Тем не менее на пирсе были люди. Можно подумать, им нравился этот ужасный холод. Они стояли, глядя на крошечную точку в море, которая могла оказаться паромом — или нет. Точка перемещалась, постепенно приближаясь и оставляя позади маленькие лодочки; они то появлялись, то исчезали.
Порывы ветра резко хлестали меня. Я стояла с билетом в руке, спрятавшись за кассой, и ждала Уилла. Я заметила его, когда он шел по улице к причалу.
Его улыбка была такой зажигательной… Мое сердце забилось быстрее. Но он улыбался не мне, а какой-то козе. Болтал с ней обо всяких пустяках.
Я выжидала за билетной кассой, наблюдая, как Уилл занимает место в конце очереди. Затем встала в очередь позади него. Нас разделяло всего несколько человек.
Я накинула капюшон на голову и спрятала глаза за темными очками. Мы взошли на паром последними. Поднялись по трапу, как заключенные на марше смерти[397]. В щели трапа виднелась бурлящая внизу вода. Я смотрела на водоросли, чувствовала запах рыбы.
Уилл поднялся на верхнюю палубу. Я уселась так, чтобы было удобно наблюдать за ним и в то же время оставаться невидимой. Я не могла отвести от него взгляд. Наблюдала, как он стоял на корме, как ухватился за поручень, как смотрел на берег, пока тот не скрылся из виду.
Вода под нами была соленой и коричневой. Над паромом кружили утки.
Я все время наблюдала за Уиллом. Он напоминал фигуру на носу корабля — бога моря Посейдона, обозревающего океан. Мой взгляд прошелся по его фигуре, растрепанным от ветра волосам, обогнул широкое плечо, скользнул вниз по руке, пересчитав пальцы, спустился по шву джинсов — от бедер до подошв — и поднялся с другого бока тем же путем: к бедрам и пальцам. Я мысленно провела руками по его волосам и вспомнила, как приятно запускать пальцы в его шевелюру.
Это продолжалось минут двадцать.
Берег приближался, прибрежные постройки становились все больше. Если раньше они казались просто крошечными квадратиками у горизонта, то теперь вдруг стали громадинами. Серыми, как и все остальное в этот пасмурный день.
Когда паром причалил, я вслед за Уиллом сошла на берег и пересекла пирс. Где-то там нам встретился автобус. Я стала рыться в сумочке в поисках проездного — хорошо, что он оказался с собой, — забралась в салон и отыскала местечко за спиной Уилла. Автобус с грохотом понесся по городу.
Вскоре мы прибыли на место. Опять кампус, опять кирпичные дома. Я придерживалась обычной тактики — следовала за Уиллом, держась шагах в двадцати.
Он подошел к корпусу колледжа. Я поднялась по ступенькам через тридцать секунд. Проследовала за ним к аудитории, постояла в коридоре и послушала лекцию. Его голос такой приятный — как журчащий ручеек, как бодрящий водопад… Он одновременно возбуждал меня и вгонял в дрожь. Я затрепетала.
Уилл весь горел, взбудораженно рассказывая о плотности населения, о людях, живущих в условиях перенаселенности и пьющих грязную воду. Я прижалась спиной к стене и слушала — не речь, которая для меня ровно ничего не значила, а его голос. Прямо там, в коридоре, я закрыла глаза и заставила себя поверить, что каждое его слово — часть какого-то тайного послания, адресованного мне одной.
Вскоре наружу вывалилась толпа галдящих студентов. Я шагнула внутрь, только когда помещение опустело.
Уилл стоял возле кафедры. Его захлестнула волна облегчения, когда он увидел меня.
Он был счастлив видеть меня. Попытался скрыть широченную улыбку, но не сумел: уголки губ приподнялись сами.
— Глазам своим не верю… — Уилл подхватил меня на руки. — Трудно даже представить… Что ты здесь делаешь?
— Пришла повидаться. Я скучала по тебе.
— Как ты узнала, где меня найти?
— Шла за тобой, — я подмигнула. — Мне кажется, у вас появился сталкер, профессор Фоуст.
Сэйди
Бегу трусцой в сторону дома. На улице похолодало еще сильнее. Дождь перерос в хлещущий в глаза мокрый снегопад, так что я продолжаю бежать, стараясь смотреть только на тротуар. Большие толстые снежинки прилипают к одежде. Вскоре этот мокрый снег превратится в полноценный.
Приближаясь к нашему дому, слышу звук работающего вхолостую автомобильного мотора неподалеку — впереди на холме. И поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть машину, припаркованную на краю подъездной дорожки у дома Нильссонов. Двигатель тарахтит, выхлопные газы вырываются в холодный воздух мимо красных задних фар. Рядом с почтовым ящиком Нильссонов — мужчина. Странно — в такой ненастный день все сидят по домам.
Сбавляю скорость и стряхиваю ладонью снег с бровей. Из-за снегопада и большого расстояния мужчину трудно разглядеть, но это неважно. Я все равно знаю, кто это: я уже видела такую сцену.
Меньше чем в пятидесяти ярдах от меня за своей «Краун Викторией» стоит офицер Берг.
Он что-то держит в руке, озирается по сторонам — убедиться, что никто не видит — и сует предмет в почтовый ящик. Я успеваю вовремя спрятаться за дерево.
