Разворачиваюсь и выхожу из кухни. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, сжимая перила скользкой от пота ладонью. Подхожу к комнате Имоджен, собираясь обыскать ее, как прошлым вечером, но мой план сразу рушится: я понимаю, что без ключа от навесного замка туда не попасть.
Дергаю дверную ручку и чертыхаюсь. Пытаюсь еще раз позвонить Уиллу, чтобы рассказать о пропавшем ноже, но он уже на пути домой и, скорее всего, сейчас на пароме, где связь плохая. Не дозвониться. Убираю телефон, испытывая облегчение от мысли, что муж скоро вернется.
Ищу, чем себя занять. Вытираю пыль, снимаю с кроватей простыни и собираю в кучу, чтобы потом отнести в прачечную.
Когда я дергаю за простыню в нашей спальне, с моей стороны кровати взвивается в воздух и падает посреди комнаты какой-то черный предмет — что-то, застрявшее между матрасом и каркасом кровати. Сначала я решаю, что это пульт от телевизора в спальне, которым мы редко пользуемся, и наклоняюсь поднять его. И понимаю: никакой это не пульт, а телефон, причем не мой и не Уилла. Верчу его в руках. Ничего подозрительного, обычный старенький «Айфон». Возможно, он принадлежал Элис. Заряда нет, что неудивительно. Ведь со дня смерти Элис прошло время, так что и телефон по-своему умер.
Иду вниз и нахожу в ящике со всякими гаджетами подходящую зарядку. Подключаю ее к розетке в гостиной, протягиваю шнур и кладу телефон на каминную полку.
Затем продолжаю уборку, пока не появляется Уилл. За ним хвостиком бежит Тейт. Я здороваюсь с ними в прихожей. Муж сразу читает в моем взгляде: что-то не так.
Они оба мокрые от снега. Снежинки налипли на куртки, на волосы и быстро тают. Тейт топает ногами, и на деревянном полу образуется лужица. Малыш пытается рассказать о каком-то событии в школе, о том, что узнал сегодня на уроках, напевает песенку, но ни я, ни Уилл его не слушаем.
— Разувайся, — велит Уилл, помогает сыну снять куртку и вешает ее в полумраке на крючок. Мне приходит в голову, что неплохо бы включить свет в прихожей, но я этого не делаю.
— Мам, тебе нравится песня? — пристает Тейт. — «Дни недели, дни недели, дни недели», — напевает он мелодию наподобие музыкальной темы из «Семейки Аддамс», дважды хлопая в ладоши после каждой строки. Я слышу его, но ничего не отвечаю.
— Тебе нравится? — повторяет он громче, почти переходя на крик.
Я киваю, хотя на самом деле почти не слушаю. Точнее, я слышу звуки, но мозг не воспринимает их: все мысли посвящены пропавшему ножу.
Тейту не нравится, когда от него небрежно отмахиваются. Он встает в позу: скрещивает руки на груди и начинает дуться.
Уилл поворачивается ко мне и обнимает. Его объятия так приятны…
— Я посмотрел, какие есть в продаже охранные системы, — возобновляет он начатый по телефону разговор о том, в безопасности ли мы тут. — И договорился, чтобы у нас установили одну из них. Кроме того, стоит дать офицеру Бергу время раскрыть убийство, прежде чем бежать, поджав хвост. Ведь теперь наш дом здесь, Сэйди, нравится нам это или нет. Мы должны справиться с трудностями.
Я вырываюсь из его объятий. Он пытается успокоить меня, но я совсем не чувствую себя успокоенной. Встречаюсь с ним взглядом и спрашиваю:
— А если охранная система не сможет нас защитить?
— О чем ты? — Муж смотрит озадаченно.
— А если угроза возникнет внутри дома?
— В смысле — кто-то проберется, минуя охранную систему?
Уилл уверяет, что дом будет все время под защитой, что такие системы следят за безопасностью круглосуточно. Если сработает сигнал тревоги, помощь придет почти мгновенно.
— Я не про взломщиков. А про Имоджен.
Уилл недоверчиво качает головой.
— Имоджен? — переспрашивает он.
— Да.
— Ты же не считаешь всерьез… — начинает Уилл, но я перебиваю:
— Н-о-ж. — Произношу по буквам, чтобы Тейт не понял, о чем речь. Он пока еще не очень хорошо читает по буквам. — Обвалочного н-о-ж-а нет на месте. Я искала, но не нашла. Уилл, Имоджен пугает меня.
Вспоминаю, как она появилась в нашей спальне ночью и смотрела на нас, спящих. Странный разговор в коридоре. Фотографию мертвой матери в ее телефоне. Это ненормально.
И замок на двери ее спальни.
— Имоджен что-то прячет от нас, — говорю я и наконец признаюсь Уиллу, что побывала в ее комнате еще до появления замка. Рассказываю о фотографии с выскобленным лицом мужчины, которую нашла, о прощальной записке и презервативах.
— Она с кем-то спала, — уверенно говорю я. — Судя по записке, скорее всего, с женатым.
Уилл отвечает не сразу. Похоже, его больше расстроило, что я нарушила право его племянницы на личное пространство, порывшись в ее комнате. А потом заявляет, что нет ничего криминального в том, чтобы спать с женатым мужчиной.
— Ей шестнадцать, — напоминает муж. — Шестнадцатилетние постоянно делают глупости. Хочешь знать, почему она повесила на дверь замок?
