, если кому-то угодно.

— Я размышляю над одним делом, — сказал Юханссон. — Постоянно.

— Тогда ты попал по адресу, — ответила Пия и улыбнулась.

— Как много взрослых мужчин, по-твоему, смогли бы вступить в половую связь с ребенком? Я говорю об обычных, нормальных мужиках вроде меня, или Эверта, или твоего отца, или твоих братьев, да по большому счету о ком угодно.

— Никто, — сказала Пия и покачала головой. — Если, конечно, мы говорим о нормальных людях. Ни один нормальный мужчина, или человек, не будет заниматься сексом с ребенком.

— Я верю тебе, — поддержал Юханссон. — А если взять не только таких, как я. А всех мужчин вообще?

— Какой-то процент, пожалуй, есть, — ответила Пия. — Один из ста, один из пятидесяти, один из сорока, наверное, даже. Если, конечно, мы говорим о детях. А не о двенадцатилетних подростках, о девицах, у которых уже появилась грудь и волосы между ног. Хотя их вообще-то довольно легко сбрить при желании.

— Многие тогда? — спросил Юханссон.

— Слишком многие, — уверила его Пия. — Войди в Интернет и проверь сам, если не веришь мне. На таких сайтах наверняка десятки миллионов посетителей в неделю. Посетителей, а не посещений, поскольку в этом случае речь идет о сотнях миллионов.

— Я это уже сделал, — сообщил Юханссон.

— Тогда позволь задать один вопрос. Эти коробки… — Пия кивнула на картонки, стоявшие на полу его кабинета.

— Да, — сказал Юханссон. — Что тебя интересует?

— Они содержат материалы расследования убийства малышки Жасмин Эрмеган? Не так ли?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Откуда ты знаешь, кстати?

— Я, естественно, заглянула в них. За кого ты меня принимаешь?

— Ага, — сказал Юханссон. — Вот как.

— Просто не хочу, чтобы это стоило тебе жизни.

— О чем ты?

— Ты найдешь его, — сказала Пия. — Я полностью уверена в таком результате. Только, пожалуйста, не ценой нового инсульта или инфаркта.

— Ты не должна об этом беспокоиться.

— И что ты сделаешь, когда найдешь его? — поинтересовалась Пия. — Ведь ты не сможешь даже пальцем его тронуть, поскольку уже поздно, согласно какому-то настолько идиотскому закону, что только юристы способны до конца понять всю его ущербность. Настолько безгранично глупому, что любой думающий и знающий человек лишь качает головой.

— Я совсем ничего не собираюсь делать, — заверил Юханссон.

«Когда я найду его, будет уже слишком поздно, — подумал он. — Когда я найду его, другие сделают все за меня».

58Утро субботы 31 июля 2010 года

— Ларс! — крикнула Пия. — Звонят в дверь. Ты не сможешь пойти и открыть?

— Почему я?! — крикнул Ларс с дивана, где лежал со своей утренней газетой и в виде исключения без головной боли.

— Я в туалете, — объяснила Пия.

«Я и представить не мог, что директорша банка ходит в сортир», — подумал Юханссон.

Потом он не без труда поднялся, взял свою палку с резиновым наконечником, дохромал до двери и открыл. Даже не посмотрев в глазок, поскольку это, пожалуй, не имело значения при его сегодняшнем самочувствии. В худшем случае он ведь мог ударить своей тростью несколько раз.

— Меня зовут Макс, — сказал Максим Макаров. — Меня прислал твой брат Эверт.

«Новый Маленький Эверт, — подумал Юханссон. — Где, черт возьми, Эверт нашел его? Я и представить не мог, что такие еще существуют».

— Входи, Макс, — сказал Юханссон. — Чувствуй себя как дома.

«Твой личный Маленький Эверт, — подумал он. — Через шестьдесят лет у тебя появился собственный Маленький Эверт, который, кроме того, будет жить дома у тебя и твоей супруги».

— Заходи, Макс, заходи, — повторил Юханссон, внезапно испытав необъяснимое возбуждение.

* * *

Пия, похоже, с неподдельным восторгом отнеслась к их новому жильцу. На обед она приготовила котлеты. Юханссону пришлось есть одну свою только с салатом, в то время как Максим умял гору жареной картошки к своим трем, щедро украсив все сверху приличными кусками самодельного чесночного масла Пии. Юханссон получил два бокала красного вина. Отмеренные с точностью до сантилитра[347], и жена стояла спиной к нему, когда наполняла их. При мысли обо всем прочем, чем одаривали соседа по столу, это выглядело скромной компенсацией. Два бокала красного вина и один минералки, в то время как Макс влил в себя по меньшей мере литр свежевыжатого апельсинового сока.

«Да он просто обожрет меня», — подумал Юханссон.

— Тебе понравилась еда? — спросил он с невинной миной.

— Супер, — ответил Макс и кивнул Пии: — Спасибо. Все было невероятно вкусно.

— Скажи, если хочешь добавки, — сказал Юханссон.

