Современный детектив. Большая антология. Книга 12 — страница 874 из 1682

63Утро среды 4 августа 2010 года

Его жизнь сейчас подчинялась новым правилам. В те дни, когда болезнь не мучила Юханссона слишком явно, он обычно завтракал на кухне, но сейчас ему пришлось остаться на диване в кабинете. Он уже проснулся с головной болью. А потом почувствовал теснение в груди, беспокойство навалилось на него, и он попытался найти спасение в еще одной маленькой белой таблетке. Затем, вероятно, задремал на мгновение, поскольку Гипнос стоял в темноте в его кабинете. С растрепанными, как у ребенка, светлыми волосами, склонив голову набок, он с елейной улыбкой протягивал Юханссону руку с зелеными маковыми головками. Достал свой ноутбук, положил его к себе на колени и решил составить план того, как ему двигаться дальше. В свои лучшие дни он обычно набрасывал его от руки на кусочках цветной бумаги, которые приклеивал у себя на письменном столе, но сегодня и думать не мог ни о чем подобном.

«Раньше тебе достаточно было взять ручку и расписать все необходимое». Сегодня же его правая рука оставляла после себя только нечитаемые каракули и годилась лишь на то, чтобы прижимать ноутбук к ногам, когда он пальцами левой руки нажимал на клавиши.

«Меры», напечатал Юханссон сверху компьютерной страницы. Переместил курсор строчкой ниже и написал на ней «Полное досье на Стаффана Леандера Нильссона, родившегося 5 октября 1960 года», а затем добавил опять с новой строки «Краткая биография Стаффана Леандера Нильссона», и здесь ему пришлось прерваться, поскольку в комнату вошла Матильда и решительно показала на свои часы.

— Лечебная физкультура, — напомнила она. — Поднимайся.

— Дай мне пять минут, — сказал Юханссон. «Людские ресурсы: один плюс четыре», — напечатал он.

«Я сам, лучший друг Бу Ярнебринг, зять Альф Хульт, Матильда и Макс. И никого другого, определенно никаких бывших коллег вроде комиссара Кьелля Херманссона или его зятя, вряд ли способных сдержать эмоции, если ситуация накалится. Не самая лучшая разыскная группа, которой мне приходилось командовать, но и не худшая тоже». Юханссон выключил компьютер, поставил его на стол и встал с дивана.

В машине на пути с лечебной физкультуры Макс порадовал Юханссона интересной новостью.

— Я тут подумал относительно охоты на лосей, если у шефа есть время.

— У меня есть время, — ответил Юханссон.

«И для чего оно мне иначе нужно, — подумал он. — Кроме как для того, чтобы возиться со старым убийством, по которому истек срок давности, запихивать в себя всевозможные лекарства и считать дни того, что еще месяц назад было полноценной и даже вполне достойной жизнью».

— Я разговаривал с одним оружейным мастером, — сообщил Макс. — Объяснил относительно вашей правой руки. Вы можете зарядить новый патрон в патронник?

— Да, — подтвердил Юханссон, уже на днях тайком попробовавший это сделать.

— Значит, проблема в том, чтобы нажать на спусковой крючок?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Я почти не чувствую пальца.

— Если верить оружейнику, все можно решить, — сообщил Макс. — По его словам, он уже помог другому клиенту. У того такая же беда, как и у вас, шеф. Но тогда он устроил все так, что можно действовать левым указательным пальцем, установив новый спусковой крючок спереди, ближе к концу ложи ружья.

— Вот как, — задумчиво произнес Юханссон.

— Если шеф сможет прижать приклад к плечу правой рукой и прицелиться, то остальное решаемо.

— Чего мы тогда ждем, — оживился Юханссон.

Это уже напоминало ту жизнь, которой он всегда жил.

64Вторая половина среды 4 августа 2010 года

Альф позвонил на телефон Юханссона до обеда, а в его дверь час спустя.

— Рассказывай, — потребовал Юханссон, как только его зять сел и вытащил новую стопку бумаг из своего потертого коричневого портфеля.

— Здесь у меня всего понемногу, — констатировал Альф, выпятив тонкие губы. — Ты помнишь картину, о которой я рассказывал тебе? «Странник и охотник» Леандера Энгстрёма, ее Вера Нильссон получила от своего сводного брата Юханссона, а тот в свою очередь, вероятно, унаследовал после смерти их общего отца Андерса Густава Нильссона.

— Конечно, — сказал Юханссон. — И что там с ней?

— Ее продали на аукционе Буковскис уже в мае восемьдесят шестого. Ушла за немногим более миллиона за вычетом комиссионных. И выставил ее на торги сын Веры Стаффан Нильссон. Еще до того, как была составлена полная опись имущества покойной.

— На подобное им ведь наплевать, — заметил Юханссон. — Чертовы барыги.

— Все так, все так, — согласился Альф. — О торговле произведениями искусства я мог бы многое порассказать, если у тебя есть желание слушать. У меня с собой ее снимок, кстати. Красивая картина, — сказал он и передал большую цветную фотографию Юханссону.

Странник и охотник расположились отдохнуть на берегу озера, когда кисть Леандера Энгстрёма запечатлела их. Пейзаж в голубых, красных, зеленых и серых тонах, составлявший фон полотна, подчеркивал, что дело происходит поздней осенью, почти на грани с зимой. Ружье охотник прислонил к камню. Добычу, пару уток и зайца, повесил на ветку. А сам сидел перед костром и читал книгу.

— Миллион за картину, — констатировал бывший великий специалист по части налогообложения Альф Хульт. — Кроме того, его мать владела парой квартир на Биргер-Ярлсгатан, которые сын продал примерно в то же время. Явно с помощью какой-то доверенности, оформленной всего за месяц до ее смерти. Очень странная история.

— Сколько он получил всего? — перебил его Юханссон.

— Приблизительно пару миллионов. Один за картину, семьсот тысяч за квартиры, еще несколько сотен тысяч в виде банковских активов, облигаций и всего прочего имущества, которое он также, похоже, одновременно продал.

— Он сбывает все вместе, — подвел итог Юханссон. — Еще до того, как тело матушки успело остыть.

— Да, — подтвердил его зять и поджал губы. — Лучше, пожалуй, не скажешь.

— Потом он наплевал на налоги, сбежал в Таиланд и купил отель, — сказал Юханссон и внезапно подумал о своем старшем брате.

— Да, — вздохнул Альф. — Так он и поступил. Хотя тебе следует набраться терпения. Я все еще жду данные о том гостиничном проекте, в котором он явно замешан.

— Что он делал еще? Прежде, чем свалил в Таиланд, я имею в виду? — спросил Юханссон.

— Все из той же серии, чем занимаются молодые люди определенного склада характера. Похоже, вел довольно фривольный образ жизни. Кроме того, я нашел по крайней мере пару документов, где он представляет неверные данные.

— Вот как…

— В связи с претензиями на одну работу в начале восьмидесятых (к ней я еще вернусь) он сообщает, что окончил гимназию в 1979 году. Норра-Реал здесь в Стокгольме. А потом якобы изучал экономику в университете. В Упсале. Сорок баллов в экономике предприятия, двадцать в национальной экономике, двадцать в статистике, также ознакомительный курс юриспруденции. Всего девяносто баллов, и примерно одной четвертой ему не хватило до степени бакалавра.

— Но ни о чем подобном речь не шла?

— Нет, — сказал Альф. — Он, конечно, ходил в Норра-Реал, но прервал свое гимназическое обучение уже через три семестра. А в университете Упсалы, похоже, даже не числился.

— Такой вот плутишка, — констатировал Юханссон. — А как обстояло дело с военной службой?

— Его освободили от нее. По медицинским показаниям. У него, очевидно, были большие проблемы со спиной.

— Что-нибудь еще? — спросил Юханссон.

«Эти проблемы явно не помешали ему изнасиловать Жасмин».

— Я нашел один фонд. Через пару лет после смерти своего мужа Юхана Нильссона его вдова, Маргарета Сагерлиед, основала фонд.

— И как он называется?

— Фонд Маргареты Сагерлиед в поддержку оперного искусства, — сказал Альф.

— Рассказывай, — попросил он.

65Вторая половина среды 4 августа 2010 года

Когда Юхан Нильссон умер и вдова получила наследство, она использовала пять миллионов из этих денег, чтобы основать фонд в поддержку оперного искусства. Он предназначался для выплаты стипендий молодым певцам и музыкантам и оплаты их поездок в учебных целях, для финансирования концертов, и, кроме того, на базе его учредили ежегодную премию в размере двадцать тысяч крон, носившую имя Маргареты Сагерлиед и присуждавшуюся «наиболее многообещающему молодому сопрано года». Фонд начал свою деятельность в 1983 году. Его председателем стал известный любовью к опере высокоуважаемый стокгольмский адвокат, а финансовую сторону обеспечивал фондовый отдел СЕ-банка.

— Эта Сагерлиед, похоже, была просто Дженни Линд[348] своего времени, — заметил Юханссон. Он выпрямился на диване, сложил руки на животе и чувствовал себя гораздо лучше, чем в последнее время.

— Да, возможно, — вздохнул его зять. — Но, к сожалению, счастье оказалось недолгим, если можно так сказать.

— Почему? — спросил Юханссон. — Пять миллионов были большими деньгами в те времена.

— Не в этом проблема. К сожалению, Маргарета Сагерлиед доверила заниматься практической стороной дела своему единственному близкому родственнику, я говорю о молодом Стаффане Нильссоне, и уже через пару лет по большому счету лавочку чуть ли не пришлось прикрыть, и все по причине, мягко говоря, странных афер, в которые по его милости фонд постоянно влезал.

— Как такое могло получиться? Мне казалось, подобные начинания довольно строго контролируются?

— Обычно так и есть, — констатировал Альф, — и, главным образом, по той простой причине, что они пользуются привилегиями в налоговом плане. А отсюда возникает опасность использования их не по назначению. Когда Маргарета Сагерлиед взяла туда на работу Стаффана Нильссона, председательствовавший в фонде адвокат указал ей на это. А именно на риск, таившийся в поблажках в части налогов. Как раз поэтому он затребовал от него сведения об образовании. Хотел убедиться, что парень обладает необходимыми качествами и квалификацией для такой работы, а не выбран Маргаретой Сагерлиед исключительно из-за их близкого родства, без всякого на то основания.

— Но свои заслуги он ведь придумал, — вставил Юханссон.

— Да, насколько я смог выяснить. Если верить его собственному резюме, он был очень трудолюбивым молодым человеком и работал каждое лето, когда еще ходил в среднюю школу. Как в реальности обстояло дело, я пока не стал разбираться, поскольку хватало других более важных дел. У меня его анкета с собой, если тебе интересно, — сказал Альф и показал пластиковый карманчик с листом формата А4.

— Положи его в общую кучу, — сказал Юханссон.

— Сначала фонд, похоже, функционировал, как и планировалось, то есть в соответствии со всеми положениями и учредительными документами. Премия Маргареты Сагерлиед находила своих героев каждый год в течение первых трех лет, даже в 1985-м, значит, вдобавок выдавались и стипендии и пособия на сумму сто тысяч крон ежегодно. Вместе с прочими расходами, вознаграждением правлению, зарплатой Стаффана Нильссона, арендой помещения, которое использовалось под офис и находилось на Линнегатан в Остермальме, общие издержки составляли примерно триста тысяч крон в год.

— Шесть процентов капитала. Не так и мало, если ты спросишь меня, — сказал Юханссон.

— Дивиденды с него в первый год были хорошие. Фактически тогда удалось получить прибыль сто тысяч крон.

— Но потом все пошло наперекосяк, — предположил Юханссон.

— Уже в восемьдесят четвертом, — подтвердил Альф Хульт. — К сожалению, положение попытались выправить за счет достаточно авантюрного вложения денег в различные ценные бумаги, и именно здесь система контроля дала трещину. Как внутреннего, так и в банке, отвечавшем за данную часть.

— Как много попало в карманы молодого Нильссона тогда?

— Не так и много, насколько я могу судить. По большому счету речь шла о неправильном вложении средств. Я не хотел бы утомлять тебя лишними подробностями. Короче говоря, в середине восемьдесят шестого сделали внеплановую ревизию, и тогда обнаружилось, что более половины денег израсходовано. Но на тот момент молодой Нильссон уже уволился и отбыл в неизвестном направлении.

— Как все происходило потом?

«Начало 1986 года явно оказалось насыщенным событиями».

— Потом все пошло по нисходящей. На данный момент капитал фонда составляет порядка двух миллионов, и таким он по большому счету постоянно оставался после смерти Маргареты Сагерлиед. Из него по-прежнему выдаются стипендии и пособия, а также премия, которую она учредила, но сейчас речь идет всего менее чем о ста тысячах в год. Вместе с прочими управленческими расходами общая затратная сторона достигает примерно двухсот тысяч. Капитал уменьшается на несколько процентов ежегодно, и так происходит уже в течение многих лет.

— Она не делала никаких попыток исправить ситуацию? — поинтересовался Юханссон. — Переходя в мир иной, я имею в виду?

— Маргарета Сагерлиед была еще очень состоятельной женщиной, когда умерла. Оставшееся после нее имущество оценивалось более чем в десять миллионов крон за вычетом налогов, а шел 1989 год. Фонд не получил ни кроны.

— А кому же они достались? Все деньги?

— Она составила новое завещание в октябре восемьдесят шестого. Через четыре месяца после ревизии в фонде, когда стало ясно, что в финансовом плане ситуация там далеко не безоблачная. Почти все ее деньги ушли на благотворительные цели, главным образом детям и подросткам. В церковный детский фонд, шведскому отделению международной организации Save the Children[349], Красному Кресту.

— Молодой Нильссон?

— Ничего. Зато снова появляется ее старая домработница Эрика Бреннстрём, которую ты наверняка помнишь, получает пятьсот тысяч крон. Они согласно завещанию должны были пойти на оплату обучения двух ее дочерей.

— Могу представить себе, — сказал Юханссон.

«Деньги в качестве покаяния, отпущения грехов за преступление другого человека, — подумал он. — В худшем случае в обмен на молчание. В последние годы перед смертью жизнь для Маргареты Сагерлиед стала просто адом».

— Эрика Бреннстрём, — повторил Альф Хульт. — Если тебе интересно, я могу поискать дополнительные данные на нее тоже.

— Нет, — сказал Юханссон. — Забудь.

«С тем, что я хотел знать о ней, ты все равно не сумел бы помочь».

— Есть еще что-нибудь? — добавил он.

— Да, — подтвердил его зять. — И это касается матери Стаффана Нильссона, Веры Нильссон. Как я уже говорил, она умерла 10 марта 1986 года. Не оставив никакого завещания, но это в юридическом смысле не особенно интересно, поскольку единственным наследником был ее сын. Зато интересны обстоятельства, связанные с ее смертью. Особенно для человека твоей профессии.

— Вот как, — сказал Юханссон.

66Вторая половина среды 4 августа 2010 года

Веру Нильссон шестидесяти пяти лет нашли мертвой у нее в жилище по адресу Биргер-Ярлсгатан, 104 в Стокгольме утром 11 марта 1986 года. И сделал это ее сын Стаффан, проживавший в небольшой квартире в том же доме.

Она лежала на диване у себя в гостиной, одетая в трусы, бюстгальтер, халат и тапочки. На столике перед ней стояла пустая бутылка из-под виски емкостью 0,75 литра, полдюжины пустых банок из-под крепкого пива, наполовину пустая бутылка водки, тоже объемом 0,75 литра, пустая бутылка из-под минеральной воды, а также пустая бутылка из-под безалкогольного напитка и бокал для грога, содержавший смесь водки и граппы. В ванной обнаружили две пустые баночки, одну из-под сильного снотворного, а другую из-под успокоительного средства. Никакой предсмертной записки или иного послания аналогичного содержания найти не удалось.

Кровать в спальне стояла аккуратно застеленной, но в остальном маленькая квартира из двух комнат и кухни выглядела, мягко говоря, неубранной. Ящики бюро были вытащены, а их содержимое вывалено на пол, одежда из двух платяных шкафов свалена в кучи, в кладовке и в ящиках на кухне явно кто-то основательно покопался.

Поскольку обстоятельства кончины выглядели, мягко говоря, неясными, тело покойной отправили судмедэкспертам Сольны для вскрытия, а эксперты криминальной полиции Стокгольма обследовали ее квартиру, ведь речь шла о «подозрительной смерти дома». Именно так данный случай обозначен в исходном заявлении.

Если верить судебному медику и результатам химической экспертизы, Вера Нильссон умерла от отравления комбинацией больших количеств снотворных и успокоительных препаратов и алкоголя. Концентрация последнего в ее крови достигала трех промилле и была незначительно больше в моче. Поскольку ничто не указывало на длительное злоупотребление алкоголем, эти цифры выглядели слишком высокими для женщины ее возраста и физического состояния.

У патологоанатома вообще ушло немало времени для подготовки окончательного заключения, а когда оно через месяц появилось на свет, он в качестве вступления констатировал там, что не может исключить преступления, но одновременно указал, что многое говорит в пользу версии самоубийства. Это также стало его окончательным выводом. Вера Нильссон сама свела счеты с жизнью. Ведь, по его мнению, ее не сумели бы отравить так, чтобы она сама не имела об этом ни малейшего понятия. Медицинские препараты, которые она приняла, обладали крайне неприятным вкусом, и его нельзя было спрятать при помощи крепкого алкоголя, пива и лимонада. На теле покойной также отсутствовали какие-либо повреждения, говорившие о том, что ее силой заставили проглотить их.

В своем отчете в виде отдельного абзаца патологоанатом одновременно указал на одно странное обстоятельство. Судя по результатам вскрытия, Вера Нильссон пролежала мертвой в своей квартире более суток, прежде чем ее нашли.

Поскольку сын, обнаруживший тело около одиннадцати утра 11 марта, одновременно утверждал, что разговаривал с ней по телефону примерно в семь часов предыдущим вечером, это вызывало большие сомнения. Поэтому судмедэксперт не мог исключить, что она умерла вечером 10-го, несмотря на отдельные результаты вскрытия, противоречившие такому варианту развития событий.

— Но подожди, Альф, — сказал Юханссон, как только его зять закончил свой рассказ. — Откуда ты это знаешь?

— Мне повезло в том плане, что я оказался знаком с сотрудником похоронной конторы, которая занималась погребением Веры Нильссон. Мы члены одного и того же генеалогического общества, — объяснил Альф. — И оба входим в его правление, кстати. Его фирма занималась также всеми практическими вопросами в связи с данной смертью. Помимо составления описи имущества покойной и похорон они также прибирали у нее в квартире и свели сына с аукционистами, взявшими на себя продажу ее домашнего имущества. Протокол вскрытия они нашли, когда делали уборку у нее дома.

— Ага, но почему он сохранил его?

— Мой знакомый знал Веру Нильссон лично, — сообщил Альф с осторожным покашливанием. — Не помню, говорил ли я это, но она трудилась метрдотелем в ресторане, находившемся недалеко от ее дома. Мой знакомый имел обыкновение обедать и ужинать там, так они и познакомились. Ему показалось странным, что Вера могла покончить с собой. Она была жизнерадостным и позитивно настроенным человеком, поэтому он сделал себе копию. А оригинал документа, насколько я понимаю, вернул ее сыну вместе со всеми найденными при уборке бумагами.

— Но твой знакомый в любом случае не обратился в полицию?

— Нет, — сказал Альф. — Этого он не сделал. Там ведь явно решили, что речь шла о самоубийстве, а что касается ее сына, — похоронной конторе следовало соблюдать его интересы, так что он предпочел промолчать.

— А если говорить о самом расследовании ее смерти? Он не нашел ничего на сей счет? Мои коллеги наверняка ведь провели его.

— Ничего, — ответил Альф и покачал головой. — Но я подумал, как раз тебе здесь и карты в руки. Это не те данные, которыми я обычно занимаюсь в связи с генеалогическими изысканиями. Наверное, если какие-то материалы и остались, они ведь должны находиться в государственном архиве в Стокгольме.

— Наверняка, — согласился Юханссон.

— Если это чем-то поможет тебе, то копия протокола вскрытия среди бумаг здесь, — сказал Альф Хульт и постучал тонким указательным пальцем по стопке документов, которую положил на придиванный столик Юханссона.

— Разберемся, — буркнул Юханссон.

67Вечер среды 4 августа 2010 года

Вечером Юханссон ужинал вместе с Максом. В итальянском стиле заказав все необходимое в близлежащем ресторане. Пия находилась где-то на презентации своего банка. В первый раз после его возвращения из больницы она оставила мужа вечером, и он чуть ли не силой выставил ее за дверь, поскольку она не хотела уходить.

— Ты уверен, что справишься? — спросила Пия, когда она наконец стояла на пороге с пальто в руке.

— Но, черт побери, старушка, — проворчал Юханссон. — Неужели ты боишься, что Макс ограбит меня?

Потом он поужинал вместе со своим Маленьким Эвертом. Телячьим рагу с макаронами, которое не было даже вполовину столь аппетитным, как то, какое он раньше обычно ел, с минеральной водой в качестве напитка к нему. Пока Макс накрывал на стол, Юханссон сидел на стуле, листал газету и наблюдал за тем, как молодой человек старался безупречно выполнить свою работу.

— Я хочу красного вина, — сказал Юханссон, он отложил в сторону вечернюю прессу и кивнул в направлении полки с вином. — Открой что-нибудь итальянское. Возьми ту бутылку с черной этикеткой, — добавил он на всякий случай, решив, что Максу наверняка не хватает знаний в столь важной области.

— Естественно, шеф, — согласился Макс.

* * *

После окончания трапезы Макс расположился в гостиной, включил телевизор и смотрел матч по футболу чемпионата Испании. Юханссон же лег на диван в своем кабинете, полный решимости прикончить бутылку, которую Макс открыл для него.

— Посмотрим, сказал слепой, — пробормотал он и взял стопку бумаг, полученную от зятя днем.

Сначала он прочитал протокол вскрытия. Там почти все говорило в пользу версии с самоубийством, и единственным моментом, обеспокоившим патологоанатома, стало само время смерти Веры Нильссон.

