Если отцу нравится Фальшивая Мама, то очень может быть, что она никогда не уйдет. Мышке этого не хотелось. Потому что Фальшивая Мама иногда напрягала ее, а иногда пугала.
Теперь Мышка сочиняла в своей голове истории о плохих вещах, которые происходили с воображаемой женщиной по имени Фальшивая Мама. То она падала со скрипучих ступенек и ударялась головой. То проваливалась в одну из кроличьих нор, исчезая под клочьями меха и шерсти, и не могла выбраться. Или просто исчезала. И Мышке было наплевать, куда и почему.
Сэйди
В вечернем воздухе веет холодом. Температура быстро падает. Выруливаю со стоянки и направляюсь домой. Уилла с Тейтом сегодня нет: уехали играть в лего. Это меня беспокоит. Когда мужа нет рядом, он не может служить буфером между Имоджен и мной.
Но я стараюсь не беспокоиться. Я большая девочка и могу о себе позаботиться. К тому же я тоже являюсь опекуном Имоджен и по закону обязана присматривать за ней до ее совершеннолетия. Если я захочу обыскать ее комнату, то имею на это полное право. Кстати, у меня есть вопросы, на которые хотелось бы получить ответы. Например, чье лицо она соскоблила с фотографии? Того самого автора записки, которую я нашла в кармане толстовки? Мне показалось, что это записка о разрыве романтических отношений. Там говорилось про «двойную жизнь» — наверное, другой женщиной была Имоджен. Наверное, он женат и разбил ей сердце. Но кто он такой?
Я выезжаю на подъездную дорожку и останавливаюсь. Оглядываюсь, прежде чем выйти из безопасного автомобиля, чтобы убедиться: здесь никого. Но на улице сумрачно, почти темень. Точно никого?.. Быстро выбираюсь из машины и спешу в безопасный дом. Закрываю за собой дверь. Дважды дергаю за ручку, чтобы убедиться: она надежно заперта.
Затем направляюсь на кухню. На плите запеканка, завернутая в фольгу, чтобы не остыла. Сверху записка: «Целую, Уилл». На кухне меня ждут только собаки: уставились, раскрыв зубастые пасти, и умоляют выпустить их наружу. Я открываю заднюю дверь. Они мчатся прямиком в угол двора — заниматься своими раскопками.
Поднимаюсь по скрипучим ступенькам и обнаруживаю, что дверь в спальню Имоджен закрыта. И не просто закрыта, а заперта, чтобы я не могла войти при всем желании. Приглядевшись, вижу новый замок — навесной, прицепленный к дверной ручке. Теперь дверь запирается и снаружи. Видимо, Имоджен сама повесила его. Специально от меня.
Из динамика блютус грохочут рок-группы — «Корн», «Драунинг пул» и тому подобные. Громкость выставлена на максимум, чтобы все слова были четко слышны. Песни в основном про мертвецов. Жуткая ненормативная лексика. Динамик буквально истекает ненавистью, которая расползается по нашему дому. Но сейчас Тейт не слышит, так что я не вмешиваюсь.
Иду к Отто, легонько стучу и зову, стараясь перекрыть грохот из комнаты Имоджен:
— Отто, я дома.
Он открывает дверь. Смотрю на сына и замечаю, что с каждым днем он все больше похож на Уилла. Повзрослел, черты лица стали острее, детская припухлость исчезла. Он постоянно растет — наконец-то произошел скачок. Раньше Отто казался таким маленьким по сравнению с другими мальчишками. Пусть не прямо сейчас, но скоро он окажется вровень с ними. Отто красив, как Уилл. Очень скоро девушки начнут при виде него пускать слюнки. Просто пока он об этом не подозревает.
— Как прошел день? — спрашиваю я. Он пожимает плечами.
— Нормально, наверное.
— «Наверное?»
Мне хочется узнать больше: как на самом деле прошел его школьный день, ладит ли он с другими ребятами, нравятся ли ему учителя, заводит ли новых друзей. Когда Отто не отвечает, я продолжаю:
— Как оценить его по шкале от одного до десяти?
Звучит глупо, конечно: такие вопросы задают врачи, пытаясь оценить степень недомогания пациента. Отто снова пожимает плечами и отвечает: шесть. Значит, день обычный, ничем не примечательный, в общем, нормальный.
— На дом что-то задали?
— Немного.
— Помощь нужна?
Сын качает головой, давая понять, что справится и сам.
Направляясь в спальню переодеться, я замечаю, что из-под двери, ведущей на чердак, пробивается свет. На чердаке его не зажигают, потому что именно там Элис покончила с собой. Я попросила мальчишек никогда туда не подниматься. Считаю, никому не нужно туда ходить.
Сыновья знают, что мы унаследовали дом от их тети, но не знают, как именно она умерла. Им неизвестно, что в один непрекрасный день Элис накинула петлю на шею, закрепив другой конец на потолочной балке, и соскочила с табурета. Я же, как врач, знаю: после того, как петля затянулась на шее, впившись в челюсть, Элис еще пыталась глотнуть воздуха, борясь с тяжестью собственного тела. И потеряла сознание только через несколько минут. Это очень мучительно. И даже после потери сознания ее тело продолжало биться в конвульсиях. Она умерла гораздо позже, минут через двадцать, если не больше. Не самый приятный способ уйти из жизни.