— Спасибо, — поблагодарил Макс, — но…

— Еще будет десерт, — вмешалась Пия и одарила мужа настороженным взглядом. — Я приготовила для нас фруктовый салат.

После обеда Юханссон расположился на диване в своем кабинете, в то время как Макс помогал его жене убрать остатки трапезы.

«У него не только хороший аппетит, он явно весельчак, — решил Юханссон, во второй раз услышав громкий смех Пии в кухне. — И вдобавок двигается неслышно, — подумал он, когда неожиданно увидел Макса у себя в дверях. — Маленького роста и с плечами шириной с дверной проем в амбаре отцовской усадьбы. Плюс ходит совершенно беззвучно».

— Извини, что я беспокою, шеф, — сказал Макс. — Но нормально, если я буду называть тебя шефом?

— Да, просто замечательно, — ответил Юханссон. — А как ты называешь моего брата, кстати?

— Эверт, — сообщил Макс и удивленно посмотрел на Юханссона. — Так все делают, — добавил он.

— А как он тебя называет?

— Максом. Или Колобком.

— И как ты хочешь, чтобы я тебя называл?

— Макс будет нормально. Или Колобок. Как шефу больше нравится.

— Какой у тебя рост? — поинтересовался Юханссон.

— Метр семьдесят четыре.

— А вес?

— Где-то сотня, сто пять примерно. Все зависит от того, как много я тренируюсь.

— Ты, вероятно, сильный, — сказал Юханссон.

— Да, — ответил Макс. — Я в любом случае не встречал никого сильнее.

При этом на его лице проявилось явное удивление.

— Я спрашиваю по той простой причине, что на днях у меня закружилась голова, и я оказался здесь, на полу, и мне пришлось попотеть, прежде чем я сумел забраться на диван. Сам я вешу сто двадцать кило.

«Чуть больше ста двадцати», — подумал он.

— Никаких проблем, — заверил его Макс. — Сто двадцать — никаких проблем. Но я подумал, что мы для начала должны поменять трость, — добавил он и кивнул в сторону палки Юханссона с резиновым наконечником. — Равновесие будет плохое, когда шефу придется держать ее в больной руке.

— Вот как, — буркнул Юханссон.

— Если шеф встанет, я покажу, — сказал Макс.

Юханссон сделал, как ему сказали. А Макс тем временем выудил из кармана рулетку и измерил расстояние от его правой подмышки до пола.

— Костыль хорошо подойдет, — сообщил Макс. Он сунул рулетку обратно и кивнул в знак подтверждения своих слов.

— Проблема в том, что мне трудно держать его, — сказал Юханссон и показал своей обессиленной правой рукой. — Костыли, которые мне дали в больнице, слишком короткие, я не могу их держать.

— Это решаемо. Поверь мне, я разберусь с этим. Кстати, я пригнал новый автомобиль шефа. Если нет возражений, мы могли бы прокатиться.

Та же модель, как и прежний автомобиль, тот, который его брат практически подарил его лучшему другу, но в этом была автоматическая коробка и куча электронных приспособлений, призванных облегчить вождение.

— Шеф может открывать и закрывать дверь с водительской стороны при помощи пульта дистанционного управления, — объяснил Макс и показал. — Сиденье регулируется автоматически, как только шеф сядет. То же самое касается ремня. Он срабатывает автоматически, стоит шефу нажать на кнопку. Вот эту, — продолжил Макс и показал на приборной панели. — Автоматическая коробка. Позволяет ездить при помощи левой руки и правой ноги.

— Замечательно, — одобрил Юханссон.

«И к тому же автомобиль черный. Люди вроде меня в свои лучшие дни ездили на черных автомобилях».

Когда Юханссон скользил вниз по улице, не держа в голове никакой особой цели, давление у него в груди спало. Ему также стало легче дышаться, и опять же в первый раз после почти месячного перерыва он снова сидел за рулем.

«Еще один крошечный шаг к нормальной жизни», — подумал Юханссон. И те два бокала красного вина, которые он выпил за обедом, абсолютно не волновали его.

59Воскресенье 1 августа 2010 года

Войдя на кухню в воскресенье утром, Юханссон увидел там жену, укладывавшую дорожную корзинку.

— Что происходит? — поинтересовался он.

— Мы едем в деревню, — сообщила Пия. — Наш дом пустует уже почти месяц, а мне нужно сделать там массу всего.

— Кто мы? — спросил Юханссон. — Кто поедет туда, я имею в виду?

— Ты, я и Макс.

— Только я не смогу убираться, — сказал Юханссон. — Я чувствую себя не настолько хорошо, как ты понимаешь.

— А ты никогда и не участвовал в уборке, — напомнила Пия. — Поэтому не беспокойся.

«О чем это она? — подумал Юханссон. — Конечно же я прибирался».

Когда он сел за руль, Макс и Пия переглянулись, но ни один из них ничего не сказал. Юханссон тоже не произнес ни слова и, как только они выехали на автостраду в сторону Норртелье, съехал на пустую автобусную остановку и затормозил.

— Пусть кто-нибудь другой ведет машину, — сказал он, не вдаваясь в причину. — А я сяду сзади. Там мне будет удобнее.