«Ничего странного, — пришел к выводу Юханссон. — Молодому негодяю понадобились ведь сутки, чтобы обыскать ее квартиру и проверить, не оставила ли она каких-то записей или бумаг, способных усложнить ему жизнь».

Потом постоянно преследовавшая его головная боль снова напомнила о себе, и он принялся рассеянно перелистывать старые описи имущества покойных и выписки из регистра народонаселения, пока ему на глаза не попалась автобиография, которую Стаффан Нильссон собственноручно написал, пытаясь получить место мастера на все руки в фонде своей тетушки Маргареты Сагерлиед.

Сначала шли место и дата создания документа. «Стокгольм, 15 апреля 1983 года».

Далее название. «Автобиография Стаффана Леандера Нильссона, родившегося 5 октября 1960 года». Зато нигде не стояло никакого личного кода, и это, пожалуй, было практично при мысли о том, что его зять рассказал о правдивости документа.

В самом низу листа красовалось подтверждение, подписанное тем же самым Стаффаном Нильссоном, который составил данный документ: «Нижеподписавшийся Стаффан Нильссон своей честью и совестью удостоверяет, что приведенные выше данные полностью соответствуют истине». Его подпись была просто идеально отточена для молодого человека двадцати трех лет, а заключительный завиток в фамилии свидетельствовал, что самоуверенности ему уж точно не занимать.

А между подтверждением и заголовком Стаффан Нильссон вкратце описал всю свою жизнь.

В 1967 году он пошел в первый класс Энгельбректской средней школы на Валхаллавеген в Стокгольме и девять лет спустя, в 1976 году, закончил первую часть своего образования. Той же осенью он начал учиться в гимназии Норра-Реал на Рослагсгатан в Стокгольме. И в обоих случаях учебные заведения находились по соседству с их с мамой домом, поскольку они жили на Биргер-Ярлсгатан.

Его гимназическое образование с экономическим уклоном заняло три года, и весной 1979 года молодой Нильссон якобы получил долгожданный диплом. И той же осенью поступил на экономический факультет университета Упсалы. А через два года его ждала годовая практика, когда согласно заданию он трудился в главном офисе фирмы «Эрикссон» в Стокгольме. Практика закончилась осенью 1982 года, и он «взял академический отпуск с целью совершенствования знаний иностранных языков», который провел в «Англии и Франции». В январе 1983 года он вернулся в Швецию, где намеревался «закончить обучение на экономическом факультете в университете Упсалы».

Пока это была чисто формальная часть и исключительно на совести автора.

В следующем отрезке он поведал о своей трудовой деятельности в период летних каникул, которой занимался помимо учебы.

В возрасте шестнадцати лет он впервые устроился на работу летом в качестве «помощника на кухне» в «Странд-отеле» в Стокгольме. А на следующий год уже стал «официантом» в отеле «Морнингтон», и два следующих лета трудился «помощником портье» в том же заведении. Осенью 1979 года он получил водительские права и летом 1980-го и 1981-го выполнял обязанности «ассистента исполнительного директора и заместителя шефа» в ресторане Скоклостерского замка и музея около Сигтуны.

«Могу представить себе», — подумал бывший шеф Государственной криминальной полиции Ларс Мартин Юханссон и отложил в сторону жизнеописание, которое Стаффан Нильссон собственноручно подписал за два года и два месяца до того, как Жасмин Эрмеган нашли изнасилованной, убитой и спрятанной в тростниках на берегу озера всего в километре от его бывшего места работы.

68Утро четверга 5 августа 2010 года

Еще один день новой жизни Ларса Мартина Юханссона. Сначала большой стакан воды, чтобы проглотить жизненно важные лекарства, которые он не без труда выуживал левой рукой из красной пластмассовой таблетницы. Потом в душ, перед тем как приступить к полезному завтраку, главным образом состоявшему из йогурта, фруктов и мюсли.

Затем он прочитал утреннюю газету, лежа на диване у себя в кабинете, и без какой-либо головной боли, хотя помимо новостей познакомился с экономическим разделом и обзором событий в сфере культуры. Ободренный таким положением вещей, он даже взялся за судоку, считавшееся каждодневной рутиной в его прошлой жизни. Но через две минуты головная боль дала о себе знать.

Он отложил газету, удобнее устроился на спине и попытался отвлечься от всех мыслей и вновь обрести покой. Призвал на помощь глубокое дыхание и постарался скрупулезно выполнить все рекомендации из маленькой книги по медитации, полученной от старшей внучки.

— Как, боже праведный, люди исхитряются ни о чем не думать? — спросил себя Юханссон. — Это же противоречит всей человеческой природе.

— К тебе посетитель, — сообщила Матильда. — Твой лучший друг. Альфа-самец.

Предыдущим вечером Ярнебринг вернулся из своего таиландского любовного отпуска. Худой, хорошо тренированный и загорелый, с волчьим взглядом и без намека на усталость в глазах после двадцатичасового перелета.

— Я только что поговорил с пареньком, которого Эверт прислал к тебе, — сказал Ярнебринг и кивнул в сторону закрытой двери. — По-моему, он вполне ничего, несмотря на внешний вид.

— Просто замечательный, — поддержал Юханссон. — Добрый и порядочный, далеко не дурак и делает все, как я ему говорю.

«В отличие от всех других».

— И как идут дела? — поинтересовался Ярнебринг.

— Какие дела?

— Жасмин, — сказал Ярнебринг.

— Лучше некуда, — ответил Юханссон. — Я нашел преступника, как и обещал тебе. Он все еще жив, и остаются, собственно, лишь небольшие формальности.

— Поскольку это сказал ты, у меня нет сомнений. Рассказывай.

— Его зовут Стаффан Леандер Нильссон, он родился 5 октября 1960 года. Одинокий, бездетный, живет во Фрёсунде в Сольне. Данные о его профессии отсутствуют, но, по-моему, он занимается всем понемногу. Всевозможными аферами, скажем так.

— Кончай доставать меня, Ларс, — проворчал Ярнебринг. — Ты же прекрасно знаешь, что я имею в виду. Как ты нашел его?

— Путем внутреннего сыска, то есть по всяким архивам, — ответил Юханссон. — И без особого труда, честно говоря. Вчера вечером, прежде чем я заснул, мне даже пришло в голову, что жирный коротышка Эверт Бекстрём тоже смог бы найти его, будь у него те данные, которые я получил три недели назад.

— Но, черт побери, Ларс, подумай, о чем ты говоришь. Я же сам принимал участие в расследовании.

— Получи ты такие же данные, будь уверен, тебе понадобилось бы самое большее два-три дня, — парировал Юханссон.

— И что мы будем теперь делать?

— Хороший вопрос, — сказал Юханссон. — Сам я собирался взглянуть на этого идиота. Заполучить его пробу ДНК, что на самом деле чистая формальность, поскольку я не сомневаюсь в результате. Но как мы поступим потом? Хороший вопрос. Срок давности по делу ведь истек, и если я все понял правильно, то нам вроде как следует забыть о его существовании.

— Но, черт побери, Ларс. Неужели ты это серьезно?

— Нет, — ответил Юханссон и подумал: «Будет день, и будет пища».

— И как мы поступим сейчас?

— Убедимся, что это действительно он. Даже мне случалось ошибаться.

— Я не хочу показаться назойливым. Но все-таки что мы предпримем сейчас?

— Я тут прикинул… Для начала нам надо достать материалы расследования смерти матери Стаффана Нильссона.

— Я поговорю с Херманом, — сказал Ярнебринг. — Он…

— Никаких разговоров с Херманом, — перебил его Юханссон. — Начиная с настоящего момента мы общаемся только между собой. Ты и я. Никого другого, и уж точно бывших коллег, в дело не посвящаем.

— Я понимаю, о чем ты, — кивнул Ярнебринг. — Ты узнал, что приключилось с внучкой Хермана?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Ее отец Петво рассказал мне. «Тот самый Патрик Окессон, который, возможно, спас мне жизнь». Поэтому не беспокойся, у меня никогда, черт побери, и мысли не возникало позволить этому дьяволу выйти сухим из воды. А сроки давности и похожую дребедень пусть юристы и все прочие эстеты засунут себе в задницу.

— Хорошо. Дай мне имя мамочки Нильссона, и я разберусь с практической стороной.

— Ты найдешь все необходимое здесь, — сообщил Юханссон и показал на синий пластиковый карманчик с бумагами на своем придиванном столике. — Поскольку я безоговорочно тебе доверяю, даже написал, как добрался до сути.

— Один вопрос, — сказал Ярнебринг. — Кто твой источник информации?

— Это останется при мне, — ответил Юханссон с решительной миной.

69Пятница 6 августа 2010 года

Юханссон обедал на кухне, когда Ярнебринг позвонил ему на мобильный.

— Как дела? — спросил он.

— Изумительно, — ответил Юханссон, несмотря на головную боль и одышку. — Я сижу и ем жареную селедку, — сообщил он. — Жареную селедку со свежей картошкой.

«Надо радоваться тому, что имеешь».

— Тебе не стоит беспокоиться обо мне, — сказал Ярнебринг, который из еды на первое место ставил мясо. — Я нашел интересующее тебя расследование.

— Быстро же ты обернулся, — буркнул Юханссон, толком не сумев скрыть удивление.

— Дуракам везет, — пошутил Ярнебринг. — Увидимся через полчаса.

Юханссон, как обычно, лежал на диване, когда Ярнебринг вошел в его кабинет, закрыл дверь, сел и положил тонкую пластиковую папку с бумагами на придиванный столик.

— Расследование смерти Нильссон Веры Софии, родившейся в 1921 году, проводилось старым отделом насильственных преступлений полиции Стокгольма. Обстоятельства неясные, согласно исходному заявлению.

— Где ты его нашел? — спросил Юханссон. По его мнению, это произошло подозрительно быстро при их договоренности не привлекать к поискам никого из бывших коллег.

— Мне повезло, как я сказал. Помнишь старого судмедэксперта Линдгрена? Высокого, худого, говорит шепотом, никогда никому не смотрит в глаза, полный идиот, если хочешь знать мое мнение.

— Нет, — сказал Юханссон. — Как раз его я не помню.

«Они там все чокнутые», — подумал он.

— Мне внезапно пришло в голову, что его диссертация касалась самоубийств. Он приходил ко мне, когда работал над ней, и спрашивал, нет ли у меня интересных случаев для него. Так вот, оказалось, что Вера Нильссон входила в его исследование, — объяснил Ярнебринг. — Он нашел ее в одной из коробок, которые хранились на станции судебной медицины в Сольне.

— Как удачно вышло, — сказал Юханссон. — И что ты думаешь о смерти Веры Нильссон?

— Самоубийство, — сообщил Ярнебринг. — Я воспользовался случаем и почитал дело, раз специалист все равно находился у меня, выпил кофе с Линдгреном. Если верить ему, суицид чистой воды, хотя она и не оставила письма. Большое количество снотворного и море алкоголя. Сердце не выдержало. Нарушение функций органов и прочая ерунда. Почитай сам, кстати, — добавил Ярнебринг и передал материалы расследования.

— Башка раскалывается, — пожаловался Юханссон. — Но я с удовольствием послушаю.

«Письмо наверняка было, — подумал он. — Но ее сынуля наложил на него лапу».

— Как раз парень и нашел тело, Стаффан Леандер Нильссон собственной персоной. Его опросили в связи с тем, что именно он составил исходное заявление. Очень коротко, первый прибывший на место патруль. Он рассказал, что звонил матери несколько раз по телефону, а также в дверь. Никакого ответа. Тогда он забеспокоился. По его словам, они контактировали каждый день, и он жил в том же доме, где и она. У него, естественно, имелись ключи от ее квартиры. Он открыл и вошел. Обнаружил мать мертвой на диване. Сразу позвонил в полицию.

— Это был единственный разговор с ним?

— Нет. Неделю спустя, когда эксперты побывали там и выполнили свою работу, его вызвали в отдел насильственных преступлений и побеседовали с ним, в порядке получения информации. Парни из технического отдела обратили внимание, что квартиру явно обыскивали. Они не увидели ничего из ряда вон выходящего, но это показалось немного странным.

— И что Стаффан поведал по этому поводу?

— Если верить ему, мать пребывала в глубокой депрессии в течение последнего года. Якобы, поскольку закончила работать предыдущим летом, она начала крепко пить. И, по словам сына, могла пьянствовать по нескольку дней в неделю подряд, и не раз у нее случалось реальное помутнение рассудка.

— Могу себе представить, — сказал Юханссон.

— Да, — согласился Ярнебринг. — Если ей удалось просчитать, что именно ее сынуля изнасиловал и убил малышку Жасмин, вряд ли она чувствовала себя хорошо.

— Само собой. А кто из коллег проводил расследование?

— Коллега Альм, — сообщил Ярнебринг и ухмыльнулся. — Более известный в отделе как Деревянная Башка, и, кстати, как раз его шеф Хроник, старый комиссар Фюлкинг, ты наверняка помнишь его, закрыл дело. Посчитал, что там не было преступления, а поскольку они сидели по горло в работе в связи с убийством нашего дорогого премьер-министра, никто не стал возражать.

— Ничего другого? — спросил Юханссон и рассеянно махнул полученными бумагами.

— Потом еще ее подруга, с которой они вместе работали, дала знать о себе. Она связалась с нами примерно через неделю после того, как Вера Нильссон покончила с собой. У нее не укладывалось в голове, что та совершила самоубийство. Относительно того, что Вера якобы стала пить как сапожник, она также высказалась, мягко говоря, крайне критично. По словам подруги, покойная очень осторожно относилась к алкоголю. Ну, выпивала, конечно, но всегда знала меру. Она описала ее как веселую и позитивно настроенную, почти идеального товарища по работе в те времена, когда они трудились вместе.

— Они общались? Перед тем, как Вера покончила с собой?

— В течение многих лет. На работе естественно, но также приватно. Альм попрессовал ее по данному пункту, и тогда она рассказала, что Вера в последние месяцы выглядела более взволнованной, чем обычно. Она даже спросила ее об этом, но не получила ответа. Подруга сообщила на допросе, что, по ее мнению, это каким-то образом касалось сына Веры. Если верить подруге, он всегда был безалаберным шалопаем. Источник постоянного беспокойства для своей матери. По информации подруги, в последний раз они общались по телефону за несколько недель до того, как Вера умерла.

— Ага, — вздохнул Юханссон.

— Итак, что мы теперь делаем? — спросил Ярнебринг.

— Надо подумать, — ответил Юханссон.

— Но, Ларс, черт побери. Возьми себя в руки.

— У тебя есть предложение получше?

— А может, пойдем напролом? Возьмем пробу ДНК у этого идиота, и в случае попадания нам уже не понадобится читать ни строчки.

— Я тебя услышал, — буркнул Юханссон. — Дай мне подумать в выходные, что предпринять дальше.

— Конечно, — согласился Ярнебринг. — А если сообразишь раньше, просто дай мне отмашку. Мы прокатимся на место, прижмем ухо к старым рельсам.

— Надо подумать, — стоял на своем Юханссон.

«Хорошая идея. Но как делать это с головой, которая начинает дьявольски болеть при первой попытке?»

70Суббота 7 августа 2010 года

После завтрака Пия поехала со своей лучшей подругой за город собирать грибы.

— Ради бога, не хулиганьте, мальчики, — сказала она, поцеловала своего супруга и заключила Макса в материнские объятия.

— Обещаем, — буркнул Юханссон, уже предвкушая настоящий обед на прежний манер вместе со своим собственным Маленьким Эвертом.

«Пожалуй, стоит позвонить Ярнебрингу и пригласить его», — подумал он.

Ярнебринг счел идею просто замечательной. Даже настолько хорошей, что Макс смог заехать за ним, и два часа спустя они сидели в машине, направляясь в заведение, которое Юханссон обычно называл «своим деревенским трактиром», хотя располагалось оно всего лишь в Юргордене в Стокгольме.

— Ты выглядишь бодрым, Ларс. — Ярнебринг дружески похлопал друга по плечу.

— Я знаю, — ответил Юханссон.

«Меня не обманешь».

Юханссон заказал закуски, горячее и десерт, главным образом, с целью позлить своих сотрапезников. Макс обеспокоенно закрутился на месте, однако ему хватило ума промолчать, но его лучший друг не сдержался.

— Порой мне кажется, ты старательно загоняешь себя в гроб, — сказал Ярнебринг и кивнул в сторону тарелок с закусками.

— О чем ты? — спросил Юханссон с невинной миной, намазывая горчичный соус на жареный хлеб с малосольным лососем.

— Красная рыба дело хорошее, но майонез чистая смерть для таких, как ты. Что происходит с твоей памятью, Ларс? Всего месяц назад ты чуть не отправился на тот свет, поскольку жрешь всякую дрянь и предпочитаешь сидячий образ жизни.

— Месяц назад никто не спрашивал меня, как я себя чувствую, и не комментировал мои пристрастия в еде, — парировал Юханссон. — Сейчас я только об этом и слышу. Со мной разговаривают, словно я ребенок.

Потом он откусил приличный кусок от своего бутерброда, вытер остатки соуса из уголков рта указательным пальцем и облизнул его, прежде чем отпил половину водки из своей рюмки и запил ее глотком пива.

— На чем мы остановились? — спросил он и предостерегающе поднял руку, прежде чем Ярнебринг успел произнести хоть слово. — Да, если вы, господа, не в состоянии относиться ко мне как к взрослому человеку, я предлагаю вам забрать ваши чертовы салаты и мясо и поискать для себя другой столик, чтобы я смог поесть в тишине и покое.

Макс, казалось, был полностью поглощен едой и довольствовался лишь кивком, Ярнебринг же пожал плечами и явно решил сменить тему.

— Послушай, Макс, — сказал он. — Эверт говорит мне, что ты подумываешь стать полицейским. Сколько тебе лет?

— Двадцать три, — ответил Макс.

— Тогда самое время. Нам с Ларсом было двадцать один, когда мы поступили в школу полиции.

— Но у меня нет гимназии за плечами, — сообщил Макс. — Я завязал с учебой после девятого класса.

— Ничего страшного, — сказал Юханссон. Его самого приняли за спортивные заслуги и несмотря на плохие отметки в народной школе, где он после восьми лет поставил крест на учебе.

— Наверное, — согласился Макс. — Но не в этом проблема.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Ярнебринг. — Мне самому случалось дать тому или другому придурку по морде. И чаще всего до того, как я стал полицейским.

— Но ты никогда не сидел в колонии для несовершеннолетних, — возразил Макс.

— Нет, — согласился Ярнебринг. — Однако я прекрасно умею отличать плохих людей от хороших. Ты — хороший человек, Макс. Это видно невооруженным глазом.

— Что за дурацкие разговоры, — вмешался в их диалог Юханссон. — В этом мире правят главным образом всякие уроды, равнодушные к чужим бедам. Лучше расскажи о себе, Макс. Поведай самое существенное, с твоей точки зрения. Кто ты, Макс? Расскажи мне.

— И с чего начать? — спросил Макс с еле заметной улыбкой, положив свои большие руки на поверхность стола.

— Начни с самого начала, — предложил Юханссон. — А ты, Бу, постарайся помолчать.

— О’кей, — сказал Макс и улыбнулся. — Итак, меня зовут Максим Макаров, и я никакая не родня великому Сергею.

Максим Макаров родился в 1987 году в том самом Ленинграде, которому четыре года спустя вернули его исходное название из царской России, Санкт-Петербург.

— Мама работала врачом, отец трудился водителем и охранником у одного из местных партийных боссов. Он зарабатывал в четыре-пять раз больше чем мама, кстати. В СССР в те времена профессия врача относилась к низкооплачиваемым. Такой порядок, по-моему, сохранился и сейчас, кстати. Если ты не принадлежал к партийной верхушке и не сумел хапнуть себе какую-нибудь больничку, когда рухнул коммунистический строй.

— Да, знаешь, — сказал Ярнебринг. — Тебе не стоит зацикливаться на учебе.

— Помолчи, Бу, — перебил его Юханссон. — Продолжай, я слушаю, — добавил он и кивнул Максу.

* * *

Родители Макса разошлись почти сразу после того, как он родился. Когда ему было два года (а осенью 1989-го советская империя уже начала трещать по швам), его мать поехала на врачебную конференцию в Таллин. Оттуда эстонские друзья помогли ей перебраться в Финляндию, а там о ней позаботились другие знакомые и посадили ее на паром, идущий в Швецию, где через двое суток после того, как оставила Ленинград и своего маленького сына у его бабушки и дедушки, она попросила политическое убежище.

— Так я остался у бабушки и дедушки, — сказал Макс.

— А твой отец? — не удержался от вопроса Ярнебринг, несмотря на предостерегающий взгляд Юханссона.

Макс покачал головой:

— С ним я, пожалуй, встречался не более десяти раз. И даже не помню его лица. Кроме того, он погиб, когда мне было четыре года. Ему требовалось забрать своего босса из дома, и когда они вышли из подъезда, их застрелили. Отца, его босса и водителя. В те времена в Ленинграде шла настоящая война.

— Да, хорошего мало, — заметил Ярнебринг, хотя его лучший друг выглядел так, словно он собирался громко простонать.

— На мне это никак не отразилось, — признался Макс. — Даже выглядело как-то захватывающе, что твоего отца застрелили. Но в принципе ничего не поменялось. Бабушка была хорошей женщиной. Дед тоже нормальным человеком. Но потом жизнь моя круто изменилась.

— И что случилось? — спросил Юханссон.

— Сначала умер дед. Он был старый, участвовал в Великой Отечественной войне, вышел на пенсию еще до моего рождения. Умер от инфаркта, скоропостижно. Тогда мне было пять. А год спустя, в тот день, когда мне исполнилось шесть, поэтому я хорошо помню дату, за ним последовала бабушка. Тоже инфаркт. Упала на кухне, куда пошла за моим праздничным тортом. В результате я попал в детский дом. И пробыл там четыре года. Приехал в Швецию в возрасте десяти лет.

— И как тебе жилось тогда? — спросил Ярнебринг. — В детском доме.

— Его я постарался забыть, — ответил Макс и посмотрел на Ярнебринга сузившимися глазами и потирая свои большие руки. — Не хочу об этом рассказывать.

