— Ты про «Уолдорф-Асторию»? Ты же знаешь, что номера там долларов по четыреста за ночь, если не больше.
— Разве я не стою этого?
Как выяснилось, стоила. Поскольку не прошло и часа, как нам достался номер на десятом этаже и бесплатное шампанское в придачу.
— Нет ничего, — сказал Уилл, открывая дверь роскошного гостиничного номера и впуская меня первой, — чего я бы не сделал ради тебя.
Внутри оказались камин, терраса, мини-бар и роскошная ванна, в которой можно нежиться, любуясь из окна видом на город.
Персонал отеля обращался к нам «мистер и миссис Фоуст».
— Желаем приятно провести время, мистер и миссис Фоуст.
Я вообразила мир, в котором я — миссис Фоуст. В котором я живу в доме Уилла вместе с ним. В котором я выносила и вырастила его детей. Это была бы прекрасная жизнь.
Но я не хотела быть второй Сэйди. Я гораздо лучше нее.
Уилл говорил искренне: он был готов сделать что угодно ради меня и раз за разом доказывал это. Осыпа́л милыми безделушками, писал любовные письма, дарил подарки. Приводил к себе домой, когда там никого не было. Дом оказался совсем не похож на мрачную двухкомнатную квартирку на севере Чикаго, где когда-то обитали мы с Сэйди. Где кругом околачивались пьяницы и бродяги, попрошайничая у нас, когда мы выходили на улицу. Не то чтобы у нас были лишние деньги. Да если б и были, я никогда не отличалась щедростью. В отличие от Сэйди, которая вечно искала в сумочке мелочь, а пьянчуги и бродяги липли к ней, словно вши к волосам.
Они пытались приставать и ко мне. Я послала их на три буквы.
Оказавшись в их доме в первый раз, я провела ладонью по подлокотнику кожаного дивана. С удовольствием потрогала стеклянные вазы, канделябры и другие — явно дорогие — предметы. Сэйди, которую я знала раньше, никогда не смогла бы позволить себе такое. Наверное, хорошо быть врачом с соответствующей зарплатой.
Уилл направился в спальню. Я — за ним.
На прикроватном столике их с Сэйди фотография. Свадебная фотография. Прелестная картинка. На снимке они стоят посреди улицы. Фокус на них, фон размыт. Весенние цветущие деревья раскинули над ними ветви. В отличие от большинства новобрачных, они не пялились в камеру с дурацкими улыбочками на губах по просьбе фотографа. Вместо этого целовались, прильнув друг к другу. Глаза Сэйди были прикрыты, а Уилл смотрел на нее так, словно она самая прекрасная женщина на свете. Его рука обнимала ее за талию, рука Сэйди лежала на его груди. В воздухе вокруг новобрачных рассыпа́лись рисовые зернышки — символ процветания, плодовитости и удачи.
Уилл заметил, что я разглядываю снимок.
— У тебя хорошенькая жена, — сказала я, чтобы сохранить лицо. Как будто никогда прежде не встречала ее. Хотя на самом деле никакая Сэйди не хорошенькая — обычная в лучшем случае.
— Да, пожалуй, — ответил Уилл с виноватым видом.
Мысленно я твердила, что он просто не мог ответить по-другому. Что ответить по-другому было бы неправильно с его точки зрения. Что он на самом деле не считал Сэйди хорошенькой.
Он приблизился, провел ладонями по моим волосам и страстно поцеловал:
— Ты прекрасна.
«Прекрасна» — лучший комплимент, чем «хорошенькая». Значит, в его глазах я красивее Сэйди.
Уилл потянул меня к кровати и сбросил подушки на пол.
— Разве твоя жена не будет против? — хихикнула я, присаживаясь на край.
Думаю, уже ясно, что я не отличаюсь высокой нравственностью. Но я допускала, что Уилл слеплен из другого теста.
Он подошел, сунул руку мне под юбку и озорно улыбнулся:
— Надеюсь, что так.
После этого мы больше не заговаривали о его жене.
Вскоре я узнала, что до свадьбы Уилл был дамским угодником. Донжуаном — из тех мужчин, которые думают, что никогда не остепенятся.
Как говорится, от старых привычек трудно избавиться. И Сэйди держала его на коротком поводке…
Но, как бы мы ни старались, людей не изменить. Поэтому Сэйди держала его в узде, как когда-то меня. Если б она нашла мои зажигалки и сигареты, они тут же испарились бы, а если б я забыла закрыть за собой дверь ее комнаты, то она сменила бы замки. Она была той еще педанткой. И настоящим тираном.
Я видела по глазам Уилла, что Сэйди старалась приручить его, лишить мужественности.
А я позволяла ему почувствовать себя мужчиной.
Сэйди
На часах семь тридцать. Имоджен до сих пор нет. Уилл, кажется, не беспокоится. Даже после того, как я начинаю давить, спрашивая, с кем она занимается и где живет ее подруга.
— Уилл, я знаю, тебе хочется верить в лучшее. Но мы же оба прекрасно понимаем, что она не учит испанский.
Муж пожимает плечами.
— Сэйди, она ведет себя как обычный подросток.
— Как наглый и хулиганистый подросток, — возражаю я с бесстрастным выражением лица.
Отто четырнадцать — тоже подросток. Но завтра ему в школу, и сейчас он дома, с нами, как полагается.
Уилл бросает грязную губку для посуды в раковину и поворачивается ко мне с великодушной улыбкой.