Он поменялся местами с Пией и, очевидно, задремал, поскольку, когда открыл глаза, они уже стояли на гравиевой площадке перед их летним домиком на полуострове Родмансё.

— Вот мы и приехали, — сказала Пия. — Как у тебя дела? Она улыбнулась ему, чтобы спрятать беспокойство в глазах.

— Все нормально, — уверил ее Юханссон.

«Никакой головной боли больше, — подумал он. — Второй день без нее и новый рекорд». Давление в груди тоже уменьшилось. Хотя он чувствовал себя уставшим, даже больше, чем до того, как заснул. Уставшим и подавленным по причине, которую сам не понимал.

— Я чувствую себя хорошо. Лучше, чем в последнее время, — добавил он. — Собирался искупаться.

Никто из них не возразил и в этот раз. Даже когда он, хромая, вышел на причал и, призвав на помощь всю силу ног, прыгнул головой вниз, крепко держа перед собой левой рукой больную правую руку, чтобы не повредить ее при ударе о воду. Потом он медленно опускался в направлении дна. Подавив внезапное желание сделать глубокий выдох и разжать захват, задержал дыхание как можно дольше, а потом за счет сильного толчка ногами поднялся на поверхность.

«Сейчас легче, — подумал он, наполнив легкие воздухом. — Определенно легче».

Затем они пообедали. Макс сам предложил убрать со стола, и ни Пия, ни Ларс Мартин не стали возражать. Пия легла в шезлонг с газетой. А Юханссон расположился на стуле рядом с ней и погрузился в чтение бумаг, которые Петво, инспектор Патрик Окессон из отдела пикетов полиции Стокгольма, принес с собой, когда приходил в последний раз и мимоходом рассказал о том, что произошло с его дочерью в детском саду. Вернее, какой участи она избежала.

Сверху в стопке лежал новый и расширенный анализ ДНК, сделанный в начале года, когда группа по расследованию нераскрытых преступлений решила в последний раз попытать счастья с делом Жасмин, прежде чем по нему истечет срок давности. Он пришел по электронной почте в тот самый день, когда еще один неизвестный преступник (хотя он вполне мог быть и не один) убил слишком усердного прокурора в Худдинге. Выстрелом в голову, как только тот вышел утром из подъезда на прогулку с собакой. Лишив двух маленьких детей отца и, возможно, решив проблему для его жены. Она ведь уже год хотела развестись с ним, поскольку он слишком много работал и чересчур мало времени уделял ей и малышам.

Потом высшее полицейское руководство перегруппировало свои силы. Глава полиции Стокгольма собрала пресс-конференцию, которая транслировалась по радио и телевидению и не осталась без внимания других средств массовой информации.

— Это не просто возмутительное убийство толкового и добросовестного прокурора и отца двух маленьких детей, — бушевала она. — А также атака на все правовое общество, спланированная и осуществленная организованной преступностью. И для ее раскрытия будут задействованы все возможные ресурсы.

И когда она говорила это, у нее даже мысли не возникло о девятилетней девочке, изнасилованной, убитой и брошенной в тростнике недалеко от Скоклостерского замка в Упланде двадцать пять лет назад.

Расследование убийства Жасмин, девяти лет, так и осталось «лежать под сукном». Такой приказ комиссар Херманссон получил от своего непосредственного начальника, и через неделю он вынес коробки с материалами из своего кабинета и поставил в складском помещении группы. Тот самый Кьелль Херманссон, который приходился тестем инспектору Патрику Окессону. В том маленьком мире, где они оба жили, и еще меньшем для граждан, работавших в полиции.

Те самые коробки, которые по-прежнему стояли там, когда по делу истек срок давности, и где в течение последних двадцати пяти лет покоилась малышка Жасмин, изнасилованная и убитая, когда ей было всего лишь девять.

А потом в один прекрасный день неожиданно появился бывший шеф Кьелля Херманссона Бу Ярнебринг и попросил позаимствовать их для одного хорошего друга. И тоже не для кого угодно.

— Ларс Мартин хочет взглянуть на это дело, — объяснил Ярнебринг Херманссону.

— Ничего себе, — сказал Херманссон, толком не сумев скрыть удивление. — Почему он не дал о себе знать раньше? — спросил Херманссон. — Сейчас ведь уже поздно что-либо предпринимать.

— Ты же знаешь, Ларс Мартин любит нераскрытые преступления, — ответил Ярнебринг с кривой усмешкой.

— Ну, это я понял, — вздохнул Херманссон.

Пусть с той поры уже минуло десять лет, он прекрасно помнил, какую взбучку тогдашний шеф Государственной криминальной полиции задал ему и его коллегам на национальном симпозиуме для полицейских страны по нераскрытым делам.

— Он просто-напросто заполучил тромб в башку, прежде чем пришел к этой идее, — сказал Ярнебринг и усмехнулся.