— А твоя мать, — вмешался в разговор Юханссон, отчасти желая сгладить ситуацию. — Почему она не забрала тебя в Швецию раньше? Если я все правильно понял, она ведь к тому времени жила здесь уже много лет. Наверняка имела и вид на жительство, и работу?

— Да, — подтвердил Макс и кивнул. — Сначала для нее все сложилось по-настоящему хорошо. Она получила и то и другое. Работала врачом в больнице в Сундсвалле уже примерно через год. Потом встретила мужчину, шведа, нажила с ним новых детей. У меня брат, ему девятнадцать, и сестра, ей восемнадцать. И у них все хорошо. Он ходит в университет и изучает компьютеры, а она последний год в гимназии.

— Я все-таки повторю мой прямой вопрос, пусть и рискую показаться назойливым, — сказал Юханссон. — Почему твоя мать не позаботилась забрать тебя в Швецию?

— Наверное, не захотела, — ответил Макс. — Новая жизнь, новый мужчина, новые дети… Но об этом я тоже не настроен говорить. Я особо и не переживал, во всяком случае сначала. Мне было хорошо, пока я жил у бабушки и деда.

— Тогда поменяем тему, — сказал Юханссон.

— Жизнь ее пошла под откос, — продолжил Макс, словно не услышав его, лишенным эмоций голосом, как бы просто констатируя факт. — Она начала пить, муж ушел и забрал с собой моих брата и сестру. Потом ее выгнали из больницы, поскольку она пила и воровала лекарства. И продавала их, конечно. Разным наркоманам. Сначала она попала в психушку, а затем в какой-то реабилитационный центр, и именно тогда вдруг вспомнила обо мне.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, — сказал Юханссон. — Но, получается, ее терапевту пришла в голову хорошая идея позаботиться, чтобы ты попал сюда. В качестве одного из способов вернуть твою мамочку к нормальной жизни.

— Да, — подтвердил Макс и улыбнулся Юханссону. — Шеф абсолютно прав, я не смог бы сказать лучше. Прошел всего год, прежде чем я соединился с матерью, которую не видел восемь лет. Тогда она получила и квартиру, и новую работу. Трудилась в качестве вспомогательного персонала в том же заведении, где раньше сама находилась. Вела массу курсов и читала доклады. Кроме того, она уже сошлась с психологом и взяла его с собой, когда приехала забирать меня из детского дома. Сам я, понятно, не знал ни слова по-шведски, а мать отказывалась разговаривать со мной по-русски.

— И как только ты приехал сюда, история повторилась, — констатировал Юханссон.

«Интересная женщина», — подумал он.

— Десятилетним русским дьяволенком я попадаю в среднюю школу в Сундсвалле, но, когда мне исполнилось четырнадцать, я выглядел точно как сегодня, — сказал Макс. — И тогда уже был дома.

— Твоя мать и ее новый мужчина? Как все у них сложилось?

— У матери началась вторая серия. Только…

— Я понимаю, — перебил Макса Юханссон. — Что случилось с тобой?

— Сначала меня отдали в приемную семью, где я оставался до пятнадцати лет. Жил в Тимро к северу от Сундсвалля. У приличных людей, и не их вина, что я попал в колонию. Меня понесло в то время. После последнего побега из дома я оказывался там несколько раз, пока мне не исполнилось восемнадцать, а потом мой куратор нашел для меня работу. У Эверта, в строительной фирме, которой он владел в Сундсвалле. Мы обновляли главным образом его собственные хибары. Потом я трудился у него постоянно. В последний год в усадьбе, где он живет.

— И что сказал мой брат? — спросил Юханссон. — В первый раз, когда вы встретились, я имею в виду?

«Глупый вопрос», — подумал он.

— Это я помню. Отлично помню его слова. Он сказал, что, если я не перестану вредничать и не начну работать, как все нормальные и приличные люди, он лично позаботится о том, чтобы моим единственным желанием стало снова оказаться в чертовом детском доме в России.

— Похоже на Эверта, — заметил Юханссон.

— Эверт не из тех, кто позволит себя доставать, — сказал Макс и улыбнулся многозначительно. — И при этом он лучший из всех людей, с кем я встречался. Он всегда очень хорошо говорит о шефе, кстати.

— Он всегда хорошо говорит и о тебе, Макс, — произнес Юханссон серьезно. — Эй, Бу, — продолжил он и кивнул своему лучшему другу. — Тебя еще что-нибудь интересует?

— Твоя мать, Макс? Как сложилась ее жизнь?

— Она умерла, — сказал Макс и пожал плечами. — Семь лет назад. От рака печени. Странно, конечно, мне было шестнадцать тогда, но я едва помню, как она выглядела. Точно как с отцом, хотя тогда мне было только четыре и я почти не встречался с ним.

«Наверное, это стало освобождением для тебя», — подумал Юханссон.

— Послушай, Бу, — сказал он. — Та маленькая блондинка-официантка, за которой ты наблюдаешь уже пять минут…

— И что там с ней? — спросил Ярнебринг.

— Ты не мог бы махнуть ей, чтобы я получил бокал красного вина к тефтелям, — попросил Юханссон.

— Меня интересует одно дело, шеф, — сказал Макс пару часов спустя, когда они высадили Ярнебринга и взяли курс на Сёдер.

— Я слушаю, — буркнул Юханссон.

— Относительно полиции, моего желания поступить туда. Это возможно? Возьмут ли они такого, как я?

— Нет, — ответил Юханссон. — Если это как-то утешит тебя, без полиции ты тоже вполне обойдешься.

— Я так же считаю, — сказал Макс и кивнул.

Когда они вернулись домой, Юханссон лег на диван и заснул, по большому счету мгновенно. И проснулся оттого, что Макс осторожно коснулся его руки.

— Да, — сказал Юханссон.

— Звонила ваша жена, шеф, — сообщил Макс. — Она интересовалась, как вы себя чувствуете, спрашивала, нормально ли, если она и ее подруга переночуют за городом.

— И что ты ответил?

— Что все замечательно, — сказал Макс и улыбнулся. — Что вы, шеф, чувствуете себя хорошо и так далее.

— Отлично, — буркнул Юханссон.

Потом он, скорее всего, заснул снова. И спал без сновидений на этот раз. Проснулся оттого, что за окном начало светать. С болью в голове, поскольку забыл принять свои лекарства. Он пошел в ванную. Вымылся холодной водой. Проглотил несколько дополнительных таблеток на всякий случай. Потом лег в кровать и снова заснул.

71Воскресенье 8 августа 2010 года

Воскресенье оказалось для него плохим днем. И ситуация нисколько не улучшилась оттого, что Юханссон догадался связать это со вчерашним продолжительным обедом. К счастью, Пия собиралась приехать только ближе к вечеру, поэтому у него хватало времени привести себя в порядок. Он позвонил ей на мобильный. Не потому что соскучился, просто его мучила совесть, и он хотел как-то усмирить ее. Голос жены звучал радостно. С грибами им на удивление повезло, и стоило воспользоваться случаем в полной мере.

Давление в груди не позволяло дышать нормально, кроме того, никак не уходила головная боль. И сначала Юханссон попытался действовать по своему новому распорядку в надежде, что все пройдет. Проглотил обычные пилюли, принял душ и побрился. Сам пришел на кухню приготовить себе завтрак. Макс застал его за этим занятием и не смог скрыть беспокойства, взглянув на него украдкой.

— Как дела, шеф? — спросил он.

— Могли быть и лучше, — ответил Юханссон. — Но все образуется. А как дела у тебя?

— Нормально, — ответил Макс. — Идут своим чередом. Не о чем беспокоиться. Если шеф сядет, я разберусь с едой.

Макс взялся за дело, а Юханссон вернулся к себе. Правда, сначала зашел в ванную, проглотил еще одну маленькую белую пилюлю, принял таблетку от головной боли, а затем лег на диван у себя в кабинете и великодушно позволил Максу принести ему завтрак на подносе.

Юханссон выпил кофе, минеральную воду, свежевыжатый апельсиновый сок и большой стакан йогурта. Постепенно боль ушла, и ему стало легче дышать.

— Все в порядке, шеф? — спросил Макс. Он появился как черт из табакерки и кивнул на поднос с остатками еды.

— Кончай сюсюкаться со мной, Макс, — прорычал Юханссон. — Дай мне книгу, которая лежит там. — Он показал в нужном направлении. — Ту тонкую, в синей обложке.

— Немецкая, — заметил Макс. — Шеф знает немецкий?

— Да, — ответил Юханссон. — Хотя я был значительно старше тебя, когда научился говорить на нем.

— Сам я почти не говорю по-русски, — заметил Макс с еле заметной улыбкой.

— Эта книга есть у меня и на шведском тоже на случай, если ты заинтересуешься. Den Richter und sein Henker. По-шведски она называется «Судья и его палач». Ее написал Фридрих Дюрренматт. Он был швейцарским писателем и художником. Умер двадцать лет назад. Замечательный писатель, хороший художник. — Юханссон предпочитал больше знать о людях, попадавшихся ему на жизненном пути, и даже о таких, с кем никогда не встречался лицом к лицу.

— Я почти не читаю книги, — признался Макс. — Главным образом сижу за компьютером.

— У чтения есть свои плюсы, — сказал Юханссон. — Если книга плохая, ты обычно обнаруживаешь это достаточно быстро, и ее можно просто выбросить. Но если она хорошая, ты почти всегда получаешь пищу для размышления, а если отличная, можно даже стать немного лучше, прочитав ее. Эту я читал несколько раз.

— Судья и его палач… — сказал Макс. — По-моему, я понял, о чем там речь. Только намекни, если тебе понадобится что-то сделать.

— Ты о чем? — насторожился Юханссон.

— Относительно этого чертова педофила, — объяснил Макс. — Нильссона, убившего маленькую девочку.

— Нет, — сказал Юханссон. — Я собирался разобраться сам.

Макс промолчал, только пожал плечами. Потом он взял поднос двумя пальцами левой руки и исчез неслышно, несмотря на свое массивное тело. И закрыл дверь, оставив Юханссона наедине со своими мыслями.

«Нет, — подумал Юханссон, когда час спустя отложил в сторону книгу. — Пусть я даже лежал бы на смертном одре».

Голова больше не болела. Он чувствовал только усталость.

«Интересно, с чем парень столкнулся в детском доме?» — подумал Юханссон, прежде чем сон заключил его в свои объятия.

Когда он проснулся, Пия сидела рядом.

— Я уже начала волноваться, — сказала она. — Ты вообще представляешь, как долго спал?

— Да, — сказал Юханссон.

«Надо сходить в туалет», — подумал он. Давление в мочевом пузыре было великовато даже для настоящего мужика.

— Не хочешь пообедать с опозданием на три часа? — спросила Пия и сделала попытку подняться.

— Мне надо сходить в туалет, — сказал Юханссон. — Посиди, — добавил он. — Я хотел бы поговорить с тобой об одном деле.

Никаких вопросов. Она только кивнула и села.

— Я слушаю, — сказала она, как только он вернулся.

— Я нашел его, — сообщил Юханссон и кивнул в сторону коробок с бумагами, стоявших на полу в его кабинете.

— Он жив? — спросила Пия.

— Да, — подтвердил Юханссон. — Жив и, мне кажется, даже особо не переживает по поводу того, что сделал с Жасмин.

— Боже праведный, это же ужасно. Уму непостижимо. Что это за человек, который способен сотворить подобное и жить дальше как ни в чем не бывало?

— Да, — согласился Юханссон. — Не самая поучительная история.

— А кто-нибудь еще знает? — поинтересовалась Пия.

— Я рассказал Бу.

«А самый сильный в мире детдомовский мальчишка уже сам все просчитал. Пожалуй, и Матильда тоже, — подумал он. — Плюс все бывшие коллеги, которые сделают это. Рано или поздно, и как только им станет ясно, что он находится в их старых картонных коробках, затаился в своей норке, пока все ищейки рыскали над его головой».

— И что ты собираешься делать?

— Не знаю и поэтому ищу совета у моей любимой супруги, — сказал Юханссон и слабо улыбнулся.

«Почему я сказал так? — подумал он. — Чтобы остановиться на полпути, сделать то, с чем, пожалуй, стало бы невыносимо жить дальше?»

— Ты ведь не можешь оставить все, как есть. Это было бы ужасно. Не похоже на тебя, Ларс.

— В формальном смысле я не могу ничего поделать. Он уже месяц свободен как птица. Срок давности по убийству Жасмин истек 21 июня. Тогда прошло двадцать пять лет с тех пор, как нашли ее тело. Остается надеяться, что на нем еще есть грехи, за которые его можно посадить. Но, честно говоря, я особо не верю в это.

— А если ты обратишься в средства массовой информации?

— Если я обращусь к ним, то он покойник. Думаю, он даже не успеет привлечь меня к суду, прежде чем какой-нибудь идиот убьет его. Человек вне закона, — сказал Юханссон и криво усмехнулся.

— Ты знаешь, кто ее отец? — спросила Пия. — Отец Жасмин, я имею в виду.

— Да, — произнес Юханссон удивленно. — Но я и представить не мог, что тебе это известно.

— Ну, я знаю. Все, кто связан с финансами, в курсе, кто такой Йозеф Саймон. Поняв, чем ты занимаешься, я залезла в Интернет и освежила мои знания. Это ведь совершенно отвратительная история.

— Любопытная Варвара, моя собственная любопытная Варвара, — сказал Юханссон, и, когда он произнес это, у него возникло ощущение, что его попытка найти оправдание для себя отчасти удалась.

— И как ты собираешься поступить?

— Я не знаю. Но не хочу, чтобы кровь этого дьявола осталась на моих руках, не могу замараться таким образом.

— Я не могу как-то помочь тебе с…

— Боюсь, нет, — перебил жену Юханссон. — Мне надо подумать, — добавил он и покачал головой.

— Только бы это не убило тебя самого.

— Нет, — сказал Юханссон. — О чем ты?

Потом он обнял ее. Правой рукой, которая, несмотря на давление в груди и боль в голове, явно набирала силу день ото дня.

— Будет день, и будет пища.

72Утро понедельника 9 августа 2010 года

Утром понедельника бодрая Матильда вошла в его кабинет еще до того, как он успел позавтракать.

— Этот Йозеф Саймон, — сказала она, — которого шеф просил меня погуглить.

— Да, — сказал Юханссон. — Что там относительно его? «Погуглить — это ж надо так выразиться».

— У него была жена, мать Жасмин, значит. Ее звали Мариам Эрмеган. Она также приехала из Ирана. Они развелись в 1986-м, через год после того, как Жасмин убили.

— Я в курсе, — сказал Юханссон. — И что там с ней?

— Я погуглила и ее тоже. В выходные не нашла занятия лучше.

— Рассказывай, — велел Юханссон.

Через несколько лет после смерти дочери Мариам Эрмеган приняла ислам. Она написала несколько статей в шведские газеты, оправдывая взгляд на женщин в своей новой религии. Противопоставляла его либеральному, западному отношению к представительницам слабого пола с его потребительской позицией в эмоциональном и сексуальном плане и освобождением женщины от мужа и семьи. Утверждала, что здесь и речи нет о равноправии полов, просто в результате женщины становятся более легкой добычей западных мужчин. Всех представителей сильного пола вообще независимо от веры и морали, истории и степени родства. И в своем творчестве она снова и снова использовала судьбу дочери в качестве примера того, что подобное никогда не могло бы случиться с девочкой на ее старой родине, в Иране.

Осенью 1995 года, через десять лет после смерти Жасмин, она приняла участие в полемической программе на телевидении, где обсуждалась судьба женщин в исламе, их угнетение, обычай носить хиджаб, женское обрезание, убийства чести и все иное между небом и землей, что возможно или даже точно не имело никакого отношения к делу. Мариам устроила скандал уже в прямом эфире, а как только камеры выключили, вцепилась в волосы христианке, которая вела передачу. Естественно, на следующий день в газетах это преподнесли как сенсацию.

— Она словно обезумела, запросто могла убить меня, — поведала «шокированная» телеведущая репортеру «Экспрессен».

Месяц спустя Мариам оставила свою новую родину и вернулась в Иран. Еще через полгода газета «Дагенс нюхетер» отправила своих журналиста и фотографа сделать репортаж о ее новой жизни. Но им не удалось связаться с ней, казалось, она бесследно исчезла, именно об этом и шла речь в статье. Пряталась ли она по доброй воле, или непримиримый тоталитарный режим просто-напросто устранил ее?

Ни шведское министерство иностранных дел, ни посольство в Иране не смогли пролить свет на это дело. Так как она отказалась от шведского гражданства, прежде чем покинула Швецию, во внешнеполитическом ведомстве в Стокгольме только покачали головой. Мариам Эрмеган стала для них «закрытой темой, поскольку находилась вне шведской юрисдикции», а шведский посол в Тегеране вообще не стал комментировать вопросы, полученные о ней. Вполне естественно, ведь Мариам Эрмеган «в силу своего гражданства являлась внутренним делом Ирана и иранских властей».

— По-твоему, они убили ее? — спросила Матильда. — Все эти аятоллы?

— Я не знаю, — ответил Юханссон. — Хотя какая в принципе разница? Ведь жизнь Мариам, по сути, закончилась утром 22 июня 1985 года, когда полиция Сольны позвонила в ее дверь и сообщила, что они нашли ее дочь. Мертвую и, скорее всего, убитую. От остальных деталей ее избавили. Однако вечерние газеты оказались не столь деликатными.

— Ты не знаешь, — повторила за ним Матильда. — Как это? Ее судьба просто не волнует тебя, не так ли?

— Нет, — возразил Юханссон. — Волнует дальше некуда. Но прежде всего меня интересует то, что произошло раньше. А вообще Мариам Эрмеган имеет право на обычную человеческую жизнь.

«И на то, чтобы с ней не случилось ничего такого, чего она и в мыслях не пожелала бы никому другому», — подумал он. Такого, от чего ему и его коллегам требовалось ее защищать. Или, по крайней мере, обеспечить для нее правосудие.

— Я понимаю, куда ты клонишь, — сказала Матильда. — Ей и так досталось через край. Я смогла бы убить этого дьявола, когда думаю об этом.

— Один вопрос, из любопытства. С тобой случайно не происходило ничего похожего, пока ты росла?

— Подобное происходит со всеми девочками, — призналась Матильда, явно удивленная его вопросом. — Ну, возможно, не со всеми, но с большинством. И со всеми вроде меня, во всяком случае.

— Рассказывай, — буркнул Юханссон.

— Много лет назад, будучи еще совсем наивной девчонкой, я оказалась на празднике с друзьями. И тогда парень, ходивший в один класс со мной, друг фактически, хотя между нами никогда ничего не было, просто свихнулся, затащил меня в какую-то комнату и поимел в рот. Пригрозил убить, если я ему не уступлю.

— И ты подчинилась, — констатировал Юханссон.

— Да, — подтвердила Матильда и пожала плечами. — К тому же была почти такая же пьяная, как и он. И вдвое слабее его.

— И что ты сделала потом?

— Ничего. А как мне, по-твоему, требовалось поступить? Пожаловаться в полицию, чтобы на меня все пальцем показывали? Отца у меня не было. И старших братьев тоже, способных разобраться с ним.

— Но это было только раз? — спросил Юханссон.

— Ты издеваешься надо мной? — сказала Матильда.

— Нет, — ответил Юханссон. — Я слушаю.

— А все те случаи, когда какой-нибудь парень ходит и ноет, пока ты уже не в состоянии терпеть и уступаешь, сжимая зубы. С тобой не было такого?

— Нет. На самом деле нет.

— Я верю тебе. Ты из тех, кто получает все сам. Кому не надо просить ни о чем. Тебе остается только радоваться этому. Хотя подобное не столь обычно, да будет тебе известно. Хотела бы я встретиться с твоей матерью.

— Моя мать была очень хорошей женщиной, — сказал Юханссон.

Эльна была хорошим человеком. Настолько, что позволила ему выбрать собственную дорогу в жизни. Всегда находилась рядом, но никогда не вмешивалась. За исключением той или иной экстремальной ситуации, пожалуй, в его раннем детстве.

— Даже не трудись объяснять, — сказала Матильда. — Это видно по тебе. Твоя мать явно делала все для тебя, но так, чтобы ты в конце концов не превратился в маменькиного сынка. Возьмем другой пример — твоего лучшего друга. Ему также никогда не приходилось ныть. От него требовалось успевать удовлетворить всех женщин, жаждавших его, в этом состояла его проблема.

— Я тебя услышал, — буркнул Юханссон. — Но если говорить о том, что случилось с Жасмин, в подобную ситуацию тебе никогда не приходилось попадать?

— Извращенцы? — Матильда пожала плечами. — Таких пруд пруди. Мужики, которые трутся о тебя в толпе, сопляки, мастурбирующие на автобусной остановке. В первый раз это произошло в детском саду, когда мне было пять. Такой цирк начался. Воспитательницы, родители, полицейские. Казалось, представление никогда не кончится. Для меня и моей подруги это было ужасно неприятно. И чертовски интересно.

— Ага, — буркнул Юханссон. «О чем, черт возьми, она говорит?»

— Что касается Жасмин… — продолжила Матильда. — И это действительно должно остаться между нами…

— Само собой, — заверил ее Юханссон. — Тебе не о чем беспокоиться.

— Хорошо, — сказала Матильда. — Я верю тебе. Моя матушка всегда была немного чокнутой, постоянно приводила новых мужиков. Наша семья, когда я росла, состояла из моей старшей сестры, родившейся на три года раньше меня, матери и всех ее новых мужчин, появлявшихся в нашем доме и исчезавших.

— Хорошего мало, — проворчал Юханссон.

— Да, так себе. — Матильда пожала плечами. — Они все вроде были вполне нормальные, а матушка чувствовала себя хорошо. Она постоянно безумно влюблялась, а когда все заканчивалось, впадала в глубокую депрессию, и приходило время для нового парня. Однажды она чуть с ума не сошла, когда один из них переспал с моей сестрой.

— Сколько тебе было тогда?

— Наверное, десять, сестре тринадцать. Все случилось летом. Мы отдыхали на каникулах, мать трудилась хожалочкой, ее новый мужчина сидел без работы и жил у нас дома.

— Хожалочкой? Что это такое?