— Когда-то я тоже был хулиганистым подростком — и посмотри, в кого вырос. С ней все будет в порядке.
На кухню входит Отто с тетрадью и учебником по геометрии. Муж с сыном садятся за стол и приступают к домашнему заданию. Тейт включает телевизор в гостиной и сворачивается калачиком под одеялом: смотреть мультик.
Я несу наверх бокал вина. В планах — долгое расслабление в теплой ванне. Но на верхней ступеньке лестницы я обнаруживаю, что меня тянет не в ванную, а в комнату Имоджен.
Подхожу. Прижимаю ладонь к двери и распахиваю ее, не обращая внимания на табличку с требованием держаться подальше. Вхожу, нащупываю на стене выключатель и зажигаю свет. Теперь все видно. Я замечаю кучу разбросанной по полу темной одежды. Ее так много, что приходится отодвигать в сторону, чтобы не наступить.
Пахнет благовониями. Коробка с ароматическими палочками лежит на столе рядом с держателем в форме свернувшейся змеи. Видимо, палочки вставляются прямо в пасть. И запах все еще довольно сильный. Интересно, заходила ли Имоджен сюда после школы и зажигала ли благовония, прежде чем уйти… туда, где бы она сейчас ни находилась. Письменный стол деревянный, старый. Имоджен вырезала на нем слова. Нехорошие слова. Злые.
Катитесь к черту. Ненавижу вас.
Делаю глоток вина, прежде чем поставить бокал на стол. Провожу пальцем по деревянным бороздкам, задумавшись, не этот ли почерк я видела и на стекле своей машины. Жаль, я не догадалась сфотографировать надпись, прежде чем она растаяла. Можно было бы сравнить форму букв. Тогда я знала бы наверняка.
Это первый раз, когда я зашла в комнату Имоджен. Я пришла сюда не шпионить, но теперь этот дом принадлежит моей семье, и я чувствую, что имею на это право. Хотя Уиллу не понравилось бы. Голоса мужа и сына из кухни едва слышны. Они понятия не имеют, где я сейчас.
Сначала заглядываю в ящики письменного стола. Там находится именно то, что и ожидаешь увидеть в ящике стола: ручки, бумага, скрепки. Затем забираюсь на стул и провожу рукой по книжной полке над столом. Результат — полная ладонь пыли. Спускаюсь обратно на пол.
Подхожу к прикроватной тумбочке и дергаю за ручку. Содержимое тумбочки разнообразно. Детская книжка, скомканные салфетки, закладка. Презерватив. Вытаскиваю его и пару секунд рассматриваю, раздумывая, сказать ли Уиллу. Имоджен шестнадцать. В наше время шестнадцатилетние занимаются сексом. Но презерватив, по крайней мере, означает, что Имоджен не делает глупостей и предохраняется. Не могу ее винить. Будь у нас отношения получше, я бы поговорила с ней как женщина с женщиной. Однако что есть, то есть. Как бы то ни было, теперь, когда девушка достигла определенной зрелости, ей пора навестить гинеколога. Да, это, пожалуй, лучший выход из положения.
Кладу презерватив на место. И обнаруживаю фото.
Судя по телосложению и остаткам прически — остальная часть снимка выскоблена кем-то явно разгневанным, — там изображен мужчина. Его лицо стерто, как стертый ребром монеты лотерейный билет. Интересно, кто это. Интересно, откуда Имоджен его знает и почему так разозлилась, что сделала такое.
Опускаюсь на четвереньки, заглядываю под кровать, роюсь в карманах разбросанной по полу одежды. Потом поднимаюсь, иду к шкафу и открываю дверцу. Вслепую нашариваю выключатель и дергаю.
Не хотелось бы, чтобы Уилл узнал, что я хозяйничаю в комнате Имоджен. Задерживаю дыхание, прислушиваясь к звукам снизу. Ничего, кроме идущего по телевизору мультика Тейта и его детского смеха. Если б только он мог остаться таким навсегда… Уилл и Отто молчат: наверное, склонились над разложенными на столе тетрадями и сосредоточенно думают.
Вскоре после происшествия с Отто я прочла статью, как правильно обыскивать комнату сына или дочери-подростка — в какие места заглядывать. Оказывается, не в очевидные вроде ящиков письменного стола, а в нестандартные: потайные карманы в подкладке куртки, электрические розетки, банки из-под газировки с двойным дном. Цель родительских поисков внешне тоже не всегда вызывает подозрения: чистящие средства, пластиковые пакеты, лекарства, продаваемые без рецепта, — все это подростки запросто могут использовать не по назначению.
Вообще-то я никогда не рылась в комнате Отто. Не было необходимости. То происшествие стало исключением. Отто усвоил урок, мы с ним побеседовали. Подобное больше не повторится.
А вот Имоджен для меня — как закрытая книга. Она почти не разговаривает — максимум произносит одно предложение и то внезапно. Я ничего не знаю ни о ней самой, ни о ее сексуальном партнере (она занимается сексом здесь, в этой комнате, когда нас с Уиллом нет? или вылезает в окно по ночам?); ни о девушках, в компании которых она курит; ни о том, что делает, когда не торопится домой. Нам следует больше узнать о ней. Лучше контролировать ситуацию. Мы ведем себя безответственно, но каждый раз, когда я заговариваю с Уиллом на эту тему — кто такая Имоджен и чем она занимается, — он отмахивается, отвечая, что нам нельзя слишком сильно давить. Что она сама откроется, когда будет готова.