Не успеваю я ответить, как он продолжает:
— Потому что она — подросток, Сэйди. Только и всего. И не хочет, чтобы в ее комнате шарились посторонние. Тебе бы понравилось, если б Имоджен перерыла твои вещи?
— Мне было бы все равно. Мне нечего скрывать. Пойми, Уилл: Имоджен — озлобленная, готовая в любую секунду сорваться девушка. Она тревожит меня.
— Представь себя на ее месте. Ты бы не злилась?
Конечно, я бы горевала и чувствовала себя не в своей тарелке: родная мать убила себя, приходится жить под одной крышей с незнакомцами… вопрос, стала ли бы я злиться?
— Мы и представить не можем, что увидела Имоджен в тот день. На ее месте мы тоже были бы готовы сорваться. Кроме того, — продолжает Уилл, возвращаясь к теме ножа, — я как раз вчера чистил обвалочным ножом курицу. Ты зря волновалась.
Он спрашивает, смотрела ли я в посудомоечной машине. Мне и в голову не пришло туда заглянуть.
Но это уже не имеет значения, потому что я выбросила нож из головы, сосредоточившись на фото в телефоне Имоджен. Фото мертвой Элис. Мне точно известно, что увидела Имоджен в день смерти матери, и я не хочу рассказывать об этом Уиллу: ему не нужно знать, через что прошла Элис. Но я все равно рассказываю, потому что вся эта ситуация ненормальна. То, что Имоджен сделала снимок мертвой матери и носит его с собой, — ненормально. Зачем ей вообще это фото? Показывать подругам?
Я отвожу глаза и признаюсь: мне известно, что именно видела Имоджен.
— Она сделала фотографию до того, как коронер[399] увез тело Элис. И показала мне.
Уилл резко замолкает. И сглатывает ком в горле.
— Сделала фотографию? — переспрашивает он после паузы. Я киваю. — И как она выглядела?
Он про Элис, конечно.
— Ну… м-е-р-т-в-о-й, — произношу по буквам, не вдаваясь в подробности. — Но спокойной, — вру я, умалчивая о следах ногтей и почти откушенном языке. Об опрокинутых ящиках, разбитой лампе, перевернутом телескопе на чердаке. Однако в голове живо возникает картина: тело Элис бьется в судорогах, бьется об эти предметы и опрокидывает их, а в легких заканчивается кислород.
Когда я представляю это, меня тревожит одна деталь. Потому что на том снимке ящики и лампа опрокинуты, а табурет — тот самый, на который забралась Элис, чтобы шагнуть в петлю — стоит вертикально. Да, теперь я вспомнила.
Чтобы совершить самоубийство, ей пришлось бы отшвырнуть табурет ногой. Почему он не опрокинулся?
Более того, табурет стоит в сторонке. Значит, кто-то убрал его у нее из-под ног.
Это самоубийство или убийство?
Я бледнею и прикрываю ладонью рот.
— В чем дело? Всё в порядке? — интересуется муж.
Качаю головой и отвечаю, что не в порядке.
— Я только сейчас кое-что поняла.
— Что? — быстро спрашивает Уилл.
— Одну деталь на фотографии тела Элис в телефоне Имоджен…
— Что именно?
— Когда Имоджен фотографировала, полиция еще не приехала. На чердаке была только Имоджен.
Думаю, сколько времени прошло между приходом Имоджен домой и вызовом полиции. Она успела бы сымитировать самоубийство? Имоджен — высокая, но не такая уж крепкая девушка. Вряд ли ей по силам затащить мать на чердак — даже если та была накачана наркотиками, находилась без сознания и не могла сопротивляться, — поднять и засунуть в петлю. Нет, в одиночку такое не провернуть. Ей потребовалась бы помощь.
Вспоминаю ее подруг, с которыми она курит в ожидании парома. Одетые во все черное бунтарки, презирающие самих себя. Они пошли бы на такое?
— Уилл, на снимке видно табурет, который мы нашли на чердаке. Тот самый, на который взобралась Элис, чтобы сделать… то, что сделала. Все вокруг перевернуто вверх дном, а табурет стоит ровно. Причем далеко от Элис. Будь это самоубийство, табурет опрокинулся бы и упал гораздо ближе к ее ногам.
— К чему ты это?
Уилл недоуменно качает головой, но я вижу, как его поза меняется, а брови хмурятся. Он знает, на что я намекаю.
— Мы точно можем быть уверены, что произошло именно с-а-м-о-у-б-и-й-с-т-в-о? Никакого расследования не проводилось. Прощальной записки тоже не было. Разве с-а-м-о-у-б-и-й-ц-ы обычно не оставляют записки? Офицер Берг так и сказал, помнишь? Он и представить не мог, что Элис решится на такое.
— Откуда Бергу знать, способна Элис на такое или нет? — сердито спрашивает Уилл. Обычно он не злится, но сейчас речь о его сестре и племяннице. Его родных.
— Я не доверяю Имоджен, — признаюсь я. И повторяю, что она пугает меня.
— Сэйди, послушай, ну что ты несешь? Сначала обвинила Имоджен в краже ножа; теперь говоришь, что она убила Элис…
Уилл слишком взвинчен, чтобы произносить это слово по буквам ради Тейта.
— Ты зашла слишком далеко. Да, Имоджен не особо приветлива с нами, но нет причин считать, что она способна на убийство.
Уилл, похоже, забыл о недавней надписи «Умри» на стекле моей машины.
— Ты всерьез думаешь, что это убийство, замаскированное под самоубийство? — спрашивает он, не веря своим ушам.