— Санитаркой, — объяснила Матильда. — Много дежурств и так далее. Короче, тем летом, значит, матушкин мужик переспал с сестрицей. Ей было тринадцать, ему, наверное, под тридцать. Мы с ней делили одну комнату, поэтому приходилось притворяться спящей.

— Ей было тринадцать, — повторил Юханссон.

«Развращение несовершеннолетней, — подумал он. — Хотя какое это имеет отношение к делу?»

— Да, но у нее уже выросла растительность между ног и налились груди, настоящие, упругие. Немного трудно поверить, пожалуй, глядя на меня, но так оно и было. Кроме того, она влюбилась в мамашиного парня. Я его не интересовала. Обрати он на меня внимание, сестрица не простила бы, убила, пожалуй. Однажды он стащил одеяло, посмотрел на меня. Сказал, что сначала я должна подрасти. По-моему, он был вполне порядочный. Никакого насилия и тому подобного. Выпивал, покуривал иногда, но и мухи не обидел.

— И что было дальше? — спросил Юханссон.

— Мать застала их на месте преступления. Голыми. Взбесилась, хуже не придумаешь, выгнала мужика, выкинула его вещи с балкона, набросилась на сестру и на меня тоже. Почему, мол, я ничего ей не сказала.

— Она заявила на него?

— Нет. — Матильда покачала головой. — Она купила горящие путевки. Мы поехали в Грецию. Там матушка встретила нового парня. Сестрица тоже. Мать и сестра снова стали подругами. Прошла всего неделя. Они очень похожи, по отношению к мужикам, я имею в виду.

— А чем ты занималась? — спросил Юханссон. — В то лето в Греции?

— Не помню, — сказала Матильда. — Никаких парней в любом случае. Я ведь была маленькой. Плескалась, наверное, в бассейне с другими детьми.

— И подобное обычно среди молодежи твоего поколения?

— Шеф, тебе самое время прозреть. Дети окраин, поколение восьмидесятых, какие к черту счастливые семьи. Когда я заканчивала среднюю школу, у нас в классе из тридцати с лишним учеников только трое жили с обоими родителями. Уж точно никаких двухэтажных квартир в центре города и полных карманов денег. Мы, шеф, люди с разных планет.

— Я тебя услышал, — сказал Юханссон и вспомнил о своих собственных детях и внуках.

«Это их не касается, — подумал он. — Они живут на той же планете, что и я».

73Вторая половина понедельника 9 августа 2010 года

После обеда появился Ярнебринг и доложил о своих успехах. А для начала передал Юханссону пачку свежих снимков Стаффана Леандера Нильссона.

— Где ты их взял? — спросил Юханссон с подозрением.

— Не беспокойся. — Ярнебринг ухмыльнулся. — Я сделал их сам. Воспользовался случаем и вчера проследил за этим идиотом. Сначала утром, а потом еще и вечером. Есть там одна пиццерия через улицу от дома, где он живет. Похоже, его любимое заведение. Я поболтал немного с владельцем. Нильссон явно имеет привычку бывать там несколько раз в неделю.

— Ты, значит, немного поболтал с владельцем. Всего чуть-чуть, — проворчал Юханссон, перебирая фотографии.

Стаффан Леандер Нильссон выглядел совершенно обычным мужчиной. Даже приятным. И моложе своих пятидесяти лет. Ростом немного ниже среднего, нормального телосложения, ни худой и ни полный, коротко подстриженные светлые волосы с сединой на висках, правильные черты лица. Хорошо, но просто одет, джинсы, красная рубашка поло, синий летний пиджак.

«А что ты, собственно, ожидал увидеть, — подумал он. — Черную накидку и клыки, как у вампира?»

— Всего лишь самую малость, — сказал Ярнебринг. — У меня голова еще работает, если это тебя интересует. Хозяин заведения — добрый и приличный турок. Когда Нильссон выходил, я входил. Подумал, дай попробую стащить бокал, из которого он пил, но не успел. Мне кажется, он не курит и не жует табак. Двум пенсионерам, пожалуй, понадобится время, чтобы получить ДНК этого господина. Поэтому я воспользовался случаем и перебросился парой слов с владельцем. Впихнул в себя кружку пива. Утверждал, что никак не могу вспомнить его гостя, попавшегося мне навстречу. Вроде бы мы работали вместе в транспортной фирме.

— И что поведал турок? — поинтересовался Юханссон.

— Немного. Мужчину зовут Стаффан Нильссон, он постоянный посетитель, хороший парень, всегда спокоен и опрятен. Сказал, что я наверняка ошибся относительно грузоперевозок. Если верить ему, Нильссон трудится агентом по недвижимости. Квартиры, дома, отели в Таиланде. У него похожий туристский проект на севере в Оре. Есть связи. Помог его младшему брату приобрести жилье в Сольне. Не бесплатно, как я понял, но не наглел. Короче, хороший человек.

— Совершенно обычный приличный швед, — констатировал Юханссон. — Никак не слюнявый взрослый ребенок, уж точно не любитель сесть за руль в нетрезвом виде и склонный к насилию сексуальный извращенец, даже не жирный лысый и туповатый шофер-дальнобойщик, говорящий на диалекте Даларны.

— Точно, — согласился Ярнебринг. — Самый обычный швед среднего возраста.

— У тебя есть еще что-нибудь?

— Само собой, — ответил Ярнебринг и протянул значительно более толстую пачку, чем та, которая содержала только фотографии.

— Ты попросил Гунсан собрать досье на этого поганца, — констатировал Юханссон недовольно. — По-моему, мы договорились не втягивать старых коллег в наше дело.

Гунсан уже в течение тридцати лет работала в полиции Стокгольма в качестве гражданского персонала и большую часть своей профессиональной жизни занималась тем, что помогала его лучшему другу с внутренним сыском (то есть поисками по регистрам). Чего он сам по возможности старался избегать. Наверняка она столь же долго тайно любила его.

— Гунсан не считается, — возразил Ярнебринг. — Она умеет молчать. И под пытками ничего не скажет.

— Ладно, поверю тебе на слово, — проворчал Юханссон. — И что она говорит?

— Почитай сам, — предложил Ярнебринг.

— Башка раскалывается, — пожаловался Юханссон и отложил в сторону папку. — Лучше ты мне расскажи.

Гунсан сработала в своей обычной манере. Проверила Стаффана Леандера Нильссона по всем регистрам, которые, по ее мнению, могли хоть что-то о нем поведать. С рождения до того дня, когда он впервые встретился с Ярнебрингом, понятия не имея, кто попался ему навстречу, когда он покидал пиццерию.

— Возьмем наиболее свежие данные, — начал рассказ Ярнебринг. — По адресу, где сейчас проживает, сей господин находится уже пятнадцать лет, с тех пор как этот район построили. Тогда же он как раз вернулся в Швецию из Таиланда. У него собственная квартира. Ни жены, ни детей. Зато есть паспорт, водительские права и автомобиль. Маленький «рено», почти новый, ему всего несколько лет. Экологически безвредный, по-видимому. Больше никакого красного «гольфа».

— Он попадался на чем-нибудь?

— Никогда не был судим, и, по сути, ему даже не предъявляли обвинений. Но кое-какие записи имеются. Все дела закрыты за отсутствием состава преступления.

— И о чем там речь?

— Похоже, он немного нечист на руку, — сказал Ярнебринг. — В конце восьмидесятых его подозревали в налоговой афере, даже в крупном размере. Но ничего не смогли доказать. Тогда ведь он свалил в Таиланд. И парни из отдела мошенничеств не смогли его отыскать. Из-за такой ерунды не принимается решение об экстрадиции, даже если ты знаешь, где он живет, и зарубежным коллегам всего-то надо поехать и забрать его.

— Я в курсе. Есть еще что-нибудь?

— Пара дел по тому же ведомству. Одно касалось взятой в субаренду квартиры, которую он вроде бы продал за черный нал. Его замяли. Потом была история с вложением денег в какой-то гостиничный проект, судя по всему оказавшийся обычным надувательством, но и там расследование спустили на тормозах. Не ясно почему.

— Это все? — спросил Юханссон.

— Нет, — сказал Ярнебринг. — Есть еще одна запись. И именно она вызывает особый интерес. Шесть лет назад, в 2004-м, наши коллеги из Государственной криминальной полиции, которые занимаются детской порнографией, закинули удочку в Интернет и выловили массу педофилов. Из тех, кто скачивает детское порно и обменивается друг с другом.

— Вот как… И чем закончилось это расследование?

— Организатор получил несколько лет тюрьмы. Почти все сели. За исключением Нильссона, поскольку на его сторону встал прокурор.

— С чего это вдруг? Купил у него квартиру «по-черному»?

— Прокурор скорее купился на его историю, — усмехнулся Ярнебринг. — И прежде чем спросишь почему, знай: я переговорил кое с кем из коллег. Почитал материалы дела и распечатки допросов Нильссона, а их было четыре, и последний в присутствии прокурора. Именно после него обвинения с Нильссона сняли, но ясно как божий день, что наши парни подумали об этом деле. Прокурор купился на его историю, но никак не они. Ни один настоящий полицейский не сделал бы этого.

— И что там за история?

— По утверждению Нильссона, он сдал комнату иммигранту из Марокко по имени Али Хусейн, с которым познакомился в гей-баре в Старом городе.

— Гей-бар? Разве Нильссон голубой? Именно это он пытался утверждать? Он — голубой?

— Его прямо спросили, не гомосексуалист ли он.

— И что он ответил?

— Заявил, что не понимает, какое это имеет отношение к делу. Ведь сексуальная ориентация его личный выбор.

— Могу себе представить, — ухмыльнулся Юханссон. — И что еще он сообщил?

— По словам Нильссона, Хусейн самовольно использовал его компьютер для просмотра порносайтов. Если верить ему, код доступа был написан на клочке бумаги, лежавшем на письменном столе. Он сожалел о случившемся и проклинал Хусейна. Сильно переживал.

— Могу себе представить, — повторил Юханссон. — И как выглядит версия Али?

— Марокканца, к сожалению, допросить не удалось, коллеги так никогда и не нашли его. Как считал Нильссон, вероятно, по той простой причине, что тот находился в стране нелегально. Он якобы и сам заподозрил это через несколько месяцев после их знакомства, но когда спросил Али, как обстоит дело, тот быстро съехал. Прихватил свои пожитки и свалил.

— Но, черт побери, — воскликнул Юханссон, — какой прокурор мог поверить в такие россказни?

— Нильссон показал контракт на аренду жилья. Подписанный владельцем Стаффаном Нильссоном и квартиросъемщиком Али Хусейном. Обычный стандартный, и, согласно ему, он сдал одну комнату в своей четырехкомнатной квартире на шесть месяцев. Али якобы исчез, не прожив и половины срока, а кроме того, не заплатив неустойку за преждевременное прекращение отношений.

— И какие фотографии Али скачивал?

— Почти исключительно маленьких девочек. Мальчики присутствовали, но только в том случае, если это требовалось по сюжету. Речь идет именно о маленьких девочках, которые подвергались сексу и насилию. Последнего было через край, поскольку он брал их с сайтов типа «Девочки в воспитательном учреждении», «Строгий учитель», «Детский лагерь», «Дети на продажу», «Маленькая еврейская девочка рассказывает». От этого просто за версту несет криминалом. Как от детского порно, так и от порно с элементами насилия. От всего подобного дерьма.

— Я услышал тебя, — сказал Юханссон. — Значит, речь шла о таких, как он, кто предпочитает секс с маленькими девочками. Именно поэтому Нильссон намекал, что он вроде как голубой? И что содержание его компьютера не имеет к нему никакого отношения?

— А как ты сам думаешь?

— Гетеросексуальный педофил. Садист. Нильссон спит и видит, как бы заняться сексом с маленькими девочками. А лучше сначала избить их хлыстом. И в этой ситуации прокурор, значит, встает на его сторону?

— Да, — подтвердил Ярнебринг с гримасой отвращения. — Возможно, также из-за ника, который Али Хусейн использовал, когда заходил в Интернет. Правитель Хусейн, Мастер Али, Арабский Рабовладелец. Все это указывало на Али Хусейна как на преступника.

— Но, черт побери, — взорвался Юханссон, — коллеги, надеюсь, провели поквартирный обход в доме? Поговорили с соседями Нильссона? Нашли кого-то, видевшего Хусейна? Кто-то, кроме самого Нильссона, мог подтвердить его существование?

— Нет, — ответил Ярнебринг. — Они, видимо, не подумали об этом. Возможно, не имели времени. Не слишком тяжкое преступление в ту пору. Из тех, какие наказываются штрафом.

— И больше ничего? — спросил Юханссон.

— Как я уже говорил, на мой взгляд, Стаффан Леандер Нильссон явно нечист на руку. Он числится владельцем трех небольших предприятий. «Холдинга Стаффана Леандера», который, в свою очередь, владеет фирмами «Леандер Таи-инвест» и «Недвижимость и отели Стаффана Нильссона».

— За ними стоят какие-то реальные деньги?

— Нет, если верить Гунсан. Никаких настоящих денег, главным образом воздух. У твоего брата Эверта вряд ли слюни потекли бы при мысли о них. Все они зарегистрированы по домашнему адресу Нильссона, и он же указан в качестве адреса офисов. Помимо Нильссона, единственного имеющего право подписи, в правление фирм входят еще два человека. По мнению Гунсан, речь, скорее всего, идет о представителях бухгалтерских фирм, кому он доверяет. Это вызывает определенные вопросы, но едва ли незаконно.

— У него самого есть какие-то деньги? Сколько он зарабатывает?

— Меньше, чем ты, Ларс. Значительно меньше, — сказал Ярнебринг и ухмыльнулся. — По сравнению с тобой, не говоря уже о твоем брате, он беден как церковная крыса. Несколько сотен тысяч в год, если верить его декларациям. Источником части его доходов вообще является пенсионная страховка, которую его мамочка оформила пятьдесят лет назад. Ее сын значится там в качестве единственного получателя.

«Она оформила страховку, когда умер ее отец, торговец мясом, — подумал Юханссон. — Вера Нильссон, порядочная, трудолюбивая, честная, добрая женщина, чей сын стал детоубийцей».

— Благодаря процентам за все время набежала приличная сумма. Он получает больше пятидесяти тысяч в год только по страховке. И так будет продолжаться до его смерти, если я правильно понял.

— Но подожди, — прервал его Юханссон. — Такие выплаты начинаются только после пятидесяти пяти.

— В его случае причина, возможно, в том, что в прошлом году он вышел на пенсию по инвалидности. Хлыстовая травма. Попал под машину на перекрестке на площади Гуллмарсплан. Страховщикам виновника наезда пришлось прилично раскошелиться.

— Это все? — спросил Юханссон.

«Хлыстовая травма… Хорошего мало. Интересно, сколько он снял со страховой фирмы?»

— Да, по большому счету. Возможно, я что-то забыл. В таком случае ты найдешь это в папке Гунсан.

— Я тебя услышал, — сказал Юханссон. — Педофил, сексуальный садист, детоубийца, все еще активен…

При мысли о том, что сам Юханссон всю свою жизнь охотился и стрелял невинных животных, наверное, не случилось бы ничего страшного, если бы он лишний раз немного испачкал руки кровью.

«Сейчас он снова выглядит таким образом, словно находится в другом измерении», — подумал Ярнебринг.

— Что скажешь, Ларс? — спросил он. — Может, прокатимся вечерком и последим за этим типом?

— Да, давай прокатимся, — согласился Юханссон.

«Сначала мне надо взглянуть на него, потом поговорить с ним. Затем я должен что-то предпринять», — подумал он.

74Вечер понедельника 9 августа 2010 года

Когда Пия пришла домой из банка, ее муж, его лучший друг и их новый помощник Макс стояли в прихожей. Уже готовые к отъезду.

— Мальчики собрались прогуляться и немного пошалить, — констатировала она. — Не забудьте пакеты с едой и термосы. Надеюсь, вы тепло оделись. На улице всего тринадцать градусов, и я не хочу, чтобы Ларс простудился.

— Береги себя, любимая, — улыбнулся ей Юханссон. — Не волнуйся за меня.

Ярнебринг принялся отдавать приказы, как только они вышли из подъезда и еще не успели сесть в автомобиль.

— Макс, ты поведешь, — сказал он. — Ты, Ларс, сядешь спереди, а я на заднее сиденье. Так будет легче, если мне понадобится фотографировать в разных ракурсах. Вопросы есть?

— Никак нет! — отчеканил Макс.

— Никак нет! — повторил за ним Юханссон.

— По местам, — скомандовал Ярнебринг с суровой миной. — И побыстрее, черт побери.

— И как ты все это себе представляешь? — спросил Юханссон.

«Интересно, можно ли получить бутерброд? У меня уже сосет под ложечкой».

— Мы начинаем как обычно, — сказал Ярнебринг и ухмыльнулся. — Позвоним домой этому идиоту.

— Ты или я? — спросил Юханссон.

«Бутерброда явно не дождешься».

Ярнебринг покачал головой, взял мобильник и набрал номер Стаффана Леандера Нильссона, проживавшего на бульваре Густава Третьего во Фрёсунде.

Стаффан Леандер Нильссон ответил на третьем сигнале. Затем последовал бестолковый двухминутный разговор, который он прервал, положив трубку.

— Слушаю, — сказал Стаффан Нильссон. Спокойным голосом, как и ожидалось от него.

— Эй, привет, Стаффан, — произнес Ярнебринг на сконский манер. — Это Ларри. Как дела, Стаффан? Надеюсь, у тебя все нормально.

— Извини, кто ты? — спросил Нильссон, на сей раз уже настороженно.

— Ларри, Ларри Йёнссон. Мы виделись, когда ты был в нашем отделении Лантманнена в Энгельхольме. Я обещал позвонить, если буду в твоих краях. Сейчас мы с женой оказались в Стокгольме, вот я и подумал…

— Боюсь, ты позвонил не туда, — произнес Нильссон спокойно. — Просто ошибся номером.

— Ошибся номером? Я разве попал не к Стаффану Нильссону из Сольны? Ты же работаешь в сервисном центре? В Билиа Нага Норра, разве не так? Я — Ларри, Ларри Йёнссон. Мы виделись у меня весной…

— Ты ошибся номером, — повторил Стаффан Нильссон. — Меня зовут Стаффан Леандер Нильссон. И боюсь, мы никогда не встречались, — добавил он, судя по тону, уже считая Ларри Йёнссона полным идиотом.

— Ничего себе. Но я вот что хотел спросить…

— Прошу меня извинить, — перебил его Стаффан Нильссон, — но я спешу. Должен поужинать с одним знакомым, надеюсь, ты понимаешь.

И он положил трубку.

— Черт, — буркнул Макс и улыбнулся восторженно.

— Ларри — это старая классика, — объяснил Ярнебринг. — Когда мы с Ларсом работали по проституткам в семидесятые, меня обычно просили позвонить девицам и узнать их цены и какие услуги они могут предложить.

— И это работало, — сказал Макс и покачал головой.

— Во всяком случае, сейчас уж точно сработало, — констатировал Ярнебринг и показал на Стаффана Нильссона, который вышел из подъезда своего дома, находившегося в ста метрах от них вверх по улице, и взял курс на близлежащую пиццерию. — И он не соврал, — добавил Ярнебринг, когда Нильссон полминуты спустя вошел в свое любимое заведение, поздоровался с владельцем и сел на стул у барной стойки. — Сейчас мы ждем. Слежка состоит главным образом в том, чтобы сидеть и ждать.

«Точно как на охоте, — подумал Юханссон. — Охота — по сути дела ожидание. Ожидание того, что почти никогда не случается, но все равно теоретически может произойти».

— Точно как на охоте, — произнес Макс.

«Ничего себе! Этому он в любом случае научился не в детском доме».

— Так, значит, тебе это известно, — сказал он. — Эверт научил тебя?

— У меня это в крови. — Макс пожал плечами. — Хотя Эверт обычно берет меня с собой, если говорить о лосе, зайце и тому подобном. Лесной птице.

— И ты хорош? В охоте, я имею в виду.

— Я в любом случае не встречал никого лучше. — Макс пожал плечами. Откинулся назад и положил руки на колени.

Они сидели в машине и ждали почти полтора часа. За это время Макс не произнес почти ни слова и отделывался главным образом междометиями, когда обращались к нему. Не шевелясь, как бы из опасения спугнуть их добычу, он, не отрываясь, смотрел на мужчину, сидящего в баре пиццерии в пятидесяти метрах от их автомобиля, зоркими, глубоко посаженными серыми глазами, не мигая и не позволяя эмоциям хоть как-то проявиться на его лице.

А Стаффан Нильссон тем временем все чаще поглядывал на часы, позвонил по мобильному, сунул его обратно в карман спустя полминуты и выпил свой бокал красного вина. Получил еще один и снова попытал счастья. Явно сказал что-то на автоответчик, прежде чем вернул телефон в карман пиджака. Выглядел напряженным, обеспокоенным и раздраженным. Потом он поднялся, сказал что-то мужчине за стойкой бара, допил свой второй бокал, взял третий и меню, прежде чем пошел и сел за маленький угловой столик, откуда мог видеть вход в заведение.

— Осторожный черт, — заметил Юханссон. — Я и сам расположился бы там.

— Наверное, что-то случилось с его знакомым, — констатировал Ярнебринг.

— Нельзя ли получить бутерброд? — поинтересовался Юханссон. — И чашечку кофе.

— Сию минуту, шеф, — сказал Ярнебринг, и его голос прозвучал столь же весело, как обычно бывало, когда они вместе занимались тем же делом в старые добрые времена. — Как думаешь, Ларс, может, мне прогуляться и попробовать стащить бокал?

— Не суетись. Всего пять посетителей внутри. Подождем, пока прибавится народу.

Тем временем Нильссон получил свою еду вместе с четвертым бокалом красного вина. Сделал еще два безрезультатных звонка, пока ел. А через полчаса махнул официанту, чтобы тот унес его тарелку и пустой бокал.

— Этот идиот пьет от души, — заметил Юханссон недовольно, принимаясь за третий бутерброд.