Офицер Берг уже делал это раньше. В тот день, когда пришел допросить меня и Уилла. Тогда я смотрела ему вслед и заметила, как он подъехал к почтовому ящику Нильссонов и что-то туда положил.
Больше всего интригует осторожность полицейского. Что же такое он оставляет у Нильссонов, если не хочет, чтобы об этом знали?
Берг захлопывает ящик, забирается обратно в машину и скрывается за пригорком. Любопытство берет верх. Я знаю, что так нельзя, но не могу удержаться. Откидываю мокрые волосы с лица и двигаюсь вверх по улице. Протягиваю руку и достаю предмет из ящика без всяких предосторожностей.
Остановившись неподалеку, под деревом, разглядываю добычу. Передо мной запечатанный конверт без надписей, внутри — пачка какой-то бумаги. Рассматриваю конверт на тусклом свету. Не уверена на сто процентов, но, скорее всего, там купюры.
Автомобильный рев вдалеке пугает меня. Я запихиваю конверт обратно в ящик и быстрым шагом возвращаюсь домой.
Утро в разгаре, но на улице так сумрачно, что с тем же успехом сейчас могла быть середина ночи. Спешу в дом и запираю за собой дверь. Собаки подбегают здороваться. Я благодарна им за компанию.
Отворачиваюсь от окна и спотыкаюсь обо что-то в прихожей. Одна из игрушек Тейта, которая при ближайшем рассмотрении оказывается куклой. Мне в общем-то все равно, что это кукла. У нас не принято делить игрушки на подходящие только для мальчиков или для девочек. Если Тейт вместо трансформеров хочет поиграть с куклой, так тому и быть. Но меня раздражает, что она валяется прямо посреди прихожей и кто-нибудь может споткнуться об нее. Отшвыриваю куклу в сторону, вымещая раздражение на несчастной игрушке.
Звоню мужу, но он занят — читает лекцию. Когда у него наконец находится свободная минутка перезвонить, я рассказываю про выводы судмедэксперта и про обвалочный нож. Оказывается, Уилл уже все знает: прочел новости утром, как только добрался до материка.
— Это ужасно, — говорит он. И мы обсуждаем, как невообразимо трагично случившееся.
— Нам точно ничего не грозит? — спрашиваю я. Когда Уилл колеблется с ответом — ведь откуда нам быть уверенными в собственной безопасности? — решительно продолжаю: — Думаю, настало время уехать отсюда.
И добавляю, прежде чем он успевает возразить:
— Разумеется, Имоджен переедет с нами.
Я умалчиваю, что на своей территории у нас будет, так сказать, преимущество перед ней. У меня появится ощущение контроля, которого сейчас нет.
— Бросить все и куда-то переехать? — уточняет Уилл. По-моему, совершенно ясно, что «начало с чистого листа» выдалось совсем не чистым. Наша жизнь в штате Мэн оказалась, мягко говоря, бурной. В общем-то, стало еще хуже, чем раньше.
— Домой.
— И где же теперь наш дом, Сэйди? — спокойно спрашивает муж.
От его вопроса у меня разрывается сердце.
Нашей чикагской квартиры, в которой мы провели всю семейную жизнь, больше нет: продана паре миллениалов[398]. На моем месте в больнице теперь работает какая-нибудь молодая выпускница медколледжа. Отто никогда не сможет вернуться в свою государственную школу, а Тейт — в свою. Не потому, что Тейт сделал что-то не то, а потому, что будет неизбежно ассоциироваться с братом. Их обоих придется отдать в какую-нибудь частную школу. А платить за обучение из одной зарплаты Уилла — даже при условии, что он получит обратно прежнюю работу — нереально.
Я ничего не отвечаю, и тогда муж добавляет:
— Давай все обсудим, когда я вернусь домой.
— Хорошо.
Кладу трубку и иду на кухню ставить чайник. При виде наших ножей меня охватывает нездоровое любопытство. Хочется увидеть своими глазами, как выглядит обвалочный нож. Подержать его в руке. У Уилла есть набор ножей, которые он держит на деревянной стойке, подальше от шаловливых ручонок Тейта.
Иду туда. Я не знаю, как выглядят обвалочные ножи, но интернет подсказывает, что надо найти изогнутое лезвие длиной от пяти до девяти дюймов с очень острым концом. Дергаю за рукоятки и вытаскиваю по очереди, чтобы осмотреть лезвия. Вскоре становится ясно, что подходящего по описанию ножа здесь нет. И одно место в стойке пустует. В наборе из двадцати одного ножа — только двадцать. Один пропал.
Воображение разыгрывается. Я стараюсь сохранять спокойствие и помнить о бритве Оккама. Может, тут был какой-то другой нож… Может, у Уилла вообще нет обвалочного ножа. Или пропавший нож валяется в раковине… хотя там я посмотрела. Может, Уилл давно потерял его или по ошибке положил в ящик для столовых приборов? Открываю ящик, просматриваю скромный набор ножей Элис: в основном кухонные и столовые, один для чистки овощей, один с зазубренным краем, но обвалочного нет.
Вспоминаю, как Имоджен пробралась ночью в нашу спальню. Все слышали истории о детях, зарезавших ночью своих родителей. Такое случается на самом деле — это не просто разыгравшееся воображение. А Имоджен — враждебно настроенная, сломленная девушка. Не исключено, что она позаимствовала нож, чтобы угрожать им мне или сделать кое-что пострашнее.