О данном разговоре Ларс Мартин Юханссон, естественно, не имел ни малейшего понятия, когда сидел у себя в летнем домике и читал то, к чему в реальности свелась «последняя попытка по делу Жасмин». Полностью бессмысленная, почти судорожная по своей сути. Новое и расширенное исследование ДНК, а конкретно спермы, оставленной преступником на теле и одежде девочки двадцать пять лет назад.

— Что-то интересное? — спросила Пия. Она отложила в сторону газету и посмотрела на мужа, уже второй раз пробурчавшего себе что-то под нос по поводу своего чтива.

— Так себе. Я читаю исследование ДНК, — объяснил Юханссон. — Спермы, обнаруженной по делу Жасмин. И здесь написано, что с вероятностью девяносто процентов она принадлежит человеку скандинавского происхождения, скорее всего, шведу, и даже из Центральной Швеции, и без какой-либо примеси чужого ДНК.

— Это ведь интересно.

— Не для меня, — ответил Юханссон и покачал головой. «Подобное просчитал бы и ребенок, — подумал он. — Я и сам предположил, что именно так обстояло дело, еще задолго до того, как понял, где находится место преступления».

— Вот как, — сказала Пия и улыбнулась. — Сейчас я снова тебя узнаю.

— Ну да, — подтвердил Юханссон, чьи мысли уже устремились в другом направлении: «Он двигается абсолютно беззвучно, этот парень».

— Я помыл холодильник, вынес мусор, пропылесосил и прибрал, — сообщил Макс. — Еще я сделал кофе.

В левой руке он держал продолговатый поднос с тремя стаканами, тремя кофейными чашками, термосом с кофе, бутылкой минеральной воды, кувшином с молоком и чашей с фруктами. Причем держал за самый край, зажав его между большим и остальными пальцами левой руки, словно тот был весом с пушинку.

«Я верю тебе, — подумал Юханссон. — Ты действительно не знаешь никого сильнее себя».

— Я поведу, — предложил Юханссон пару часов спустя, когда они собирались сесть в автомобиль, чтобы вернуться домой.

Ни Макс, ни Пия не произнесли ни слова, только кивнули, даже не переглянулись тайком.

«Последнее лето, — подумал Юханссон, когда выехал на автостраду в направлении Норртелье и Стокгольма. — Последнее лето. Хотя раньше я должен поохотиться на лосей».

Ночью ему приснился сон. О Максиме Макарове, русском иммигранте, приехавшем в Швецию из детского дома в Санкт-Петербурге, когда ему было десять лет, и вполне обоснованно не знавшем никого сильнее себя. И о застенчивом, пока еще безликом педофиле, которого, возможно, он изобличит совсем скоро…

— Просыпайся, шеф, — сказал Макс, осторожно прикоснувшись к плечу Юханссона. — Что мне сделать с ним, шеф? Какие будут пожелания?

Он держал детоубийцу перед лежавшим на боку в своей кровати Юханссоном. На вытянутой руке, без видимого напряжения, зажав между большим и остальными пальцами, словно поднос с кофе. Педофил болтался как тряпка с закрытыми глазами и поникшей головой, и абсолютно неподвижным телом. И не важно, что речь шла о его жизни.

— Дай мне подумать, — сказал Юханссон. — Дай мне подумать.

Затем он проснулся. Сел на кровати. Сердце бешено колотилось у него в груди.

60Понедельник 2 августа 2010 года

Понедельник, новая неделя, новый день. Еще один из новой жизни Ларса Мартина Юханссона в качестве пациента. Его супруга Пия ушла на работу, пока он еще находился в постели, полусонный, слишком уставший, чтобы разговаривать с ней, когда она наклонилась над ним и провела пальцами по его лбу.

Матильда принесла ему завтрак на подносе и поставила на столик перед диваном в его кабинете. Полезный завтрак из простокваши, фруктов и мюсли, одного вареного яйца и чашки крепкого кофе в качестве уступки прежней жизни. Под утренней газетой он обнаружил конверт с двенадцатью пятисотенными купюрами.

— Надеюсь, она надавала старухе по заднице, — пробормотал Юханссон, подразумевая под старухой мать Матильды, которая нарушила пятую заповедь и обошлась со своей дочерью так, как никогда не пожелала бы, чтобы поступили с ней самой.

— Послушай, Матильда, — сказал Юханссон, когда она пришла забрать поднос. — Ты что-нибудь знаешь об этом? — спросил он и поднял конверт.

— Ни сном ни духом, — ответила девушка и покачала головой. — Проверь, все ли зубы у тебя на месте, — сказала она.

— Зубы на месте?

— Может, это подарок от зубной феи, — объяснила Матильда и улыбнулась. — Спасибо, кстати, — добавила она, закрывая дверь за собой.

Всего два работника — и уже проблемы с персоналом, подумал Ларс Мартин Юханссон, под чьим началом еще недавно находились тысячи полицейских. Когда пришло время отправляться на лечебную физкультуру, он сел на водительское сиденье. Матильда собралась расположиться рядом с ним, но Макс только покачал головой.

— Назад, — сказал он и показал большим пальцем в сторону заднего сиденья.

— С какой стати? — возмутилась Матильда. — Что еще за дискриминация?