— Ты просто завидуешь ему, Ларс, — проворчал Ярнебринг, который так и не прикоснулся к их пакету с провизией. — В следующий раз тебе надо попросить Макса организовать обычное меню из трех блюд. Рюмочку водочки, холодное пиво, немного хорошего красного вина, полный набор.

— По-моему, пора двигаться, — сказал Юханссон. — Похоже, он направляется к выходу.

* * *

Нильссон поднялся, взял с собой свою чашку и пустой бокал и поставил их на стойку бара, прежде чем достал бумажник, чтобы расплатиться.

— Я меняю положение, — сказал Макс.

Он завел мотор, проехал сто метров вверх по улице и остановился в то самое мгновение, когда Нильссон вышел из пиццерии и направился в сторону своего дома.

— Интересно, что случилось с тем, кого он ждал, — произнес Юханссон таким тоном, словно размышлял вслух.

— Мамочка не пустила ее гулять, — сострил Ярнебринг и ухмыльнулся. — Уже девятый час. Маленькие девочки должны спать в такое время.

В пяти метрах от своего подъезда Нильссон остановился. Посмотрел на часы. Прошел мимо дверей. И ускорил шаг.

— Что он там придумал? — проворчал Ярнебринг.

— Здесь же парковка по датам, — напомнил Юханссон, который, в отличие от своего друга, всю взрослую жизнь прожил в центре города, а также неоднократно требовал к себе снисхождения в связи со странным правилом, когда по четным дням автомобиль разрешалось ставить с четной стороны улицы, а по нечетным — с нечетной. — Я полагаю, он собирается переставить машину.

«Прежде чем засядет за компьютер и залезет на порносайты под видом какого-нибудь нового жильца».

Две минуты спустя Нильссон перегнал машину на правильную сторону улицы, вылез из нее, перешел дорогу и исчез в своем подъезде.

— Это ведь черт знает что, — проворчал Ярнебринг. — Будучи при исполнении, мы бы просто остановили его, заставили подуть в алкотестер, написали рапорт, сохранили пластиковую трубочку, и он был бы у нас в руках.

— Можно ведь придумать и какой-нибудь другой способ, — заметил Макс.

— Сейчас нам надо успокоиться, — вставил свое слово Юханссон. — Сей господин ведь не собирается убегать от нас.

— И как мы поступим дальше? — спросил Ярнебринг. — Прервемся? Или?..

— Если у вас есть желание просидеть здесь полночи, я не стану вам мешать. Сам же собираюсь поехать домой, съесть омлет с ветчиной и выпить пару бокалов красного вина.

— Звучит заманчиво, — сказал Макс и кивнул.

— Тогда так и сделаем, — поддержал его Ярнебринг. — Домой. Перекусим немного и поболтаем о том, как нам действовать дальше. Пока Нильссон онанирует перед компьютером.

«Интересно, кого он ждал в этот раз», — подумал Юханссон перед тем, как заснул тем вечером.

75Вторник 10 августа 2010 года

Личная гигиена, приготовление завтрака и первая трапеза за этот день, затем обычная поездка на лечебную физкультуру. Сегодня вдобавок визит к кардиологу. Сначала ЭКГ, УЗИ, измерение давления и в заключение эскулап, который обеспокоенно покачал головой.

— Поскольку ты предпочитаешь прямые ответы, пожалуй, могу сказать, что у меня бывали пациенты, чувствовавшие себя лучше, чем ты, — сказал доктор и дружелюбно кивнул Юханссону.

— Не сомневаюсь, — буркнул Юханссон. — Но встречались и такие, кто чувствовал хуже, не так ли?

— Проблема с ними состояла в том, что они почти всегда умирали, — ответил врач. — Ты прибавил два килограмма с тех пор, как мы виделись в последний раз. Выходит, игнорируешь мои рекомендации относительно необходимости двигаться. Давление еще хуже, чем тогда. Сейчас оно настолько плохое, что я вынужден увеличить дозу лекарства для его понижения. Но это кратковременная мера, да будет тебе известно. Ты должен нормально питаться, гулять, избегать стрессов. Неужели подобное трудно понять?

— Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Ты же врач, а не я, — сказал Юханссон.

— Я просто не понимаю, в чем дело, — нахмурился кардиолог. — Почему нельзя следовать моим предписаниям?

— Что это за жизнь, когда только и ждешь неизбежного и считаешь дни до конца, — парировал Юханссон, прежде чем уйти.

Макс отвез его домой в Сёдер. По пути тайком поглядывал на него. Не произнес ни слова, пока они не припарковались перед домом Юханссона на Вольмар-Икскулльсгатан.

— Как состояние, шеф? — спросил Макс.

— Нормально, — ответил Юханссон. — Как ты сам чувствуешь себя?

— Мне кажется, лучше, чем шеф, — заметил Макс.

— Ерунда, — буркнул Юханссон, улыбнулся и похлопал Макса по плечу. — Только скажи, если захочешь помериться силой на руках.

Макс не улыбнулся. Просто посмотрел на него. Покачал головой:

— Если шефу что-то понадобится, достаточно намекнуть, я все сделаю.

— Очень мило с твоей стороны.

— Я знаю, каково это, когда тебя что-то гложет изнутри, — сказал Макс.

После обеда Юханссон лег на диван у себя в кабинете. Матильда взбила ему подушки. Принесла большую бутылку минеральной воды. Наклонила голову и посмотрела на него.

— Позови, если захочешь еще чего-нибудь, — сказала она.

— Кончай со мной нянчиться, — проворчал Юханссон.

* * *

Потом он заснул. Проснулся оттого, что Пия села рядом с ним и провела рукой по щекам и лбу.

— Что сказал доктор? — спросила она.

— Все замечательно, — ответил Юханссон. — Все просто замечательно.

— А на самом деле? — не унималась Пия.

— Неужели, ты думаешь, я стал бы врать тебе, — солгал Юханссон и сел на диване без особого труда. — Правая рука с каждым днем действует все лучше и лучше.

«Мечтает ведь об охоте на лосей точно так, как и ее хозяин».

— Ты можешь говорить?

— Естественно.

— Я размышляла о том, о чем мы разговаривали позавчера. Об убийце Жасмин, — сказала Пия.

— И что там с ним? — спросил Юханссон.

— Все из той же серии, — ответила Пия. — Если бы это коснулось твоих собственных детей или кого-то из внуков? Как бы ты поступил тогда?

— Я забил бы его насмерть, — признался Юханссон. — Следуя заповеди Ветхого Завета. Око за око, зуб за зуб.

«Считал бы удары, делая это».

— Когда я разговаривала с тобой в прошлый раз, у меня не создалось такого впечатления. Я надеялась…

— Просто тогда мы не говорили обо мне, — перебил жену Юханссон. — Ненавижу ходить вокруг да около. Давай начистоту. Если бы кто-то только дотронулся до тебя, моих детей или внуков, если бы не существовало никакого другого способа, смог бы я убить такого человека? Конечно.

— А ради меня? — спросила Пия.

— Что ты имеешь в виду?

— Ради меня, надеюсь, ты выбрал бы другое решение.

— Не беспокойся, — сказал Юханссон и взял ее за руку. — Я обещаю хорошо подумать, прежде чем что-то сделать.

— Но у тебя ведь и мысли не возникает просто остаться в стороне? Я беспокоюсь о твоем здоровье.

— Никогда, — сказал Юханссон. — Как бы это выглядело, если бы я остановился в подобной ситуации? Где бы мы очутились тогда? В таком мире ни ты, ни я не захотели бы жить.

76Среда 11 августа 2010 года

Альф позвонил еще до завтрака и спросил, не может ли он пригласить Юханссона на обед.

«Ничего себе, — подумал Юханссон. — Интересно будет посмотреть, во что все выльется, когда придет счет».

— Я получил данные, которые, на мой взгляд, не оставят тебя равнодушным, — сказал Альф. — Относительно первого периода Стаффана Нильссона в Таиланде. В конце восьмидесятых и в первой половине девяностых.

Оказалось, у меня есть старый знакомый, хорошо знающий Нильссона. Мы братья по ордену, и вдобавок он также является членом Английского клуба. И участвовал в том же самом гостиничном проекте, что и Нильссон, в конце восьмидесятых, хотя сам по себе очень серьезный человек. Немного старше тебя и меня, много лет провел у черта на рогах, жил подолгу. Потом продал большую часть собственности после цунами, и у него в Таиланде сейчас, по-моему, осталась только квартира. Если ты не имеешь ничего против, я бы предложил тебе встретиться с ним. Подумал, тебе лучше услышать все непосредственно от него, чем играть в «испорченный телефон», скажем так.

— Естественно, — согласился Юханссон. — И как ты объяснил ему мой интерес к Нильссону?

— По моей версии, Нильссон якобы предложил тебе вложить деньги в новый таиландский проект. А ты попросил меня выяснить, какой он человек и возможный бизнес-партнер. Строго конфиденциально, — сообщил Альф с осторожным покашливанием.

— Замечательно, — сказал Юханссон. — Где и когда?

— Я предлагаю в клубе. Сегодня в час, поскольку к этому времени основной наплыв посетителей спадает и мы сможем посидеть спокойно.

Когда Юханссон ровно в час вошел в ресторан Английского клуба на Бласиехольмене в Стокгольме, «основной наплыв» посетителей явно уже спал. В одном углу большого зала сидел пожилой джентльмен, одетый в костюм с жилетом. Он ковырял вилкой в своей тарелке с закусками, одновременно читая «Дагенс индастри» и периодически прикладываясь к тому, что, вероятно, считалось большой рюмкой водки. В противоположном углу расположились сотрапезники Юханссона: его зять и на пару лет более возрастной, но в остальном очень похожий на Альфа господин. Тоже высокий, худой, немного сутулый, лысоватый и в меру загорелый. В синем пиджаке с эмблемой Королевского яхт-клуба, серых льняных брюках и начищенных до блеска коричневых туфлях. Если не считать их, заведение оказалось абсолютно пустым, только немолодой официант занимал позицию перед дверью в кухню.

— Я очень рад наконец встретиться с тобой, Ларс Мартин, — сказал его новый источник информации, улыбнулся, обнажив белые зубы, и протянул загорелую жилистую руку. — Крестница моей супруги тоже полицейский, а ее сожитель когда-то работал с тобой, и я слышал немало историй о тебе. Меня зовут Карл, друзья называют Калле, и я очень рад возможности отобедать с тобой.

«Отобедать со мной. Это все объясняет», — подумал Юханссон и скосился на Альфа, который, судя по его виду, был занят какими-то своими мыслями.

— Спасибо, Калле, — сказал Ларс Мартин Юханссон и дружелюбно похлопал нового знакомого по плечу, поскольку его правая рука еще не годилась для рукопожатий, а дотошный зять наверняка рассказал о случившемся. — Друзья называют меня Ларсом. А твоя крестница… — продолжил Юханссон, в то время как не без труда сел и прислонил костыль к стулу, одновременно заметив, как официант поспешил к нему на помощь. — Твоя крестница, как ее зовут?

— Сузанна Сёдерхьельм, — сказал его новый друг. — Работала у тебя в те времена, когда ты возглавлял Государственную криминальную полицию. Сейчас сошлась с твоим ближайшим помощником в ту пору, интендантом Викландером. Но это тебе, пожалуй, известно?

«Значит, они в конце концов сошлись? Самое время, — подумал Юханссон. — Мир тесен. Надо позвонить Викландеру. Мы ведь почти не разговаривали с тех пор, как я ушел».

— Два просто замечательных сотрудника, — объяснил Юханссон. — Очень компетентные.

— При таком-то руководителе разве могло быть иначе? — с улыбкой сказал Калле. — Альф и я заказали себе холодного пива, еще ведь лето, но, если ты предпочитаешь что-то другое, я могу присоединиться. Сам я подумывал взять сухой мартини в качестве аперитива.

— Звучит хорошо, — одобрил Юханссон и кивнул в знак подтверждения официанту, у которого хватило такта не пытаться убрать в сторону его костыль.

— Тогда, значит, между нами полное согласие, — сказал хозяин застолья. — И я попрошу принести еще одно холодное пиво и два по-настоящему холодных коктейля по моему собственному рецепту. Только осторожно с мартини. Очень осторожно. Достаточно, если ты время от времени будешь подходить с бутылкой.

— Естественно, директор Бломквист. — Официант слегка поклонился. — И когда вы будете готовы сделать основной заказ, скажите.

«Калле Бломквист», — подумал Юханссон. Много значившее для него имя, поскольку оно повлияло как на его выбор профессии, так и на образ жизни в ту далекую пору, когда он еще бегал в коротких штанишках и с постоянно разбитыми коленями в родительской усадьбе в северном Одалене.

Полчаса спустя, когда мартини был выпит и они расправлялись каждый со своей порцией закусок, новый друг Юханссона перешел к делу.

— Твой зять рассказал мне, что на тебя вышел Стаффан Нильссон, — сказал Калле. — Насколько я понял, он предложил тебе поучаствовать деньгами в каком-то проекте, связанном с недвижимостью в Таиланде.

— Я никогда не встречался с Нильссоном, — уточнил Юханссон и покачал головой, посыпая зеленым луком филе селедки, блестевшее от жира и очень аппетитно выглядевшее рядом с желто-белой молодой картошкой. — Сей господин направил мне массу материалов, — продолжил он. — Мой брат Эверт попросил меня заняться этим делом. Я ведь сижу в правлении нашей семейной риелторской фирмы, а у него самого нет времени. Речь идет о квартирах и домах, с полным и долевым владением, с общим сервисным центром, отелях, ресторане, персонале и так далее, в Као-Лаке в Таиланде. Сам я даже не знаю, где это находится. Весь проект выливается в пару сотен миллионов, куда мы могли бы войти с десятью процентами, — сказал Юханссон непринужденно, поскольку после визита на лечебную физкультуру потратил полчаса на изучение бумаг в папке, которую Гунсан дала его лучшему другу.

— На твоем месте я был бы очень осторожен с этим человеком, — сказал господин с именем книжного детектива. И подчеркнул свои слова, покачав головой и подняв вилку с селедкой в предостерегающем жесте.

— Расскажи подробнее, — попросил Юханссон.

Новый знакомый просто хотел предостеречь Юханссона, даже не имея понятия о проекте, куда Юханссону и его брату предложили вложить деньги. Сам он вдобавок продал всю свою недвижимость в Таиланде несколько лет назад, сразу после цунами, и сегодня посещал эту страну только в качестве туриста в компании жены, своих детей и внуков. У него остался лишь дом к северу от Као-Лака, где они и останавливались. Фантастическая страна, фантастический климат, фантастический народ, но все равно предостеречь стоило. Стаффан Нильссон, или Стаффан Леандер Нильссон, или Стаффан Леандер, как он также называет себя, не тот человек, с кем делают дела, и это совершенно независимо от всего прочего.

— Вот как, — сказал Юханссон. — И в чем проблема? Опиши его. Как я уже говорил, мне никогда не приходилось с ним встречаться и даже разговаривать по телефону.

— Ленивый, некомпетентный и нечист на руку, — сообщил его новый знакомый. — Такие, как Нильссон, просто омерзительны сами по себе.

— Вот как, — повторил Юханссон.

В середине восьмидесятых директор Карл Бломквист вложил приличную сумму денег, заработанных на шведской бирже годом ранее, в покупку акций гостиничного комплекса на восточном побережье Таиланда. В бухте на острове Самуй, на не освоенной в те времена девственно-красивой территории, в экзотическом месте, которое трудно представить себе принадлежавшим шведу. Вдобавок на базе новой концепции, нацеленной в первую очередь на семьи с детьми. Представителей среднего класса, не слишком молодых, кого интересует солнце и тепло, тишина и покой, хорошая еда с легким налетом экзотики и не слишком большим количеством специй, один или другой коктейль с зонтиком, выпитый вместе с супругой, пока их отпрыски находятся под присмотром специально обученного персонала.

— Без толп двадцатилетних с их шумными развлечениями: дискотеками и барами, проститутками — и всего того, с чем, к сожалению, по-прежнему ассоциируются туристические поездки в Таиланд, — сказал Карл Бломквист, выливая коричневый соус на только что принесенное официантом мясо.

— Как Стаффан Нильссон попал на этот проект? — поинтересовался Юханссон, в сомнении ковырнув вилкой антрекот с хреном, за который ему, пожалуй, не стоило браться.

— Нам с моим компаньоном требовались инвесторы. Мы не хотели тянуть весь проект сами. И банк помог нам. Именно они, я работал с СЕ-банком в то время, прислали молодого Нильссона. Я говорю молодого, поскольку он ведь был на двадцать с лишним лет моложе меня и моего партнера. Ему тогда еще не исполнилось и тридцати, если я правильно помню.

С определенным шармом, приятный. Деньги у него тоже имелись. Собирался вложить пару миллионов, доставшихся ему в наследство от матери.

Мы, к сожалению, поддались на уговоры и взяли его в нашу компанию, — продолжил Карл Бломквист и вздохнул.

— Печально, — согласился Юханссон.

— Как ни прискорбно, но мы совершили еще большую ошибку.

— Неужели? — сказал Юханссон, стараясь не выдать одолевавшего его любопытства.

— Еще до того, как успел вложиться в наше дело, Нильссон поведал нам о своем желании эмигрировать в Таиланд, он подумывал оставить Швецию навсегда. Шел тот самый год, когда убили Пальме, все происходило в начале лета 1986-го, и любой, даже тот, кто не голосовал за умеренных, считал, что страна катится в пропасть, поэтому у многих мелькали подобные мысли. Он планировал перебраться в Таиланд, начать с нуля или купить себе какой-нибудь бизнес в гостиничной или ресторанной отрасли. Обосноваться там и строить свое будущее в новой для себя стране. Это выглядело интересно, во всяком случае, так посчитали я и мой компаньон. Опять же, мы узнали, что он имел довольно приличные заслуги в части отелей и ресторанов. Каждое лето трудился в подобных заведениях еще со школьных времен. Задолго до поступления в университет Упсалы для изучения экономики. С особой направленностью, именно в части гостиничного бизнеса, насколько я помню из его рассказов.

— То есть вы наняли его, — сказал Юханссон, — чтобы он позаботился обо всем.

«И явно не потрудились проверить этого лгунишку».

— У меня и моего компаньона хватало дел здесь, дома, и мы рекрутировали множество местных дарований. Исключительно таиландских граждан на все позиции, начиная с исполнительного директора и заканчивая сервисным персоналом. И одновременно посчитали большим плюсом, если на месте у нас будет один швед. Как бы нашим всевидящим оком, шведским связующим звеном. В результате молодой Нильссон стал заместителем исполнительного директора и ответственным за экономический блок.

— Но все пошло наперекосяк, — предположил Юханссон и отодвинул в сторону тарелку с антрекотом.

— Не сразу, надо признать, но то, что он полный профан в экономике, мы выяснили достаточно быстро.

— Он крал, — констатировал Юханссон.

— Да, хотя это не стало большим сюрпризом. Во всяком случае, в данной сфере. К тому же он воровал не больше, чем кто-либо другой. Нет, мы столкнулись с гораздо большей проблемой. Обнаружив у него, мягко говоря, недостаток экономических знаний, мы поменяли сферу его деятельности, бросив на гостинично-ресторанный участок, прежде всего ориентированный на наших основных клиентов, семьи с детьми.

— И что случилось? — спросил Юханссон, хотя уже знал ответ.

— Сначала все шло хорошо. Он организовал множество форм досуга для детей, там были водная аэробика, экскурсии, поиски сокровищ на островах, театральные представления и обучение таиландским танцам — все на свете.

— Так в чем же тогда проблема?

Директор Карл Бломквист, полный тезка книжного сыщика, сделал большой глоток вина, прежде чем заставил себя сообщить новому знакомому то, что тот все время ждал.

— Он был молодой, обаятельный, хорошо выглядел. Казался вполне нормальным, с какой стороны ни посмотри. Просто мечта любой тещи. И когда до меня дошли жалобы гостей, что он якобы приставал к их детям — маленьким девочкам, мальчики его вроде бы совершенно не интересовали, — я чуть не упал со стула.

— Просто дьявольская история, — сказал Юханссон. — И как ты разобрался с этим?

— Как зачастую бывает в подобных случаях. Замял дело, и мы разошлись полюбовно. Конечно, пришлось заплатить, но альтернативы не существовало. Мы даже наняли дополнительную охрану, чтобы он, не дай бог, не появился возле наших объектов.

— И его не посадили? Полиция не узнала, чем он занимался?

— В Таиланде в те времена?.. — Бломквист покачал головой. — Боюсь, об этом ты можешь забыть. Миллионы стариков приезжали туда из Западной Европы ради секса с маленькими девочками. Единственная странность с Нильссоном заключалась в том, что он был в два раза младше всех других. Боже праведный, Ларс, я не знаю, как все обстоит сейчас, но в те времена, у меня подобное просто в голове не укладывается, бедные крестьяне в Северном Таиланде продавали своих детей. Собственных детей дешевле, чем у нас дома заплатили бы за щенка. Потом они попадали в бордели и в другие подобные заведения Бангкока и в курортные районы. Те, кто получал обычную работу в качестве домашней прислуги и гостиничного персонала, наверняка легко отделывались. А о том, сколь большая доля от этого пирога перепадала тамошним блюстителям закона, я могу только догадываться. Полиция в Таиланде сильно отличалась от тебя и твоих коллег здесь в Швеции.

— Ты имеешь хоть какое-то представление о том, чем Нильссон занимался потом? После того, как ты выгнал его?

— Да, в какой-то мере. Там ведь много шведов; в общем, разговоры ходили. Сначала на деньги, украденные у нас, он купил себе пару баров с проститутками, с маленькими девочками, в Пхукете. Я думаю, эти заведения служили для него главным источником дохода. Он владел также магазином сувениров. Также в Пхукете.

— У него еще остался бизнес там, в Таиланде?

— По-моему, он рассорился со своими местными компаньонами и вернулся в Швецию. Не по доброй воле, насколько я понял. Это последнее, что я о нем слышал. Боже, с той поры минуло уже наверняка более десяти лет. Когда Альф рассказал мне, что он занимается каким-то проектом в Таиланде, я сильно удивился. Думал, он давным-давно убрался оттуда.

— Я очень благодарен тебе, — сказал Юханссон.