Уиллу тяжело говорить о сестре, и я его понимаю. После смерти отца мне тоже было тяжело говорить о нем. У меня не самая лучшая память, но я отчетливо помню то время, когда мне было лет одиннадцать и мы жили в пригороде Чикаго. Отец работал в универмаге и каждый день ездил электричкой в центр города. Я была уже большой и самостоятельной, чтобы оставаться без присмотра. Сама ходила в школу и возвращалась домой. Никто не говорил мне делать домашние задания — я была достаточно ответственной. Сама готовила ужин, мыла посуду, вовремя ложилась спать. Отец, как правило, выпивал кружку-другую пива по пути домой, а выйдя из электрички, задерживался в местном баре и приходил, когда я уже спала. Я слышала сквозь сон, как он, спотыкаясь, бродит по дому и что-то роняет. Наутро приходилось убирать беспорядок.
Я самостоятельно закончила колледж. Жила одна: сначала в общежитии, потом снимала маленькую квартиру. Как-то попыталась жить с соседкой, но вышло не ахти. Она оказалась неряшливой и безответственной манипуляторшей и конченой клептоманкой. Принимала для меня сообщения по телефону, но до меня они так и не доходили. Свинячила в квартире. Ела мои продукты. Крала деньги из моего бумажника, чеки из чековой книжки. Делала покупки по моей кредитке. Конечно, она все отрицала, но позже, просматривая выписки с банковского счета, я обнаруживала чеки из парикмахерских, магазинов и снятие наличных. А когда попросила в банке чеки, стало ясно: подпись не моя.
Я могла подать в суд, но почему-то не стала.
Она брала мою одежду без спроса и возвращала помятой, грязной, иногда в пятнах, пропахшей сигаретным дымом. В таком виде я и находила вещи в шкафу. В ответ на претензии она многозначительно смотрела на мою грязную футболку и говорила:
— Ты правда думаешь, что я надела бы такое уродство?
Помимо всего прочего, она была злобной.
Я повесила на дверь своей спальни замок. Это ее не остановило. Каким-то образом она все равно умудрялась пробираться внутрь. Возвращаясь домой, я находила дверь открытой, а вещи разбросанными.
Мне не хотелось так жить.
Я предложила съехать и оставить квартиру в ее распоряжении. Она так разозлилась, что чуть не набросилась на меня. В ней было что-то пугающее. Кипя от злости, она сообщила, что не может оплачивать квартиру в одиночку. Высказала мне прямо в лицо, что я сумасшедшая и психопатка.
— Могу сказать про тебя то же самое, — не дрогнув, парировала я.
В конце концов съехала именно она. Что было к лучшему, учитывая, что незадолго до этого я познакомилась с Уиллом и нам нужно было где-то встречаться. И даже после ее отъезда у меня остались подозрения, что она по-прежнему тайком приходит и роется в моих вещах. Хоть она и вернула ключ, но вполне могла сделать дубликат. Со временем я поменяла замки и успокоила себя, что уж это-то точно ее остановит. С тех пор, если у меня и возникали подозрения, что она вернется, то это была уже просто паранойя.
Но и на этом все не закончилось. Примерно полгода назад я заметила ее неподалеку от нашего с Уиллом дома. По-моему, она ничуть не изменилась: в модных шмотках от «Гаррисона»[387], заносчивая, как и прежде. Увидев ее, я свернула на другую улицу.
Мы познакомились с Уиллом сразу после выпускного, на вечеринке по случаю помолвки подруги, но по-разному описываем нашу первую встречу. Насколько я помню, он подошел ко мне — привлекательный и общительный, как всегда, — протянул руку и сказал:
— Привет. Кажется, я уже видел тебя раньше.
Помню, что чувствовала себя неловко и неуверенно. Хотя после такой банальной попытки подката неуверенности поубавилось. Разумеется, Уилл не мог видеть меня раньше. Он пытался подцепить меня на крючок, и это сработало. Остаток ночи мы провели сплетясь в танце. Чем больше я пила, тем увереннее становилась.
Мы встречались всего пару месяцев, когда Уилл предложил съехаться. Я понятия не имела, почему у него нет девушки и почему он выбрал именно меня вместо одной из тех красоток, которых в Чикаго пруд пруди, но Уилл настаивал, что не может без меня жить. Хотел быть со мной круглосуточно. Очень романтично с его стороны — никто никогда не заставлял меня чувствовать себя такой желанной, — но в то же время и практично в финансовом плане. Я тогда заканчивала резидентуру[388], а он готовился стать доктором философии[389]. Из нас двоих только у меня имелся стабильный доход, причем скромный и в основном уходящий на выплату образовательного кредита. Тем не менее я была не против оплачивать наше совместное проживание. Мне нравилось, что Уилл всегда будет рядом. Я была готова пойти на это ради него. Прошло немного времени, и мы сыграли свадьбу. Вскоре умер отец — от цирроза печени из-за своей пагубной привычки.
У нас родился Отто, а через несколько лет — Тейт. И вот теперь я живу в Мэне.
Честно говоря, я совершенно растерялась, когда сестра Уилла завещала нам дом и своего ребенка. Хотя Уилл всегда знал о ее фибромиалгии, про самоубийство нам стало известно только от исполнителя завещания. Я считала, что переезд в Мэн не сулит ничего хорошего, но муж не соглашался.