— Ты можешь сесть впереди, — сказал Макс и улыбнулся. — Но при одном условии.

— И каком же? — спросила Матильда.

— Если ты дипломированный инструктор по вождению, — ответил Макс и ухмыльнулся.

— Не больше, чем ты, — сказала Матильда.

— Но я сильнее, — ответил Макс и улыбнулся.

— Кончайте ссориться, детишки, — вмешался в их перебранку Юханссон и внезапно почувствовал себя лучше, чем когда-либо за последнее время.

На заднее сиденье села добрая зубная фея, немного кислая, пожалуй, но это скоро должно было пройти, а рядом с ним расположился бывший русский детдомовский мальчишка, никогда не встречавший никого сильнее себя.

У физиотерапевта все прошло ни шатко ни валко. Никаких неожиданных неудач, никаких особых успехов, но в любом случае хорошее настроение Юханссона осталось при нем.

— Сейчас нам надо пообедать, — сказал он. — Позвони в ресторан «Улла Винблад» и узнай, не могут ли они приготовить несколько голубцов со сметанным соусом, молодой картошкой и протертой с сахаром брусникой, — добавил он и через зеркало заднего вида кивнул Матильде.

— Ты абсолютно уверен? — спросила Матильда, закатив глаза к небу.

— Да, — ответил Юханссон.

«Можно что угодно думать об этой девице, но глупой ее точно не назовешь, пусть ее внешность выше всякого понимания», — подумал он.

— Относительно сметанного соуса это, пожалуй, перебор, — заметил Макс и заерзал на сиденье.

— Послушай внимательно, — сказал Юханссон одновременно с тем, как перестроился в другой ряд, не показав поворот, в результате чего ехавшее сзади такси попало в сложную ситуацию и отреагировало и фарами, и клаксоном. — Настоящий шеф может быть только один, и если он говорит сметанный соус, то так и будет.

«Что бы там ни пыталась вбить тебе в голову моя жена».

— Понятно, шеф, — сказал Макс и кивнул.

— Кстати, можешь поставить на место этого дьявола, — добавил Юханссон и кивнул в сторону таксиста, который ехал сбоку от них и активно жестикулировал.

— Понятно, шеф, — повторил Макс, опустил стекло со своей стороны и показал кулак нервному водителю.

— Умный парень, — констатировал Юханссон, увидев, как таксист пристроился позади. Больше никакого мигания фар, звуков клаксона или возмущенных жестов. Точно как в те сорок лет, когда он делил переднее сиденье со своим лучшим другом, они вместе искали всякую шпану, катались вверх и вниз по улицам и правили всем миром. Так хорошо он не чувствовал себя с тех пор, как остановился поболтать с Петво и коллегами из пикета перед лучшим в Швеции колбасным киоском на Карлбергсвеген.

Когда они вернулись домой, Юханссон сразу же лег на диван и немного вздремнул. Проснулся, когда Матильда вошла и посмотрела на него.

— Ты проснулся, — констатировала она.

— Да, — сказал Юханссон.

«Чашечка кофе пришлась бы сейчас очень кстати».

— Тебе письмо, — сообщила Матильда и протянула ему белый конверт.

— Ага, — сказал Юханссон. — От доброй зубной феи?

— Нет, — возразила Матильда. — Но оно на самом деле выглядит немного таинственным.

— Вот как, таинственным… — проворчал Юханссон.

— Почту принесли два часа назад, — сказала Матильда. — Письмо без марки. Без адреса отправителя. На нем только твое имя: Ларсу Юханссону. Наверное, кто-то положил его в почтовый ящик.

— Открой его, — попросил Юханссон и ободряюще махнул больной правой рукой.

— Ужасно таинственное, — сказала Матильда и подняла сложенный пополам лист формата А4.

— Что там написано? — поинтересовался Юханссон.

— Имя, — сообщила Матильда. — Стаффан Леандер. Только имя. Больше ничего. Стаффан Леандер.

— Стаффан Леандер, — повторил Юханссон.

— Посмотри сам. — Матильда передала ему бумагу.

— Как давно ты возила меня на остров Лилла Эссинген? — спросил Юханссон.

— На прошлой неделе, — напомнила Матильда. — В прошлый вторник. Почти неделя прошла.

«Эрика Бреннстрём», — подумал Юханссон. Внезапно он увидел ее перед собой на стуле с прижатыми к коленям руками и настороженным взглядом. Руки, несущие на себе печать тяжелой работы. Эрика, у которой были две дочери одного возраста с Жасмин.

61Вторая половина понедельника 2 августа 2010 года

Спустя какое-то время у него возникла идея. Довольно заурядная, правда, но что-то ему ведь все равно требовалось сделать. Не без труда он подтащил к дивану коробку со всеми выписками из автомобильного регистра. Извлек те, которые лежали сверху. Полистал их, вернул обратно и достал новую стопку, на сей раз с самого низа.

«Совсем никакого порядка, черт ногу сломит». Юханссон положил их назад. Так случалось всегда, когда возникала нужда копаться в чем-то, над чем коллегам приходилось размышлять двадцать пять лет назад. Не существовало какой-либо описи, способной дать путеводную нить, когда нужда заставила возобновить поиски.