«Самое время сходить в сортир и выключить диктофон, пока он не начал пищать в нагрудном кармане».

— Ерунда, — сказал Карл Бломквист и поднял свой бокал. — И я полагаю, весь разговор останется между нами.

— Естественно, — заверил его Юханссон. — Можешь не сомневаться, — добавил он и поднял свой бокал.

77Четверг 12 августа 2010 года

После обеда он в плановом порядке посетил своего доктора Ульрику Стенхольм. Как обычно осмотрев, ощупав его и постучав молоточком по суставам, она сначала передала привет от его физиотерапевта, которая была довольна им, а потом от кардиолога. И тот, наоборот, не испытывал восторга по поводу отношения Юханссона к своему здоровью.

— Я также, к сожалению, не вижу особого повода для радости, — сказала Ульрика Стенхольм с обеспокоенной миной и наклонила голову набок. — Твое состояние могло быть значительно лучше. Как твои дела, Ларс?

— Почему ты спрашиваешь меня, ты же врач, а не я. Как у тебя самой дела, кстати?

— Ну, меня же, естественно, одолевает любопытство и относительно другого тоже, — сказала она и закрутила своей длинной худой шеей. — С Жасмин.

— Там все просто замечательно, — ответил Юханссон. — Я нашел того, кто это сделал.

— Ты шутишь надо мной?

— Такими вещами не шутят.

— И кто он? Он жив?

— Да, здравствует и поныне.

— Ничего себе, ты просто меня шокировал, — призналась она.

«Да, ты действительно выглядишь ошарашенной. Никакого любопытства, скорее напугана», — подумал Юханссон.

— Просто прекрасно, что мы смогли разобраться с этим делом, — произнес он уклончиво.

— Но я не понимаю. Как же твои коллеги двадцать пять лет назад?.. Тогда ведь масса полицейских занимались расследованием, и не один год. И все впустую. А через четверть века ты всего за месяц нашел человека, убившего ее.

— Отчасти это твоя заслуга, — признался Юханссон. — И спасибо тебе за это.

«Опять же, тебе сильно повезло, что не коротышка Бекстрём попал в твое отделение, — подумал он. — Хотя с чего бы у такого нарыва на заднице полиции мог образоваться тромб в мозгу?»

— Ты должен назвать его имя, — сказала Ульрика Стенхольм. — Это же ужасная история.

— Именно с этим есть небольшая проблема, — признался Юханссон. — По делу ведь истек срок давности, и чисто в правовом смысле уже ничего нельзя сделать. В связи с этим, пожалуй, не лучший вариант, если я начну рассказывать всем и каждому, как его зовут. Я полагаю также, что данный разговор, как и все наши прочие на сей счет, останется между нами.

— Ты можешь быть совершенно спокоен, Ларс. Я никому не сказала ни слова. Боже, но это ведь ужасно. Однако, наверное, есть какой-то способ? Тем более у такого человека, как ты. Его же все равно надо как-то наказать?

— Вся надежда на Бога, — ответил Юханссон. — Относительно мирского правосудия, боюсь, мы уже безнадежно опоздали.

— Но что-то ты, наверное, сумеешь сделать?

— Я размышляю над этим, — признался Юханссон.

«Я услышал тебя и ищу выход из ситуации. Хотя, конечно, ты не должна надеяться на многое».

«Лучше всего, если бы Ульрика Стенхольм держала язык за зубами, — подумал Юханссон, когда возвращался в машине домой. — Она же выглядела просто напуганной».

— Как все прошло у дяденьки доктора? — спросила Матильда, как только он вернулся на диван в своем кабинете.

— У тетеньки доктора, — проворчал Юханссон. — Стенхольм — женщина. Да, спасибо, просто замечательно. Она очень довольна мной.

— Не лги мне, — покачала головой Матидьда. — Знаешь, ты прямо как большой ребенок.

— Двойной эспрессо, — сказал Юханссон. — С теплым молоком. И маленький бутерброд с ветчиной пришелся бы очень кстати.

— О нем можешь забыть, — сказала Матильда. — Ты получишь кофе. При одном условии.

— И каком же? — поинтересовался Юханссон.

— Возьмешь себя в руки и начнешь заботиться о себе.

— Обещаю, — сказал Юханссон.

«Матильда — хорошая девочка, — подумал он и посмотрел ей вслед, когда она отправилась за кофе для него. — Хотя все ее татуировки и прочая дребедень просто дьявольщина какая-то. Однако при такой-то мамаше надо еще радоваться, что она не зашла гораздо дальше».

78Вечер четверга 12 августа 2010 года

На вечер у Пии была назначена встреча в банке, и, едва она успела закрыть дверь за собой, Юханссон решил воспользоваться нежданной свободой и нагрянуть без приглашения в гости к Эрике Бреннстрём.

— Прогревай мотор, Макс, — сказал он. — Мне надо прокатиться и поговорить со свидетелем.

— Будет сделано, шеф.

Максу пришлось остаться в машине после того, как Юханссон объяснил ему суть проблемы. Слишком щекотливая ситуация. Разговор требовалось вести с глазу на глаз. Если этот разговор вообще состоится.

— На все может уйти и пять минут, и целый час, — объяснил Юханссон. — В общем, будь поблизости, я позвоню тебе на мобильный.

— Как его зовут? — спросил Макс. — Так, на всякий случай, — добавил он и еле заметно улыбнулся.

— Это она, — ответил Юханссон. — Женщина примерно шестидесяти лет. Ее зовут Эрика Бреннстрём. И она живет на третьем этаже.

— О’кей, — сказал Макс. — Звони, если что.

Юханссон действовал, как его учили. Правда, в последний раз он проделывал подобное более двадцати лет назад. Сначала с большим трудом опустился на корточки. Осторожно приоткрыл щель для почты на двери Эрики Бреннстрём, чтобы лучше слышать.

Кто-то есть в квартире, пришел он к заключению. Внутри играло радио. Вероятно, радиостанция «Любимые мелодии», если судить по музыке, а в паузе между двумя песнями он, кроме того, услышал, как она напевала последние строчки Dancing Queen вместе с группой АББА.

— Тогда так, — пробормотал Юханссон, выпрямился с целью нажать на кнопку звонка, и неожиданно у него потемнело в глазах, а пол закачался под ногами. Он стал заваливаться прямо на дверь, в последний момент отшатнулся от нее и грохнулся на задницу. Ему даже не понадобилось звонить: через десять секунд Эрика Бреннстрём открыла дверь, посмотрела на него и покачала головой, судя по мине вполне довольная увиденным.

— Ты собирался сидеть здесь всю ночь? — спросила она.

— Ты ведь знаешь, — ответил Юханссон. — Сама же норландка.

— Давай поднимайся потихоньку, — сказала она, взяла его за здоровую левую руку и помогла встать.

— Спасибо, — сказал Юханссон.

— Хочешь кофе? — спросила она.

— Не отказался бы от чашечки.

Пять минут спустя они сидели у нее в гостиной и пили кофе. Эрика Бреннстрём сначала молчала и смотрела на него. Не враждебно, скорее с интересом и легким беспокойством. Но, похоже, не за себя, а за него.

— Не думал заняться собой? — спросила она и покачала головой. — Ты еще больше располнел с тех пор, как я видела тебя в прошлый раз.

— Это не так легко, — ответил он. — Не так легко, да будет тебе известно.

— Для столь упорного и настырного человека, как ты? Только не пытайся меня убедить, что такая задача тебе не по зубам. Ты просто ленив. Или тебе наплевать на себя.

— Обещаю взять себя в руки, — сказал Юханссон. — Но у меня тоже есть к тебе несколько вопросов, если позволишь.

— Тогда лучше разобраться с ними, — сказала Эрика Бреннстрём. — Пока соседи не заинтересовались, что здесь происходит. Тебе ведь, насколько я понимаю, не дает покоя заколка, принадлежавшая Жасмин.

— Да, — подтвердил Юханссон.

— Не я нашла ее, а Маргарета. Осенью после ужасного лета, когда убили малышку Жасмин. Она обнаружила ее под своей кроватью, когда мы занимались генеральной уборкой перед переездом. И дала мне, спросив, не принадлежала ли она Каролине или Джессике. Это мои дочери, впрочем, ты уже в курсе. Почему она спросила, не пойму, они же ходили коротко подстриженные, как мальчишки, в то время.

— И как ты ответила?

— Отрицательно. И только гораздо позднее я подумала, что это, пожалуй, заколка Жасмин, поскольку та бывала в доме по нескольку раз в неделю. Вдобавок бегала везде, где хотела. Джессика и Каролина были немного лучше воспитаны. Кроме того, мне ведь приходилось убирать после всех. Поэтому я держала их в узде.

— У Маргареты не возникло такой же мысли? О том, что это заколка Жасмин?

— Нет, — сказала Эрика Бреннстрём. — Она никогда об этом не говорила. Очень сильно переживала. И я не видела в этом ничего странного, она ведь просто обожала девочку.

— Конечно, — согласился Юханссон. — Произошедшее с ребенком ее соседей стало шоком для нее.

— Если я правильно тебя поняла, все обстоит гораздо хуже, — сказала Эрика Бреннстрём. — По-твоему, девочку убили в доме Маргареты, — констатировала она. — Пока я с детьми находилась у своих родителей в Хернёсанде, а Маргарета отдыхала в летнем домике на острове Риндё. Так ты думаешь?

— Я не думаю, — ответил Юханссон. — Я почти на сто процентов уверен, что именно там все и произошло. В спальне Маргареты, если тебе интересно.

— Это ведь объясняет и кое-что другое, — сказала Эрика Бреннстрём.

— Что именно? — спросил Юханссон.

— Проводя инвентаризацию, когда мы собирались перевозить ее пожитки — основное ведь было выставлено на продажу, — я обнаружила отсутствие наволочки и простыни. У Маргареты имелось по дюжине тех и других, она получила все от своего мужа, когда они поженились. Из самого изысканного льна. Украшенные вышивкой с ее инициалами МС.

— И что ты тогда подумала?

— Да ничего особенного. Мне и в голову не пришло, что такое могло произойти в собственном доме Маргареты. Это было непостижимо для меня. Я могла предположить, что белье затерялось где-то в прачечной. Или Маргарета забрала один комплект в летний дом.

— Ты не спросила ее? — поинтересовался Юханссон.

— Нет, — ответила Эрика. — Да и не до того было. Маргарете становилось все хуже и хуже. Я по-настоящему беспокоилась за нее. Она как бы жила в прошлом. Но, несмотря на все особенности характера, я любила ее, да будет тебе известно. Она была порядочным и щедрым человеком. И моим детям не на что было жаловаться. Они обожали тетю Маргарету.

— Ну, это я могу понять.

— Тогда, по большому счету, остается только одно дело, — сказала Эрика Бреннстрём.

— О чем ты подумала?

— Стаффан Леандер. Сын сестры мужа Маргареты. Юхан был его дядей, а Маргарета тетей через мужа. Вроде все так.

— Стаффан Леандер Нильссон, — уточнил Юханссон. — Леандер его второе имя. Если быть точным, его фамилия Нильссон.

— Ага, да, — согласилась Эрика. — Стаффан Нильссон, конечно. При знакомстве со мной он, однако, назвался Стаффаном Леандером. Также сказал, что Маргарета его тетка, я об этом и понятия не имела. Думала, все ее родственники умерли.

— Расскажи мне, — попросил Юханссон.

В первый раз Эрика Бреннстрём встретилась со Стаффаном Нильссоном весной 1984 года. Он помогал ей на большом банкете дома у Маргареты, там они и познакомились. В последний раз разговаривали осенью полгода спустя, когда она позвонила ему с целью разобраться по поводу того, как он поступил с ее дочерьми. В промежутке, весной и летом 1984 года, они виделись самое большее раз десять. В двух случаях он заходил забрать ее детей. Сначала, когда он и Маргарета собирались отвести их в Скансен[350], и потом, когда он с ее дочерьми ездил в зоопарк Кольморден.

— Он был просто очаровашка, да будет тебе известно. Веселый, общительный, доброжелательный. Нисколько не похож на парня, какое-то время числившегося моим мужем.

— Он пытался переспать с тобой?

— Сначала мне так и показалось. Саму меня подобная перспектива нисколько не интересовала. Он ведь был на десять лет моложе, да я откровенно устала от мужчин к тому времени. Но он отлично ладил с девочками, играл и шутил с ними. Полная противоположность их отцу, как я сказала.

— Тебе не показалось это странным?

— Помнится, я спросила его об этом. Тогда он рассказал, что был единственным ребенком, жил один вместе с матерью. С отцом никогда не встречался. И всегда хотел иметь младших братьев и сестер. Лучше сестренок, с которыми мог бы шалить и играть. Именно этого он желал больше всего.

— Да, выглядит вполне правдоподобно, — сказал Юханссон, хотя сам он рос с тремя братьями и тремя сестрами и мечтал быть единственным ребенком в семье.

— Да, все ведь происходило до так называемых «педофильских дебатов», и чтобы столь приятного и приличного парня маленькие девочки могли интересовать таким образом… Эта мысль просто не укладывалась в голове. Джессике, моей младшей, было только шесть лет в ту пору, а ее старшей сестре — десять. В первые их встречи я постоянно находилась рядом. Мы посетили луна-парк «Грёна Лунд». Потом прокатились в Хагапаркен. Я только радовалась и благодарила Бога за классного парня, желавшего иметь пару маленьких сестренок, но у которого с этим не сложилось.

— Когда ты заподозрила неладное? — спросил Юханссон.

— Не знаю, — ответила Эрика Бреннстрём. — Все ведь оставалось на уровне ощущений. Скажи, разве не странно: такой молодой, красивый и приятный парень — и без девчонки. Я даже спросила его об этом.

— И что он ответил?

— По его словам, подруг у него хватало, но ничего по-настоящему продолжительного не складывалось. Он считал своих ровесниц слишком легкомысленными. Еще не нашел свою единственную. Подозрения у меня появились только после того, как он побывал в зоопарке с моими дочерьми. Слишком уж они изменились. Попробовала расспросить, но ни одна из них не захотела ничего рассказывать. Это произошло приблизительно в конце лета.

— И как ты поступила?

— Я же несколько лет работала в больнице, вот и поговорила с давним другом, товарищем по работе. Педиатром. Он обследовал девочек, но не нашел никаких признаков насилия. Хотя, по его мнению, с девочками случилось что-то не понравившееся им или то, чего они не поняли. Однако изнасилования или чего-то подобного не произошло.

— У тебя, наверное, камень с души упал. Ты беседовала с психотерапевтом об этом деле?

— Мой друг отсоветовал. По его словам, следовало позволить времени залечить рану. Не стоило бередить ее.

— И ты последовала его совету?

— Да. Слишком много всяких придурков я встречала в жизни. К тому же норландка по отношению ко всему этому.

— Разумно, — одобрил Юханссон. — А Стаффан Нильссон? Что произошло с ним?

— Это и странно, — сказала Эрика Бреннстрём. — Он не давал о себе знать целый месяц, хотя раньше обычно звонил по нескольку раз в неделю, поэтому в конце концов я сама набрала его. Спросила напрямую, что он сделал с моими дочерьми во время поездки в Кольморден.

— И как он отреагировал?

— Мои слова якобы стали шоком для него, он клялся, в какой-то момент, по-моему, даже пустил слезу. Он не понимал, о чем я говорю. И был, по его словам, абсолютно невиновен. Во всяком случае, так все звучало. Тогда я сказала ему, что для него, конечно, лучше всего, если это правда. Потребовала больше не встречаться со мной или с девочками, пригрозила в противном случае пойти прямиком в полицию и заявить на него.

— С тех пор вы больше никогда не общались?

— Нет, я больше не встречалась с ним и не разговаривала по телефону.

— Ты рассказала об этом Маргарете?

— Нет, конечно. Маргарета умерла бы на месте. Она ведь была, пожалуй, еще более ранимой, чем я.

— Мне кажется, твоя реакция совершенно обычна для нормальных, приличных людей, и, когда речь заходит о человеке, которому они доверяли, подобное кажется совершенно непостижимым.

— Тебя, конечно, интересует, возникли ли у меня какие-то подозрения после трагедии с Жасмин. Вполне пойму, если ты мне не поверишь, но не подумала ничего подобного. Случившееся с Жасмин было просто ужасно. И не имело ничего общего с тем, чему, пожалуй, подверглись мои девочки. Ее убийца в моих глазах выглядел настоящим монстром и никак не походил на Стаффана Нильссона, которого я знала. Он ведь, возможно, обманом заставил их потрогать его пенис или сделал что-то подобное. Но не насиловал и не душил их. Это было немыслимо. Слишком ужасно, чтобы оказаться правдой.

— Я верю тебе. Ты не первая, кто думает таким образом.

— Я не лгу. Я просто-напросто не поняла.

— С Маргаретой Сагерлиед ты общалась после того, как она продала дом и переехала в город? Когда перестала работать у нее. Это ведь произошло весной восемьдесят шестого?

— Она сама дала знать о себе. Полгода спустя, осенью восемьдесят шестого. Попросила меня встретиться с ней. Мы увиделись у нее на квартире в Остермальме, на Риддаргатан, если я правильно помню. Встреча стала для меня шоком. Она полностью изменилась, выглядела словно немного не в себе. Была худая как щепка. Рассказала, что у нее рак. И мне понадобилось немало времени, прежде чем я поняла, о чем она говорит. А именно о сыне сестры Юхана. По-моему, она вбила себе в голову, что он покончил с собой. Потом долго говорила о моих дочерях, просила не беспокоиться за них. По ее словам, она не сомневалась, что с ними ничего плохого не случилось. В общем, ужас.

— Могу себе представить. Тогда она в последний раз дала знать о себе?

«Самое время проверить тебя на честность», — подумал он.

— Пока была жива, да. Потом я прочитала в газетах о ее смерти. Весной восемьдесят девятого, мне кажется, а уже через неделю позвонил ее адвокат и рассказал, что она завещала кучу денег моим дочерям. Пятьсот тысяч крон, полмиллиона. Представляешь, как много это было в то время?

— Да, — сказал Юханссон и улыбнулся. — Представляю на самом деле. Примерно два миллиона в сегодняшних деньгах.

— Для меня, для нас это была просто невероятная сумма. И по завещанию их требовалось использовать на оплату обучения девочек и чтобы помочь им вести достойную и приличную жизнь. Буквально так она написала.

— Так все и получилось?

— Это я готова подтвердить. Ни у одной из них нет ни эре долгов по учебе, хотя обе окончили университет. Карро — физиотерапевт, а Джессика выучилась на экономиста. Обе имеют мужей, ни капельки не похожих на их отца, и прекрасных детей. Кроме того, ее денег с лихвой хватило на кооперативные квартиры, которые они купили, как только собрались переехать из дома. Ничего сверхъестественного, но все равно. Они получили собственную крышу над головой, а разве многим молодым так везет?

— Ты порадовала меня. Приятно слышать, что их жизнь так хорошо сложилась.

«Как тяжко, наверное, пришлось Маргарете Сагерлиед, когда она пыталась искупить зло, содеянное ее племянником», — подумал он.

— У меня тоже есть один вопрос, — сказала Эрика Бреннстрём. — Относительно его самоубийства. Это правда?

— Его мать наложила на себя руки весной восемьдесят шестого, это мне доподлинно известно. На сто процентов. Сам же он вскоре исчез. Его дальнейшая судьба покрыта мраком.

— Ты не обманываешь меня?

— В любом случае нам надо разобраться с одним делом раз и навсегда. Вся ответственность за случившееся с Жасмин лежит исключительно на том, кто ее убил. Ты уж точно ни при чем.

— А почему я тогда постоянно думаю, что мне следовало позвонить в полицию после поездки детей в зоопарк?

— Не терзай себя понапрасну. Они ничего не сделали бы со Стаффаном Нильссоном, если бы ты позвонила и сообщила, что подозреваешь его в педофилии. Возможно, приняли бы тебя за обычную психопатку. Он уж точно ни в чем бы не признался.

— Ты очень порядочный человек, Юханссон. После нашей первой встречи я каждый день думала о произошедшем. О том, могла ли я как-то уберечь Жасмин. Спасти ей жизнь? Смогла бы я как-то помочь вам поймать его? Я не верю в это, но на душе у меня неспокойно. Я и подумать не могла на него. Заподозрить, что все случилось дома у Маргареты. Мне такое и в голову не приходило.

— Я ведь не говорил, что именно он сделал это, — заметил Юханссон.

— Ты порядочный человек. Не захотел меня огорчать. Поэтому именно так и сказал.

— Считай как хочешь, — проворчал Юханссон.

— Да, — сказала Эрика Бреннстрём. — Хотя, насколько я понимаю, тебе доподлинно известно, что именно Стаффан Леандер, или Стаффан Нильссон, убил Жасмин. Я абсолютно уверена в твоей правоте, хотя о том, как ты пришел к такому выводу, понятия не имею. И еще я убеждена, что он жив и ты точно знаешь, где он находится. Он не покончил с собой, его мать сделала это, вероятно, когда до нее дошло, как обстояло дело. Будь у меня сын, сотворивший подобное, я, конечно, тоже наложила бы на себя руки. Потом я прочитала о деле Жасмин в газете и не поверила своим глазам.

— О чем речь? — спросил Юханссон.

— О том, что уже нечего и пытаться наказать его за содеянное. Слишком поздно, он ведь вроде как получил индульгенцию за свой грех. Благодаря какому-то странному закону, непостижимому для простых умов. Надо быть адвокатом, чтобы его понять.

— Да, — подтвердил Юханссон. — Так и есть. Если истек срок давности, преступника нельзя наказать.

— Тогда я хотела попросить тебя. Постарайся, чтобы он получил по заслугам.

— Я обещаю сделать все возможное.

— Спасибо тебе, — сказала Эрика Бреннстрём. — Но хорошему человеку нелегко противостоять злу, и порой приходится становиться столь же злым. Потом, пожалуй, можно жить дальше и оставаться таким, как прежде. Это ты должен понимать, ты же норландец.

— Я не собирался убивать его, если ты это имеешь в виду, — сказал Юханссон.

— И слава богу, я очень на это надеюсь. Ты наверняка придумаешь нечто такое, с чем приличные люди в состоянии жить.