— Макс, — пробормотал Юханссон, взял мобильный и позвонил ему. Кричать он уж точно не собирался. Просить Матильду, наверняка сидевшую наготове за дверью, у него и мысли не возникло.

«Черт знает, чего от нее можно ожидать при такой-то мамаше».

— Ты можешь прийти сюда? — спросил Юханссон, когда Макс ответил.

— Я сижу на кухне, шеф, — сообщил Макс, не сумев скрыть удивления.

— Так поторопись.

«Самое большее двадцать метров, и все равно понадобилось, черт возьми, целых десять секунд, чтобы преодолеть их».

— Чем я могу помочь шефу? — спросил Макс.

— Располагайся, — приказал Юханссон и кивнул на ближайший к дивану, где он лежал, стул.

— Я слушаю, шеф, — сказал Макс после того, как сел.

— Один вопрос для начала. Ты умеешь держать язык за зубами?

— Да. В любом случае не знаю никого, кто делал бы это лучше.

— Ни слова никому, — распорядился Юханссон. — Даже Эверту. Понятно?

— Да, — заверил Макс.

— Хорошо, — продолжил Юханссон. — Здесь в коробке лежит масса выписок из автомобильного регистра. Люди, владевшие красным «гольфом» примерно двадцать пять лет назад. В июне 1985-го. Ты не мог бы посмотреть, нет ли среди владельцев человека по имени Стаффан Леандер, — сказал он и передал Максу бумагу, полученную от Матильды.

— Сколько их там? — спросил Макс.

— Сотни, — ответил Юханссон. — Ого, тысячи, пожалуй. Масса.

«Откуда мне, черт возьми, знать».

— И нет никакого списка?

— Не-а, — сказал Юханссон. — Его куда-то засунули. Примерно двадцать пять лет назад.

— Вот, значит, как, — буркнул Макс. — А я могу взять все к себе в комнату?

— Естественно. — Юханссон кивнул в направлении закрытой двери. — При одном условии. Не…

— Я понимаю, — перебил его Макс и улыбнулся.

Макс вернулся через час с небольшим.

— Как дела? — поинтересовался Юханссон. — Ты что-нибудь нашел?

— Никакого Стаффана Леандера. Никакого другого Леандера тоже.

— Ты абсолютно уверен?

— На сто процентов, — ответил Макс. — Там свыше тысячи семисот зарегистрированных автомобилей, если шефу интересно. «Гольфов» разных моделей, начиная с восемьдесят второго и кончая восемьдесят шестым годом. Просто последние модели появились на рынке уже в июне восемьдесят пятого. Есть масса владельцев по имени Стаффан, но никого по фамилии Леандер. Почти половина автомобилей числились за фирмами, прокатными конторами или в лизинге. Шеф точно уверен, что у Леандера не было такого?

— Да, — ответил Юханссон. — Скорее всего, у него имелась такая машина.

«А в худшем случае ты где-то промахнулся», — подумал он о себе.

62Вторник 3 августа 2010 года

Утром он получил новый костыль. Доходивший от правой подмышки до пола, с удлиненной ручкой, по форме напоминавшей пистолетную, с упором, охватывавшим его предплечье. Костыль, который он мог без труда держать.

— Ты сам его сделал? — поинтересовался Юханссон.

— Связи, — объяснил Макс. — Я играл в хоккей. Мне тоже пришлось ходить с таким одно время.

— Спасибо, — сказал Юханссон.

Потом ему на мобильный позвонил зять.

— По-моему, я что-то нашел, — сообщил Альф Хульт.

— Вот как, ну, рассказывай, — предложил Юханссон.

— Давай я лучше приду к тебе, все не так просто. Если ты не занят, конечно.

— Я никогда не занят. Если хочешь, могу угостить тебя обедом.

— Увидимся через час. Автобус отправляется через пятнадцать минут, — сказал Альф.

Он жил в Тебю и, если верить его старшему шурину Эверту, не взял такси, даже когда ехал на собственную свадьбу.

Через полчаса Матильда постучала в его дверь.

— Да-а, — сказал Юханссон.

Он лежал на диване и читал посмертное издание «Американских наблюдений» Сэлинджера, вышедшее на английском всего пару недель назад. Согласно приведенной на обложке цитате из литературного приложения «Нью-Йорк таймс»: «Сокрушительный удар по всем тем „измам“, которые не только убили американскую мечту, но также превратили самый заурядный личный невроз в проблему национального масштаба».

«Да, здесь вам точно досталось на орехи, так что вы просто утерлись и ничего не можете возразить», — заключил он.

— Лечебная физкультура, — напомнила Матильда и показала на свои часы.

— К сожалению, ничего не получится. — Юханссон отмахнулся от нее своей книгой. — У меня важный посетитель. Мой зять.

— Он будет обедать? — поинтересовалась Матильда.

— Естественно, — кивнул Юханссон. — И, по-моему, предпочитает рыбу. Достаточно привередлив к тому же. Сходи в Сёдерхалларна и посмотри, может, найдешь свежепойманного лосося.

Матильда кивнула и исчезла, и в то самое мгновение у Юханссона возникла новая идея.

«Или селедку. Запеченная свежая селедка, в сухарях и обмазанная горчицей, с картофельным пюре, капелькой уксуса, холодным чешским пивом…»

— Или свежую селедку! — крикнул Юханссон ей вслед. «Интересно, она услышала?» — прикинул он, когда до него долетел звук закрывавшейся двери.

Альф исключительно обстоятельный человек, подумал Юханссон полчаса спустя. Сначала зять заставил его обменяться рукопожатиями, хотя Юханссон лежал на диване и сам довольствовался бы в качестве приветствия взмахом руки. Потом он поместил стол между ними, тщательно выставил стул, прежде чем сел на него, и достал стопку бумаг из своего потертого коричневого портфеля.

— По твоим словам, ты что-то нашел, — напомнил Юханссон.

«Интересно, он издевается надо мной или пытается набить себе цену, чтобы его счет проскочил как по маслу?»

— Да, — сказал Альф и откашлялся осторожно. — Это соответствует истине. Я нашел неизвестную сводную сестру Юхана Нильссона. Ты знаешь, того, который был женат на Маргарете Сагерлиед, — сообщил он.

— И как ее зовут?

— Ее зовут Вера Нильссон, она родилась 21 октября 1921 года. Умерла 10 марта 1986-го. И если тебя интересует, почему я не обнаружил ее раньше, то причина проста: их родство с Юханом Нильссоном не подтверждается никакими официальными бумагами. Согласно им, имя ее папаши неизвестно. «Отец неизвестен» — это же почти классическая запись в наших шведских документах, — заявил Альф Хульт чуть ли не с восторженным видом.

— Откуда тебе тогда известно, что они родственники? — спросил Юханссон.

«На двадцать шесть лет моложе своего сводного брата».

— Это следует из завещания, которое Юхан Нильссон составил в ноябре 1959 года, — сказал Альф Хульт. — Всего через пару месяцев после кончины его отца. Оптовый торговец Андерс Густав Нильссон умирает 15 сентября того же года. Его сын Юхан составляет новое завещание ровно через два месяца, 15 ноября пятьдесят девятого. Оно было представлено в Стокгольмский суд и зарегистрировано там.

— Вот как, — буркнул Юханссон.

— Поэтому не так трудно догадаться, что Андерс Густав рассказал Юхану о его сестре только на смертном одре.

— Лучше поздно, чем никогда, — заметил Юханссон. — Ты уверен?

— Абсолютно, — подтвердил Хульт. — По завещанию Юхана Нильссона от ноября пятьдесят девятого он передает значительную часть своего состояния, я цитирую, «моей дорогой единокровной сестре Вере Нильссон», конец цитаты.

— Значительную часть, — повторил Юханссон.

— Примерно одну десятую всего состояния, и, согласно сделанным мною расчетам, она соответствует примерно половине того, что сам Юхан Нильссон унаследовал от своего отца Андерса Густава. Андерс Густав, кстати, не оставил никакого завещания после своей смерти. Он был вдовцом, и все перешло к его единственному сыну и наследнику Юхану.

— О какой сумме мы говорим? Как много он завещал своей сестре?

— Примерно триста тысяч крон. В тех деньгах. Немало, значит. Больше пары миллионов за вычетом налогов по сегодняшним меркам, что ведь было прилично в то время. Плюс кое-какое ценное имущество. Помимо прочего одну дорогую картину, Леандера Энгстрёма. Она называется «Странник и охотник», кстати. Написана в 1917 году. Ее последний раз продали на аукционе в 2003-м. Тогда она ушла за три с половиной миллиона. А в завещании оценивалась в пятнадцать тысяч.

— Леандер Энгстрём, — повторил Юханссон.

Еще один Леандер, в качестве имени в этот раз. Умер уже в двадцатые годы. Сам Юханссон имел пейзаж того же автора у себя в гостиной.

— Вера Нильссон — интересная личность, — сказал Альф.

— И чем же она интересна? — спросил Юханссон.

— Помимо всего прочего, она являлась дочерью двоюродной сестры отца Юхана, Андерса Густава.

— Дорог ведь не было в стране в те времена, — проворчал Юханссон и ухмыльнулся.

— Нет, — произнес Альф Хульт с легким покашливанием. — Семейство Нильссон тогда уже пустило корни в Стокгольмском регионе, а это, пожалуй, нечто иное, чем Северная Онгерманландия. Ну, значит, — продолжил он и снова откашлялся, — осенью 1960-го, 5 октября шестидесятого года, Вера Нильссон родила сына. В возрасте тридцати девяти лет, что считалось слишком поздно в те времена. Также от неизвестного отца, то есть история, похоже, повторилась. В июле того же года Юхан Нильссон заранее передал своей сестре наследство, в том объеме, как он завещал ей годом ранее. И, скорее всего, по той простой причине, что в августе 1960-го, следовательно, всего через месяц, он вступил в брак с Маргаретой Сагерлиед и непосредственно перед этим составил новое завещание, которое заменяет написанное в ноябре пятьдесят девятого. Сначала, значит, отделяет сестринскую долю отцовского наследства. Затем составляет другую бумагу, где завещает все состояние и имущество новой супруге. Его сестра вообще не упоминается. Он женится на Маргарете Сагерлиед, а когда умирает двадцать лет спустя, она, таким образом, наследует все после него.