— Все прошло хорошо, шеф? — спросил Макс, когда они возвращались домой в Сёдер.

— Просто замечательно, — ответил Юханссон.

«Несмотря на тему разговора».

— Приятно слышать, — сказал Макс. — Только намекни, если у тебя возникнет нужда в чем-то, что мне по силам сделать.

— Обещаю, — ответил Юханссон.

«Самый простой выход, — подумал он, — позволить Максу или кому-то похожему на него порвать на куски Стаффана Леандера Нильссона. Око за око, зуб за зуб и так далее до его ног в начищенных до блеска ботинках».

— Послушай, Макс, — сказал Юханссон. — Может, остановимся по дороге и съедим по гамбургеру.

— Нет. — Макс покачал головой. — Не стоит этого делать.

— И ты ни капельки не голоден?

— При мысли о том, что Пия просто убьет меня? — усмехнулся Макс. — Нет, это очень плохая идея, шеф. Вы уж меня извините.

— А может, ты приготовишь немного салата, когда мы приедем домой?

— С радостью, — сказал Макс. — Немного салата никому не повредит.

79Пятница 13 августа 2010 года

Вечером в пятницу Ярнебринг и Макс предприняли попытку заполучить ДНК Стаффана Нильссона. Сначала они позвонили ему на домашний телефон. Никакого ответа. Даже со стороны автоответчика. Потом набрали номер его мобильного, который удалось раздобыть Гунсан. И снова без результата.

Они все равно уже стартовали, поэтому продолжили путь к его дому с целью прояснить ситуацию. Автомобиль Нильссона стоял на своем обычном месте. Столь же ухоженный, запертый и поставленный на сигнализацию, как всегда.

Ярнебринг вошел в подъезд, где жил Нильссон. Тихонько послушал возле его двери. Ни звука. Снова спустился на улицу. Проник в дом напротив, с лестничной площадки которого открывался прекрасный вид на квартиру Нильссона. Ни зажженных ламп, ни включенного телевизора, вообще никаких следов человеческого присутствия.

— А ты не думаешь, что он сбежал? — спросил Макс, когда Ярнебринг вернулся в автомобиль.

— Нет, — сказал Ярнебринг. — У меня нет такого ощущения.

«Будь я на службе и мне выпало бы заниматься настоящим делом, — подумал он, — умышленным убийством, вдобавок имел бы в своем распоряжении разыскную группу, чтобы разбираться с практическими моментами, и мне самому не пришлось бы сидеть здесь и болтать языком».

— Сворачиваемся, — распорядился он. — Можем сделать кружок и проверить окрестные кабаки, но на этом закончим, если ничего не случится, конечно.

— Ни черта он не сбежал, — проворчал Юханссон, когда Макс доложил результат их вечерней вылазки, стоя перед диваном в его кабинете.

— Вам виднее, шеф, — сказал Макс.

— Он не из таких. — Юханссон покачал головой. — Не из тех, кто кончает жизнь самоубийством, поскольку слишком любит себя. И даже не из тех, кто бросил бы свою машину, сорвавшись в бега. Сначала продал бы ее. Эгоисты обычно жадные. Зачастую это очень полезно для таких, как я, кому надо засадить их за решетку. Они часто опаздывают сбежать.

— Шеф — мудрый человек, — заметил Макс.

— Да, — согласился Юханссон, — пока еще поумнее тебя, но в этом нет твоей вины.

— А в чем же тогда причина?

— Во всем дерьме, в которое ты вляпался, когда был мальчишкой. Во всем дерьме, куда плохие взрослые втягивали тебя, когда ты был слишком маленьким, чтобы противостоять им. Во всем том, что помимо твоей воли по-прежнему в какой-то мере управляет твоей жизнью. В один прекрасный день все это закончится, и ты станешь таким же умным, как и я.

— Приятно слышать, — улыбнулся Макс.

— Можешь даже не сомневаться, — заверил его Юханссон. — А поскольку ты на ногах, я лежу, а Пия сидит и болтает по компьютеру со своими подругами, меня интересует, не смог бы ты сходить в ванную и принести несессер с моими лекарствами.

«Тогда я смогу привести в порядок голову и начать дышать, как все нормальные люди», — подумал он.

— Естественно, могу, — сказал Макс.

Он вернулся две минуты спустя, но Юханссон уже спал. Макс опустился на стул рядом с диваном. Прислушался к его дыханию. И просидел там два часа, главным образом с целью удостовериться, что его шеф будет цел и невредим, когда он сам проснется утром. Потом пошел к себе в комнату, закрыл дверь за собой. Завалился на кровать, даже не сняв ботинок.

«Шеф — хороший человек, — подумал Макс. — Но плохой человек гложет его изнутри. Я должен помочь ему, чтобы смерть не забрала его у меня».

Вскоре он заснул. Спал столь же беззвучно, как двигался, когда бодрствовал. И с приоткрытыми глазами, как всегда делал, сам не зная об этом.

80Суббота 14 августа 2010 года

В субботу 14 августа Ярнебринг сделал еще одну попытку добыть ДНК Стаффана Нильссона. Он приехал рано утром и пробрался в дом, где жил Нильссон, с помощью кода от подъезда, который получил от своей старой верной помощницы Гунсан. В отличие от него самого она по-прежнему работала в полиции Стокгольма и без особых проблем могла получить все необходимые сведения. В вестибюле он стащил «Свенска дагбладет» Стаффана Нильссона, торчавшую из его почтового ящика, надеясь таким образом заставить его совершить утреннюю прогулку.

Час спустя Нильссон появился у входа, одетый в пижаму, тапочки и халат, и, не имея возможности слышать его, Ярнебринг констатировал, что тот громко ругался по поводу его пропавшей утренней газеты.

Сначала он попытался стащить «Дагенс нюхетер» у соседа, но, поскольку Ярнебринг отличался дотошностью, когда речь шла о различных формах полицейских провокаций, он постарался поглубже запихать в ящики все торчавшие утренние издания. Нильссон сделал еще несколько попыток, прежде чем окончательно сдался, шагнул в лифт и исчез в своей квартире на третьем этаже.

Десять минут спустя он вышел на улицу в кроссовках, шортах и куртке и взял курс на близлежащий магазин, расположенный в соседнем квартале. Там не только можно было купить прессу, сигареты и различные продукты, но также съесть простой завтрак. Ярнебринг почувствовал, что его надежда вот-вот сбудется, пока брел вниз по улице с целью занять более выгодную позицию.

Нильссон купил «Свенска дагбладет», плюшку с корицей и кофе в пластиковой чашке. Взял все с собой и направился прямой дорогой к себе в квартиру. Увидев это, Ярнебринг выругался вслух.

За неимением лучшего он проверил автомобиль Нильссона, но тот был в таком же порядке, заперт и поставлен на сигнализацию, как и во все другие дни, когда он заглядывал в него, пытаясь увидеть что-нибудь интересное со своей точки зрения.

«У этого подлеца, похоже, даже волосы не выпадают, — подумал Ярнебринг, изучая водительское сиденье и подголовник через боковое стекло. — Но позор тому, кто сдается!»

Он вернулся в свой автомобиль, припарковался так, чтобы видеть окна кухни и гостиной Нильссона, и занялся наблюдением за его подъездом, одновременно перелистывая украденную утреннюю газету.

Прошло еще несколько часов безрезультатного ожидания, прежде чем он наконец сдался. По пути домой позвонил Юханссону на мобильный и поведал о своих утренних изысканиях.

— У этого идиота, похоже, даже волосы не выпадают, — пожаловался Ярнебринг.

— С чего бы им выпадать, если человек не курит и не жует табак, — парировал Юханссон.

— Тебе не кажется, что самое время просигналить парням из правопорядка? Когда он будет перепарковывать машину в следующий раз, мы наверняка сможем прихватить его за вождение в нетрезвом виде. Как бы угостить аперитивом, прежде чем он получит основное блюдо.

— Нет, — отрезал Юханссон. — Извини, я собирался завтракать.

81Воскресенье 15 августа 2010 года

— Шеф, мы с вашим другом решили снова последить за педофилом, — сообщил Макс. — Посмотреть, вдруг нам повезет добыть его ДНК.

— Неплохая идея, — поддержал Юханссон. — Удачи вам.

— А вы не присоединитесь к нам?

— Нет. — Юханссон покачал головой. — Я собирался полежать на диване и поглазеть в ящик. В телевизор то есть, — объяснил он, поскольку не был уверен, успел ли молодой человек вроде Макса познакомиться со сленгом шестидесятых за свою короткую жизнь. — Решил посмотреть старую ленту восьмидесятых, она у меня на диске. Это очень интересный фильм. Касается одной истории, в которую мы с Ярнебрингом оказались немного замешанными, когда работали в сыске в семидесятые. Черт знает что! Министр юстиции бегал по проституткам. Но картина хорошая.

— Тогда хорошего вечера, шеф, — сказал Макс.

— Тебе тоже, — ответил Юханссон. — И передай привет Ярнебрингу.

— Непременно, — сказал Макс.

Фильм и в самом деле был неплохой, но Юханссон заснул уже на середине, и, возможно, по той простой причине, что сегодня сон приходил к нему совершенно непостижимым образом. Абсолютно независимо от происходящего вокруг. А проснулся он оттого, что Макс наклонился над ним и осторожно коснулся его здорового плеча.

— Все сделано, — сообщил он.

— Что? — спросил Юханссон и сел на диване. — Что сделано?

— Я добыл его ДНК, — объяснил Макс и продемонстрировал двухлитровый пластиковый пакет с чем-то, выглядевшим как испачканная кровью бумажная салфетка.

— Что вы там, черт возьми, придумали? — спросил Юханссон, забрав пакет.

— Бу здесь ни при чем, — пояснил Макс.

— Как так ни при чем? — поинтересовался Юханссон.

— У него возникли препятствия, — объяснил Макс. — Ему пришлось в чем-то помогать дочери.

— Ага, — буркнул Юханссон.

— И я сам позаботился обо всем, — добавил Макс.

— Вот как, — сказал Юханссон.

— Сначала все происходило точно так, как и в тот раз, когда шеф сам присутствовал, — продолжил Макс. — Он вышел на улицу и направился прямо в близлежащую пиццерию, расположился там и принялся за еду. Правда, на этот раз никому не звонил. Он заказал пиццу и бутылку красного вина — целую бутылку! — и выпил ее.

— Потом что?

— Потом ему понадобилось перепарковать машину. Одного не понимаю: почему он не поставил ее на нужную сторону сразу. Хотя это ведь его проблема, а не моя. Как только он подал назад, я оказался рядом, и ему пришлось наехать на меня.

— Ему пришлось наехать на тебя?

— Да, он задним ходом наехал на меня. Не велика проблема. Не из-за чего ныть. А заметив свою оплошность, открыл дверь и спросил, все ли со мной в порядке.

— И что ты сделал?

— Подошел и вытащил его наружу. Спросил, чем он, черт возьми, занимается. Сказал ему, что он пьян и ему нельзя было садиться за руль. Он начал выступать, и я треснул его по носу. Затем достал салфетку, лежавшую у меня в кармане, и вытер его лицо. Предложил впредь быть очень внимательным, раз уж он ездит в подпитии. Иначе может задавить кого-нибудь насмерть.

— Ты треснул его? Прямо по носу?

— Ладонью только, слегка, — сказал Макс и поднял свою правую руку, которая была больше, чем у лучшего друга Юханссона. — Ладонью по носу, но он ведь наехал на меня.

— По носу, значит?

«Парень проделывал подобные номера раньше, — подумал Юханссон. — Знает разницу между ладонью и сжатым кулаком».

— Лучшее место, если хочешь добиться кровотечения, но не планируешь убивать, — объяснил Макс и пожал плечами. — Если бы я въехал ему в челюсть или в бровь, он мог бы умереть. При этом я сумел бы раскроить ему череп так, что он и капли крови не потерял.

— Ты ничего больше не сделал? — спросил Юханссон.

— Нет, — заверил Макс. — Я просто ушел.

— Надеюсь, он все еще жив, — проворчал Юханссон.

— Само собой, — подтвердил Макс. — От капли крови из носа ведь не умирают?

— Нет, — согласился Юханссон. — Ты не нашел никакой другой возможности?

— Нет, — сказал Макс. — Вряд ли я мог войти в кабак и стукнуть его там. Прямо на глазах у присутствующих. Надеюсь, шеф не сердится на меня.

— Нет, — сказал Юханссон. — К сожалению, так обстоит дело. Если, конечно, тем все и закончилось.

«И я знаю по крайней мере двоих, кто мгновенно усыновил бы тебя за содеянное», — подумал он.

— Шеф, не сомневайтесь. Я говорю правду. Врут только плохие люди. А мне-то какая необходимость?

— Один вопрос, — сказал Юханссон. — Ты всегда разгуливаешь с бумажной салфеткой в кармане?

— Всегда, — ответил Макс. — На случай, если мне понадобится высморкаться. Шефа еще что-то интересует?

— Нет, — буркнул Юханссон. — Но, пожалуй, мне надо кое-что добавить.

— И что же?

— Спасибо, Макс, — сказал Юханссон и кивнул. — Ты заслужил благодарность. Но в следующий раз, когда будешь решать какую-нибудь проблему для меня, пожалуйста, сначала спроси разрешения.

— Естественно, — расплылся в улыбке Макс.

* * *

Юханссон внезапно испытал необъяснимое приятное возбуждение, словно снял повязку, стягивавшую его грудь, из-за которой ему порой было трудно дышать. Головной боли не было. Лишь переполняло ощущение свободы от всех проблем.

«Наконец-то», — подумал он.

82Понедельник 16 августа 2010 года

Юханссон принял решение еще до того, как заснул предыдущим вечером.

СЭПО должна организовать всю практическую сторону. Можно в чем угодно упрекать полицию безопасности, но держать язык за зубами ее сотрудники умеют.

Если бы Юханссон отправил окровавленную салфетку Макса кому-нибудь из своих знакомых в обычной полиции, вполне возможно, он прочитал бы обо всем в газетах одновременно с тем, как получил ответ. О последствиях такого поворота событий он и думать не хотел, да ему и не требовалось этого делать, поскольку он знал все заранее.

Ему надо поговорить с Лизой, решил Юханссон. Лизой Маттей, его самым молодым и самым одаренным помощником за последние десять лет работы в полиции. Лиза последовала за ним из СЭПО в ГКП. А потом вернулась на прежнее место, как только сам он вышел на пенсию. Сегодня она в звании старшего интенданта трудилась в штабе генерального директора полиции безопасности, хотя ей было всего тридцать пять лет.

В понедельник утром Юханссон отменил поездку на лечебную физкультуру и позвонил Лизе Маттей.

— Юханссон, — отчеканил он, как только она ответила.

— Ларс, рада слышать тебя. Согласно последним новостям из нашего кафетерия, ты чувствуешь себя все лучше и лучше.

— Со мной не произошло ничего страшного.

«Ларс, — подумал он. — А где привычное «шеф»?»

— Могу я чем-то помочь тебе?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Кроме того, сделать это можешь только ты. И без проволочек.

— Я готова встретиться с тобой через час, — сообщила Маттей. — Как много времени тебе понадобится?

— Пятнадцать минут, — сказал Юханссон.

«Малышка Лиза стала большой», — подумал он, положив трубку.

Спокойная, хорошо тренированная блондинка, со вкусом одетая, аккуратная, приятной наружности. «Лиза Маттей во всей красе, — подумал Юханссон, войдя в ее кабинет. — Кроме того, явно беременная, судя по ее круглому животику».

— Ларс, — сказала Лиза. — Как я рада тебя видеть. Можно тебя обнять?

— Ради бога, — ответил Юханссон и наклонился, чтобы ей было легче обхватить его руками.

— Знаешь, кто у тебя будет? — поинтересовался Юханссон, глядя на ее живот.

— Девочка. Уже выяснила. Не смогла сдержаться.

— А ее отец тоже полицейский?

— Ни в коей мере. Киновед. Работает в университете.

— Приятно слышать, — сказал Юханссон.

— Что я могу сделать для тебя, Ларс?

— Мне нужен ответ по пробе ДНК. Это щекотливая история. Если мы попадем в точку, я не хочу огласки.

— И какое дело стоит за ней?

— Нераскрытое убийство девятилетней девочки на сексуальной почве, совершенное двадцать пять лет назад. Срок давности по нему уже истек.

— Жасмин Эрмеган?

Лиза Маттей испытующе посмотрела на него.

— Да, — подтвердил Юханссон.

— Ты разобрался с ним?

— Да, — кивнул Юханссон. — Я почти на сто процентов уверен, что нашел его. Вдобавок он жив.

— Меня одолевает любопытство. Почему тебя заинтересовало убийство Жасмин? Оно ведь не из твоих старых дел?

— Требовалось чем-то заняться, пока я лежал в больнице.

— Ты верен себе, Ларс, — констатировала Маттей.

— Честно говоря, раньше я чувствовал себя лучше, — признался Юханссон. — Здесь его ДНК плюс заколка для волос, которая, насколько мне известно, принадлежала жертве, — добавил он и положил два пластиковых пакета на ее письменный стол.

— Кровь, — констатировала Маттей, подняв пакет с бумажной салфеткой.

— Да, — сказал Юханссон. — Иногда приходится приспосабливаться к обстоятельствам.

— И это заколка Жасмин?

— Да, — подтвердил Юханссон. — Я, конечно, не верю, что от нее будет какая-то польза, но стоит попробовать. У меня, правда, есть некоторые сомнения. Можно ли считать это вопросом государственной безопасности?

— Если мы попадем в точку, то определенно. Я полагаю, ты в курсе, кто отец Жасмин?

— Да, — сказал Юханссон, — но в новых реалиях…

— А для чего тогда нужны друзья? — спросила Маттей и улыбнулась. — Кроме того, я ведь работаю здесь.

— Звони, — сказал Юханссон и поднялся. — И береги себя, — продолжил он и кивнул в сторону ее круглого живота.

— Береги и ты себя, Ларс.

После обеда Юханссону пришла в голову одна идея. Он быстро взвесил ее и решил нарушить свои планы. Позвонил одному из старых знакомых.

— Слушаю, — сказал комиссар Тойвонен из криминального отдела полиции Сольны.

— Юханссон.

— Ничего себе, — удивился Тойвонен. — Как твои дела?

— Отлично, — сообщил Юханссон. — Ты по-прежнему так же хорошо умеешь держать язык за зубами?

— Еще лучше, — усмехнулся Тойвонен. — Устаю все больше и больше. Едва в состоянии разговаривать с самим собой, — объяснил он. — Чем я могу тебе помочь?

— Ты не мог бы проверить, не получали ли вы заявление вчера вечером? Фрёсунда. Парковочная площадка на площади. Примерно десять вечера. Телесные повреждения.

— Сейчас, секундочку, — сказал Тойвонен.

Подождать пришлось почти пять минут, но необходимую информацию Юханссон в конце концов получил.

— Извини за задержку, компьютерный сбой, — объяснил Тойвонен. — Пришлось связаться напрямую с коллегой, который занимается этим делом. Серьезное ограбление. Потерпевшего, его зовут Стаффан Нильссон, шестидесятого года рождения, ограбили за несколько минут до десяти вечера, когда он возвращался домой из пиццерии в том же районе.

— Серьезное ограбление?

— Да, — подтвердил Тойвонен. — Преступники, по словам потерпевшего их было двое, а возможно, трое, ничем не примечательные, если верить его описанию, забрали золотой «Ролекс», золотой зажим для купюр с двенадцатью тысячами крон, золотую цепочку с шеи и печатку из белого золота, которую он носил на левой руке. Всего на сумму примерно сто пятьдесят тысяч крон. Прогуливаться по вечерам в таком виде, — считай, самому спровоцировать преступление. Или у него просто дьявольски хорошая страховка.

— Свидетели?

— Никто ничего не видел. Потерпевшего сразу после нападения нашла пожилая пара, совершавшая вечернюю прогулку. Он сидел на тротуаре, и из носа у него шла кровь. Они позвонили один-один-два. Первый патруль прибыл на место через пять минут. Скорая сразу за ним.

— Камеры наблюдения?

— Там, где все произошло, их нет.

— Как чувствует себя потерпевший?

— Покинул больницу после оказания первой помощи уже в тот же вечер. Перелом носа. Не велика проблема. Это кто-то из твоих знакомых?

— Кто?

— Потерпевший.

— Какой потерпевший? — спросил Юханссон.

— Я понял, — сказал Тойвонен. — Береги себя.

* * *

«И как мне эту информацию использовать?» — подумал Юханссон.

83Вечер понедельника 16 августа 2010 года

Вечером у Ларса Мартина Юханссона шестидесяти семи лет состоялся часовой разговор с Максимом Макаровым двадцати трех лет. Макс поведал о событиях в своей жизни, о которых ему было невыносимо рассказывать, но Юханссон принудил его к этому, и вопрос, насколько правильно он поступил, так до конца жизни и остался для него без ответа.

Юханссон попросил Макса заварить для него чай. Совершенно неопасно просить русского приготовить его, независимо от пола. Такой, какой нравился Юханссону. Не английскую бурду. Русский чай. Потом они расположились в кабинете, и Юханссон рассказал, что Стаффану Нильссону явно не только сломали нос и вытерли потом не самым приятным для самолюбия сего господина способом. Его также ограбили, забрали зажим для купюр, деньги, часы, золотую цепь с шеи и кольцо с левого мизинца.

— Он лжет, — сказал Макс. — Никакой цепочки у него не было. Кольца и часов тоже, насколько я помню.

— Я верю тебе, — сказал Юханссон. — Вдобавок ты плохо соответствуешь его описанию преступников. Двоих, возможно, троих, не особенно похожих на тебя, если я правильно понял.

«Наш потерпевший уже наверняка написал заявление в свою страховую фирму», — подумал он.

— Это было нелегко, — признался Макс. — Мне трудно сдерживаться, общаясь с такими, как он.

— Я рад, что ты не забил его до смерти, — сказал Юханссон.

— Ради вас, шеф, я оставил его в живых только ради вас.

— Расскажи о детском доме, куда ты попал, — попросил он. — Порой полезно облегчить душу. Обещаю, все останется между нами.

— О’кей, — сказал Макс.