— Ее сын, — спросил Юханссон. — Внебрачный сын Веры Нильссон. Как его имя?

«А я ведь знаю это», — подумал он.

— Стаффан Леандер Нильссон, — ответил Альф Хульт. — Леандер — это его промежуточное имя, а откуда оно взялось, остается только догадываться. Родился 5 октября 1960 года. У меня есть его личный код здесь в бумагах.

— Он жив? — поинтересовался Юханссон.

— Да, жив. Одинок, детей не имеет. Его последний адрес во Фрёсунде в Сольне — бульвар Густава Третьего, номер 20. С момента рождения до 1986 года он проживал в доме сто четыре по Биргер-Ярлсгатан, по тому же адресу, что и его мать Вера. Там между Биргер-Ярлсгатан и Валхаллавеген находится большой квартал кооперативного жилищного предприятия ХСБ, если ты не в курсе. В мае восемьдесят шестого он оставил страну и возвратился только осенью девяносто восьмого. Через двенадцать с половиной лет.

— Значит, он находился за границей. И где же?

— Вероятно, в Таиланде. Хотя точного адреса я пока не нашел. Занимаюсь этим вопросом. Надо отметить также, что на нем висел приличный долг по налогам в размере нескольких сотен тысяч, когда он покидал страну. Включая налог на наследство после матери, помимо прочего. Кстати, срок давности по нему истекал через десять лет. Поэтому у него были все основания оставаться в изгнании, скажем так.

— Насколько ты уверен относительно Таиланда?

— Почти на сто процентов. Он, похоже, является совладельцем какого-то отеля в Паттайе.

«Таиланд, — подумал Ларс Мартин Юханссон. — Пожалуй, это был чистый рай для ему подобных в конце восьмидесятых. И, наверное, он все еще остается таким».

— Давай подведем итог, — предложил Альф. — Его мать умирает 10 марта восемьдесят шестого. Пару месяцев спустя ее сын покидает страну. Прихватив все ее состояние на правах единственного наследника. Никакого завещания она, судя по всему, не писала. Согласно описи имущества покойной речь шла максимум о миллионе, но, если ты спросишь меня, я бы удвоил эту цифру. В Швецию он возвращается через двенадцать с половиной лет.

— Значит, дело обстоит так, — сказал Юханссон и сел на диване. — Стаффан Леандер Нильссон…

— Да, — сказал Хульт и кивнул.

— Я хочу знать о нем все. Абсолютно все.

— Я это организую, — пообещал Альф Хульт.

— Извини, мне надо выйти на минуту, — сказал Юханссон.

— Естественно, — ответил Альф.

Юханссон взял свой новый костыль. Без проблем вышел в коридор и прошел в гостевую комнату, где его собственный Маленький Эверт сидел перед компьютером в наушниках на голове и занимался чем-то подозрительно напоминавшим необычайно кровавую компьютерную игру.

— Шеф. — Макс снял наушники и поднялся.

— Ты мог бы снова заглянуть в коробку, — попросил Юханссон и показал на картонный ящик с данными из авторегистра, который Макс поставил на кровать в своей комнате. — Посмотри, нет ли там некоего Стаффана Нильссона или Стаффана Леандера Нильссона, родившегося 5 октября 1960 года.

— Подожди секунду, — попросил Макс. Он вытянул свою длинную руку и выловил из коробки тонкую, соединенную вместе стопку документов. — Всего секунду. Я собрал здесь всех по имени Стаффан. Их набралось тридцать.

— Разумно, — одобрил Юханссон.

— Вот он, — сказал Макс и достал выписку из регистра. — Стаффан Нильссон, родившийся 5 октября 1960 года. Тогда он проживал по адресу Биргер-Ярлсгатан, 104 здесь, в Стокгольме. Пятого июня восемьдесят пятого его зарегистрировали как владельца нового «гольфа» модели восемьдесят шестого года. Красного цвета. Купленного непосредственно от генерального агента «Фольксвагена».

— Вот как, — сказал Юханссон, забирая бумагу.

«Теперь ты попался, — думает бывший шеф Государственной криминальной полиции Ларс Мартин Юханссон, который давно перестал верить в случайные совпадения. — Один раз — считай ничего, два — уже слишком много. Теперь я возьму тебя».

Юханссон напоминает себе о необходимости сохранять спокойствие, и пусть все оказалось точно так, как он и предполагал с самого начала, ему все равно не обуздать волну ненависти, внезапно захватившую его в свои объятия.

— Все в порядке, шеф? — спросил Макс и осторожно взял его под руку.

— Нормально, — ответил Юханссон и кивнул.

«И что мне теперь делать?»

Часть четвертая