* * *

1993 год. Максиму Макарову шесть лет, и он только что потерял опору под ногами. Его бабушка умерла, и он остался абсолютно один, рядом никого, кто предложил бы ему еду и теплую постель. Ни одного взрослого, кто взял бы его за руку и утешил. Впереди детский дом, единственное пристанище для него и ему подобных.

Бывшая столица Российской империи Санкт-Петербург на берегах реки Невы. Пять миллионов жителей на участке суши, равном одной трети площади Стокгольма. Политизированные бюрократы Советского государства с их относительным порядком сейчас уступили место представителям дикого капитализма с их свободой для всех. Хотя персоны по большому счету остались те же самые.

Все обычные люди под гнетом массы навалившихся на них проблем, зарплаты и пенсии, которые выплачивают слишком поздно, если их вообще дают. Неожиданное изобилие товаров на прилавках, хотя лишь у немногих хватает средств на них. Постоянно увеличивающиеся цены на продукты. Преступность, растущая как на дрожжах. Советское общество благоденствия прекратило существование, на его место пришло свободное предпринимательство.

Это коснулось и таких, как Макс, маленьких детей, у кого не осталось взрослых, способных вести их по жизни. Взамен они получили детский дом, где, по крайней мере, им предлагали трехразовое питание, крышу над головой, взбучку в любое время дня и ночи для тех, кто не в состоянии позаботиться о себе или просто описался. А также надежду на усыновление. Что они получат новых маму и папу, и те заберут их оттуда в новую жизнь в капиталистическом раю на приличном расстоянии от Санкт-Петербурга со всеми его проблемами.

— Я рос на Гражданке, — сказал Макс.

— Где-то в пригородах? — спросил Юханссон, который плохо ориентировался в Санкт-Петербурге, хотя бывал там и до, и после падения коммунистического режима.

— В том городе почти нет никаких пригородов, — сказал Макс и покачал головой. — Гражданка — это трущобы. Одно время детские дома там были почти в каждом квартале. Сейчас все изменилось. Худшее позади. Я думаю, их персонал не может больше продавать детей. По-моему, Путин прекратил все это.

* * *

Продажа детей проходила по правилам, которые действуют в торговле большинством товаров. Цена устанавливалась в зависимости от спроса и предложения, и заказчики, естественно, имели предпочтения, когда речь шла о детях. К ним относились как можно меньший возраст, хорошее здоровье и красивая внешность.

— Поэтому ты пролетал, — констатировал Юханссон и ухмыльнулся.

— Нетрудно догадаться. — Макс улыбнулся в ответ. — Я выглядел точно как сегодня, хотя был не больше игральной карты в то время.

— В общем, удача обходила тебя стороной, — сделал вывод Юханссон.

— Однажды я приглянулся толстому финну с еще более толстой женой. Он сразу принялся тискать меня, а я подпрыгнул и ударил его головой. Нетрудно догадаться, как мне потом досталось. Я спал на животе весь остаток недели.

Заведение, где Макс прожил четыре года, располагалось в старом больничном здании, по минимуму подремонтированном и переделанном в детский дом за год до того, как он туда попал. Там находилось триста детей и двадцать сотрудников, почти все женщины. Дети были рассортированы по тому же принципу, словно дело касалось содержимого обычного бюро. Младенцы и малыши в самом низу, дети от шести до двенадцати лет на следующем этаже, а как только они поднимались выше по лестнице, там их уже разделяли на мальчиков и девочек и направляли в разные концы длинного коридора. Самые взрослые располагались на самом верху, а когда им исполнялось пятнадцать, наступала пора переезжать в другой дом.

— Когда у тебя появлялись волосы в паху, ты перебирался на верхний этаж. Если бы мать протянула еще год, я бы попал туда. И тогда пиши пропало.

— Могу представить себе, — сказал Юханссон.

— У меня были старшие товарищи, жившие там. Все, кого я знал, уже мертвы. Алкоголь, наркотики, преступления. Ты попадал из детдома прямо на улицу. Один из моих лучших друзей, который был на четыре года старше меня, тайком пронес внутрь бутылку древесного спирта и выпил ее. Парень умер в ту же ночь, ему было тринадцать лет.

— Вы не получали никакого образования? Наверное, ходили в какую-то школу?

— Конечно, ходили, — сказал Макс. — Школа находилась в соседнем доме. Там нас учили читать, писать, считать, но главным образом практическим вещам. Приходилось работать в мастерской. Я, например, целый год сколачивал грузовые поддоны. А до этого мыл посуду и чистил картошку. Спасибо нашему персоналу за трудовое воспитание, приносившее им приличный доход. На нашем умении читать они ведь не могли зарабатывать. А заказчиков, нуждавшихся в дешевых руках, хватало. Рестораны, маленькие производства, обычные магазины, строительные фирмы. Например, мог приехать грузовик и выгрузить у нас во дворе гору строительного мусора. Тогда мы вываливались на улицу и начинали вытаскивать гвозди, сортировать доски и складывать в кучи. Отбивать штукатурку от старых кирпичей. Прямо как в кино о семи гномах. Хотя они ведь трудились в шахте, насколько я помню.

— Угу, — буркнул Юханссон и вздохнул.

«Что я могу сказать, — подумал он. — Что сам задолго до того, как пошел в школу, обычно сидел на кухне дома в усадьбе и колол щепки для печки, в то время как мама Эльна упрашивала меня выпить какао со сливками и свежеиспеченными булочками с корицей».

— В том, что мы учились обходиться собственными силами, нет ничего плохого, — сказал Макс, словно прочитал мысли Юханссона. — Но мы же фактически были рабами персонала. Если им не удавалось заработать, продавая нас западным богачам, они брали свое, заставляя нас пахать бесплатно. А обучение письму и чтению было всего лишь фасадом для их делишек.

— Нелегко вам приходилось, — заметил Юханссон.

— Кому-то ведь бывает и совсем несладко, — сказал Макс и пожал плечами. — И не то, о чем я рассказал, самое плохое. Случалось кое-что и похуже.

— Расскажи об этом, — попросил Юханссон.

— Я не уверен, захочет ли шеф слушать подобное.

— Увидим, — ответил Юханссон.

— О’кей.

Макс пожал плечами.

— У меня был лучший друг, девочка, на несколько лет старше меня. Мы попали в детдом почти одновременно. Она на несколько месяцев раньше. Мы и прежде были знакомы — жили в одном квартале. Она стала мне как бы старшей сестрой, ее звали Надежда. Надежда Назарова.

«Наверное, я зря все это затеял», — подумал Юханссон, увидев выражение глаз Макса.

— Если ты можешь, — сказал он. — Расскажи мне о Надежде.

84Вечер понедельника 16 августа 2010 года

Надежда Назарова была на три года старше Макса. Она жила в том же квартале, где и он, наискось через двор. Делила его с ним и сотней других детей того же возраста, которые росли там же. Своего отца она не знала, его роль в ее семье играли сменяющие друг друга мужики ее матери. Все не лучшего толка. Ее мать умерла за месяц до того, как не стало бабушки Макса.

— И что с ней случилось? — спросил Юханссон.

— Она свалилась со строительных лесов, пьяная. Скончалась на месте.

— Чем, черт возьми, она занималась там, на лесах? — поинтересовался Юханссон.

— Работала, — ответил Макс. — Была маляром-штукатуром, приводила в порядок фасад здания.

— Понятно, — вздохнул Юханссон.

Когда Макс в возрасте шести лет попал в детский дом, девятилетняя Надя уже находилась там.

— Она стала моей старшей сестрой, — сказал Макс. И кивнул, главным образом для себя, не подумав о Юханссоне, лежавшем рядом на диване. — Мы попали в одно и то же отделение, в разные помещения, конечно, я же был мальчиком, а она девочкой, но мы виделись почти постоянно. По вечерам, когда все спали, она тайком пробиралась к нам и обнимала меня, — продолжил Макс. — Шепотом разговаривала со мной, рассказывала мне сказки на ухо, пока я не засыпал.

— Что произошло потом? — спросил Юханссон, хотя уже в деталях просчитал дальнейший ход событий.

— Надя была очень красивой. Хотя ей исполнилось уже девять лет, многие хотели удочерить ее.

— Но она оставалась с тобой, — констатировал Юханссон.

— Конечно, она же обещала заботиться обо мне, пока мы не станем большими и не сможем переехать в собственный дом. Мы мечтали, как поженимся и заведем маленьких детей, которых будем очень любить. Однажды шведская пара захотела забрать ее любой ценой. Они выглядели вполне нормальными. Он был каким-то директором, его жена учительницей, и они жили в Вестеросе. Я почти абсолютно уверен в этом. Именно в Вестеросе в Швеции.

— И что произошло? — спросил Юханссон.

— Я уже совсем отчаялся. Ничего нельзя сделать, подумал я. Но Надя разыграла истерический припадок, завалилась на пол, пыталась выцарапать глаза женщине из Вестероса. Воспитатели утащили ее и заперли в кладовку. Шведская пара увезла с собой другого ребенка, малыша, не произнесшего ни звука. В общем, тогда все обошлось. Представляешь, как я радовался?

Потом у нее появилась растительность между ног, — сказал Макс. — И все закончилось, закончилось по-настоящему.

Период полового созревания наступил у Нади, когда ей еще не исполнилось двенадцати. У нее появилась грудь и волосы в интимных местах. И точно как все другие она попала на первое гинекологическое обследование к врачу детдома. И точно как все иные будущие женщины, привлекательные с его точки зрения, приобрела свой первый сексуальный опыт.

— Он трахался с ней, — сказал Макс с отсутствующим взглядом. — И со всеми девочками в детском доме, как только у них появлялись волосы в промежности. Все дети знали об этом. Хотя никто из взрослых, работавших там, даже не догадывался. Во всяком случае, так они заявили, когда появилась полиция. Надю как подменили. Казалось, я для нее больше не существую. Она не хотела разговаривать со мной. Ходила как зомби.

— А почему туда пришла полиция? — спросил Юханссон.

— Надя умерла той ночью, — сказал Макс. — Когда он в последний раз залез на нее. Он всегда занимался этим у себя в кабинете, и предварительно накачал ее спиртным. И влил в себя наверняка литр водки. Потом он заснул. Отрубился просто. Надю же привязал к стулу, где девочки должны сидеть при обследовании. Она тоже заснула или потеряла сознание. Я не знаю.

— Откуда тебе все это известно? — спросил Юханссон.

— Я нашел ее, — ответил Макс. Он поднялся рывком с мгновенно осунувшимся, бледным, окаменевшим лицом. — Извините, шеф. — Он прижал кулак к губам и исчез за дверью.

— О’кей, — сказал Макс, когда вернулся десять минут спустя. — На чем мы остановились?

— Ты нашел ее, — напомнил Юханссон.

— Да, — сказал Макс. — Среди ночи мне понадобилось в туалет. Сортир находился рядом с кабинетом врача. Не знаю почему, но внезапно я все понял. Дверь оказалась запертой, я взял огнетушитель и ударом выбил ее внутрь.

Надя была уже мертва. Я, конечно, не сразу это понял, тряс ее, пытался привести в чувство. Она, очевидно, захлебнулась собственной блевотиной. Дяденька доктор спал на полу, мертвецки пьяный. Я взял огнетушитель и опустил его ему на голову. Успел ударить только один раз, прежде чем прибежал персонал и меня завалили на пол. Затем появилась полиция.

— И что произошло потом?

— Ему пришлось уйти. Тем все и закончилось. Если шефа интересует, его звали Александр Константинов. Он работал врачом в нескольких детских домах. Когда попал в колонию в первый раз, в Швеции, значит, я сбежал. Перебрался на судне в Финляндию, а оттуда паромом в Санкт-Петербург. Собирался довести дело до конца, передать ему последний привет от Нади и от меня.

— Сколько лет тебе к тому времени исполнилось? — поинтересовался Юханссон.

— Шестнадцать, — ответил Макс. — Но я был уже крепкий, как сейчас.

— Ты добрался до него?

— Нет, — сказал Макс. — Оказалось, он умер годом раньше. Пьяный свалился в Неву и утонул. Это стало второй самой большой печалью в моей жизни.

— Я понимаю, — сказал Юханссон.

— Нет, — сказал Макс. — При всем уважении, хорошие люди вроде вас, шеф, ни черта не понимают в подобном. И слава богу. Как я слышал от Эверта, шеф дьявольски хорошо умел ловить убийц во времена, когда занимал большой пост в полиции. Это не считается. Я говорю совершенно о другом.

Когда вы попросили меня проверить карточку из автомобильного регистра на этого педофила Стаффана Нильссона, убившего маленькую девочку, я чуть не поверил в Бога.

— Почему? — спросил Юханссон.

— Во-первых, он родился в тысяча 1960-м, в том самом году, когда и доктор Константинов. Во-вторых, они похожи внешне. Я нашел фотографию Нильссона в Интернете. Они вполне могли бы сойти за братьев. Родственные души: Константинов, Нильссон и им подобные. Взрослые мужчины, которые трахают и убивают маленьких девочек, они же как братья. Перед тем как ударить его по носу, я поверил, что Бог есть на свете. Он подарил мне Стаффана Нильссона вместо Александра Константинова, к сожалению успевшего утонуть, прежде чем я добрался до него.

— Я рад, что ты не убил его, — сказал Юханссон.

— Спасибо вам, шеф, — ответил Макс. — Как раз когда я собирался сделать это, мне пришло в голову, что он принадлежит не мне. Шеф ведь нашел его, поэтому ему он и принадлежит. И я ничего не могу изменить.

85Вторник 17 августа 2010 года

— К вам посетитель, шеф, — сообщила Матильда и кивнула Юханссону, который лежал у себя на диване, собираясь в тишине и покое переварить обед.

— Ярнебринг, — сказал Юханссон.

«Неужели трудно позвонить заранее», — подумал он раздраженно.

— Не-а, — ответила Матильда. — Никаких волков в зоне прямой видимости. Малыш Макс сидит у себя в комнате и играет в компьютер. А друг шефа сидит дома в своем логове или грызет какого-нибудь невинного беднягу, попавшегося ему в городе.

— Кто же тогда?

— Женщина. Молодая и красивая.

— Такая же красавица, как ты? — спросил Юханссон, внезапно придя в хорошее настроение.

— Пожалуй, — подтвердила Матильда. — Но другого типа, скажем так.

— Лиза Маттей, — предположил Юханссон. Сейчас он чувствовал себя совершенно спокойным. И как бы в другом измерении. Таким он обычно становился от маленьких белых таблеток, которые наверняка принимал слишком часто.

— Лиза Маттей, — подтвердила Матильда. — Если верить ей, она знает шефа. По ее словам, шеф в курсе, о чем пойдет речь. Надеется, что она не помешает.

— Конечно, зови скорее, — потребовал он.

— Садись, Лиза, — сказал Юханссон, когда гостья вошла в комнату, и показал на кресло, ближайшее к своему дивану. — Я могу чем-то угостить тебя?

— Чашки чая будет достаточно, — ответила Лиза и кивнула Матильде.

— А мне двойной эспрессо без молока. Потом ты оставишь нас, — сказал Юханссон и указал в направлении кухни.

— Как у тебя дела, Ларс? — спросила Лиза Маттей и села, благопристойно скрестив ноги. Край ее синей юбки находился как раз ниже колен. — Ты выглядишь даже бодрее, чем вчера, — сказала она.

— Замечательно, — ответил Юханссон.

— Очень приятная комната. — Лиза Маттей одобрительно кивнула в направлении книжных полок.

— Черт с этим сейчас, — проворчал Юханссон. — Давай прямо к делу.

— Да, — сказала Лиза Маттей и серьезно посмотрела на него. — С момента нашей первой встречи с тобой, а с той поры минуло ведь, наверное, более десяти лет, я надеялась, что ты когда-нибудь ошибешься. Что такое в виде исключения может произойти и с тобой.

«Но не тут-то было», — констатировал Юханссон.

— Да, — сказала Лиза Маттей. — Какая глупость с моей стороны. ДНК из крови на салфетке, которую ты мне дал, совпадает с ДНК, выделенным из спермы преступника, найденной на теле Жасмин. По мнению наших экспертов, вероятность ее принадлежности кому-нибудь другому менее одного на миллиард. Вдобавок удалось найти ДНК на заколке для волос. Микроскопический фрагмент кожи на внутренней стороне.

— И кому он принадлежит? — спросил Юханссон.

— Жасмин Эрмеган, — сказала Маттей и инстинктивно закрыла рукой свой круглый живот, как бы защищая его от неведомой опасности.

86Вторник 17 августа 2010 года

— У меня есть вопросы, как ты понимаешь, — сказала Лиза Маттей. — Надеюсь, у тебя нет возражений?

— Естественно нет, — ответил Юханссон. — Спрашивай.

— Первый, как бы привет от эксперта, делавшего пробу ДНК. Кровь с салфетки. По его мнению, она из носа, что немного необычно в такой связи.

«Приехали», — подумал Юханссон.

— Почему он так решил?

— Волосы из носа в крови, три штуки, если быть точным. Поскольку кто-то довольно жестко вытер ее, меня тоже одолевает любопытство.

— Ничего серьезного, — сказал Юханссон и пожал плечами. — Все из-за спешки, один из моих помощников проявил нетерпение. Опять же не та ситуация, когда можно попросить его разрешения сунуть в рот палочку с ваткой, как ты, конечно, понимаешь.

— Есть и другие способы, — возразила Лиза Маттей. — И такие, что он не заподозрил бы ничего.

— Он не курит и не жует табак. У него в доме мусоропровод. Он тщательно запирает дверь своей квартиры, а его автомобиль всегда закрыт и поставлен на сигнализацию. Если он сидел и пил в кабаке, то никогда не забывал на столике свой бокал. Ярнебринг потратил неделю на него, и без успеха.

— Ты мог позвонить мне, — сказала Лиза Маттей с нежной улыбкой.

— Конечно, — согласился Юханссон. — И еще массе бывших коллег, кого я знаю с той поры, когда сам работал. Парни из пикета наверняка смогли бы организовать все за четверть часа совершенно независимо от того, как много ссадин понадобилось бы. Но я предпочел не делать этого. Тебе не о чем беспокоиться. Сей господин цел и невредим. Выглядит гораздо бодрее меня, если тебе интересно. Пребывает в полном здравии несмотря на то, что сотворил с бедной девочкой двадцать пять лет назад. Не волнуйся за него.

— Он меня меньше всего беспокоит. Насколько я поняла, ты уже выяснил о нем почти все.

— Я выяснил самое обычное, принимая в расчет мой сегодняшний статус пенсионера, плюс нежелание общаться с бывшими коллегами, которые никогда не умели держать язык за зубами, и кроме того, у меня недавно образовался тромб в башке.

— Ты можешь сообщить мне его данные? — спросила Маттей. — Это значительно упростило бы дело, как ты понимаешь.

— Давай вернемся к этому через неделю, чтобы я смог подумать как следует.

— Он несудим?

— В Швеции нет. Он по-прежнему активный педофил? В этом у меня нет сомнений. Числятся ли за ним еще грехи? Наверняка, но, вероятно, ничего близкого к истории с Жасмин. Тебе и твоим коллегам не стоит надеяться, что я нашел для вас неизвестного серийного убийцу.

— Я выложила его ДНК в международную сеть. Данная информация исключительно для тебя. Я сделала это прежде, чем приехала сюда.

— Тогда остается только держать кулаки и надеяться, что все решится таким путем, — сказал Юханссон. — Ищите в местах, где обычно гнездятся такие, как он. Я начал бы с Таиланда на твоем месте. О Швеции и наших ближайших скандинавских соседях, по-моему, можно забыть. Я не помню там нераскрытых убийств маленьких девочек на сексуальной почве. Исчезновений или других серьезных преступлений, связанных с педофилией, тоже.

— По данному пункту я целиком и полностью с тобой согласна, — сказала Лиза Маттей и улыбнулась. — Это я приказала проверить уже вчера. Еще один вопрос. Как бы ты описал его в социальном отношении?

— Швед, среднего возраста, одинокий, бездетный, особо успешным или неудачником не назовешь, зарабатывает на хлеб разными аферами в сфере недвижимости. Если тебе интересно, он выглядит совершенно нормальным. Даже приятным. Уж никак не Андерс Эклунд.

— Я все поняла. — Лиза Маттей вздохнула.

— Я тоже понял и гораздо раньше тебя, — сказал Юханссон. — Если все всплывет наружу, при мысли об отце Жасмин и о том, что нам о нем известно, можешь быть уверена, тебе придется разбираться с взрывоопасной проблемой политического характера.

— Не беспокойся по этому поводу. Я уже проинформировала обо всем исполнительного директора.

— И что он сказал?

— Передал тебе привет и надеется на твое скорейшее выздоровление. И если решишь начать работать снова, тебе достаточно просто позвонить ему. У него по сути дела такое же мнение, как и у тебя. Йозефа Саймона можно рассматривать настолько серьезным противником, что наш преступник заслуживает защиты со стороны шведского государства.

Последний вопрос, — сказала Маттей, поднялась и кивнула в направлении картонных коробок, стоявших на полу в его кабинете.

— Спрашивай, — разрешил Юханссон.

«Последний вопрос перед тем, как я проглочу еще одну таблетку от головной боли», — подумал он.

— Как много времени понадобилось бы мне и моим помощникам, чтобы найти его?

— Больше недели в любом случае. Поэтому не утруждайся понапрасну.

— Хорошо, через неделю ты дашь знать о себе и сообщишь, кто он.

— Если только ты и твои товарищи не станут следить за мной, — сказал Юханссон и улыбнулся.

— У меня никогда и мысли не возникло бы следить за человеком, который видит сквозь стены, — рассмеялась в ответ Лиза Маттей. — А если бы кому-то из моих коллег пришла в голову столь нелепая идея, я сразу заставила бы его с ней расстаться.

— Береги себя, Лиза, — сказал Юханссон и кивнул на ее круглый живот.

Она наклонилась над ним и заключила в свои объятия. «Интересно, увижу ли я ее ребенка? — подумал он неожиданно. И взмолился: — Уходи, — чувствуя, как у него перехватило горло. — Уходи скорее, пока я не разревелся».

Часть пятая