Со временем Мышка стала думать, что Фальшивая Мама чем-то напоминает ястреба. Потому что она все сильнее приставала к девочке, когда отец уезжал в свой второй офис или говорил по телефону за закрытой дверью. Фальшивая Мама знала, что Мышка похожа на птенчиков, беззащитных по сравнению с птицами-родителями. Правда, Фальшивая Мама, в отличие от ястребов, не пыталась съесть Мышку, а действовала тоньше. Задевала девочку локтем, проходя мимо. Забирала последнее печенье «Салерно» с ее тарелки. При каждом удобном случае упоминала, как сильно ненавидит мышей — грязных мелких грызунов.
До появления Фальшивой Мамы Мышка много времени проводила с отцом. Он научил ее ловить бейсбольный мяч, бросать кёрвбол, делать слайд на вторую базу[400]. Они вместе смотрели старые черно-белые фильмы. Играли в «Монополию», карты и шахматы. Даже придумали собственную игру без названия — просто в один дождливый день к ним пришла идея: они вставали в гостиной и бегали по кругу, пока не начинала кружиться голова. А потом нужно было застыть на месте, в какой бы дурацкой позе ты ни оказался. Кто первый пошевелился, тот и проиграл. Обычно проигрывал отец, потому что нарочно поддавался — как и в «Монополии», и в шахматах.
А еще они любили походы. В хорошую погоду грузили все необходимое на заднее сиденье отцовской машины и уезжали в лес. Там девочка помогала ставить палатку и собирать хворост для костра. Они жарили на огне маршмеллоу[401]. Больше всего Мышке нравилось, когда зефирки становились хрустящими и коричневыми снаружи, оставаясь мягкими и белыми внутри.
А вот Фальшивой Маме все это не нравилось, потому что Мышка с отцом отправлялись в поход с ночевкой. Фальшивой Маме не хотелось оставаться в одиночестве. Ей хотелось, чтобы отец Мышки был рядом. Когда она видела их в гараже, пакующими палатку и спальные мешки, то прижималась к отцу так, что Мышке становилось не по себе. Клала ладонь ему на грудь и утыкалась носом в шею, будто нюхая ее. Обнимала, целовала и жаловалась, как ей одиноко и страшно по ночам, когда дома никого нет.
Тогда отец убирал палатку и обещал Мышке «сходить в другой раз». Но Мышка была умной девочкой. Она понимала, что «другой раз» означает «никогда».
Сэйди
Захожу в кабинет и вижу офицера Берга. В ожидании меня он, в отличие от других пациентов, не сидит на кушетке, а расхаживает по комнате и трогает все подряд. Снимает крышки с баночек, наступает на педаль металлической мусорной корзины.
У меня на глазах он берет резиновые перчатки.
— Вы же знаете, что перчатки выдаются не просто так? — спрашиваю я.
Берг сует их обратно в коробку.
— Извините. Вы застали меня на месте преступления.
И объясняет, что его внук просто обожает делать из таких воздушные шары.
— Плохо себя чувствуете, офицер? — интересуюсь я, закрывая за собой дверь и начиная поиск его медицинской карточки. Но пластиковая коробка, в которую обычно кладут карточки пациентов, пуста. Я быстро понимаю, что офицер Берг в добром здравии и пришел не лечиться, а поговорить.
Это не медосмотр, а допрос.
— Я рассчитывал продолжить нашу беседу.
Сегодня у него еще более усталый вид, чем в прошлый раз. Кожа обветренная, красная. Подозреваю, он проводит очень много времени на воздухе, следя за прибывающим и убывающим паромом. В последние дни полицейских на острове больше обычного. Следователи с материка пытаются наступать Бергу на пятки. Интересно, что он об этом думает. В последний раз убийство на острове произошло в 1985 году — кровавое, жуткое и до сих пор нераскрытое. Преступления против собственности здесь бывают часто, а вот против личности — редко. Офицеру Бергу не хочется, чтобы расследование завершилось очередным нераскрытым делом. Ему надо повесить на кого-нибудь это убийство.
— Какую беседу? — уточняю я, присаживаясь на крутящийся стул. И тут же жалею об этом: теперь полицейский возвышается надо мной на добрых два фута. Мне приходится смотреть на него снизу вверх, как ребенку.
— Ту, которую мы начали на днях в вашей машине.
Впервые за несколько дней я чувствую проблеск надежды. Теперь у меня в телефоне есть доказательства, что в тот день, вопреки заявлениям мистера Нильссона, я не ссорилась с Морган Бейнс. В тот день я находилась здесь, в клинике.
— Я уже говорила, что не знакома с Морган. Мы никогда не общались. Возможно, мистер Нильссон обознался? Он уже в годах, — напоминаю я.
— Конечно, и такое возможно, доктор Фоуст… — начинает Берг, но я перебиваю. Меня не интересуют его теории, потому что у меня есть доказательства.
— Вы сказали, что ссора между Морган и мной якобы произошла первого декабря. В пятницу.
Достаю из кармана халата телефон, открываю приложение «фотографии», листаю и нахожу нужную.
— Видите ли, первого декабря я находилась в клинике. Работала здесь весь день. Значит, я не могла ссориться с Морган, потому что нельзя быть в двух местах одновременно, не так ли?
Мои слова звучат самодовольно. Что ж, имею право.
Протягиваю телефон, чтобы полицейский убедился сам. Увидел снимок календаря с маркерной доской с квадратиком, куда Эмма вписала мое имя. Девятичасовая рабочая смена в пятницу, первого декабря.
Офицер Берг рассматривает фотографию и после секундного колебания смиряется с правдой. Кивает, сдаваясь. Отодвигается на самый край кушетки, не сводя глаз со снимка, и потирает глубокие морщины на лбу. Уголки его рта мрачно опускаются.
Я пожалела бы его, не пытайся он повесить на меня убийство Морган.
— Вы, конечно, уже проверили ее мужа и его бывшую жену?
Только после этого вопроса офицер поднимает глаза.
— Почему вы вдруг сказали о них? — То ли он искусный притворщик, то ли всерьез не рассматривал версию, что Джеффри Бейнс мог убить жену. Даже не знаю, что пугает сильнее.
— Просто мне кажется, что логично начать с рассмотрения этих кандидатур. Ведь в наше время женщины погибают в основном от домашнего насилия, не так ли, офицер?
— Больше половины женщин погибли от руки своего партнера, если вы об этом, — подтверждает полицейский.
— Вот именно. Разве этого мало, чтобы допросить мужа Морган?
— У мистера Бейнса алиби. Как вы знаете, во время убийства он находился за границей. Есть доказательства, доктор Фоуст. Видеозапись с мистером Бейнсом в Токио. Его имя в списке пассажиров авиарейса, который вылетел на следующий день после преступления. И в списке гостей отеля.
— Убийство необязательно совершать самому, — замечаю я, но Берг не заглатывает наживку. И отвечает, что в случаях домашнего насилия мужчины, как правило, действуют кулаками, а женщины первыми берутся за оружие.
Я молчу. Тогда он продолжает:
— Разве вы не знаете, доктор? Женщины не всегда жертвы, они могут быть и преступницами. Хотя обычно мужчин клеймят ярлыком «истязатель жены», случается и наоборот. Последние исследования показывают, что более чем в половине случаев женщины первыми прибегают к насилию в нездоровых отношениях. А основная причина убийств в Соединенных Штатах — это ревность.
Не понимаю, к чему это он.
— Как бы то ни было, — продолжает Берг, — я пришел поговорить не о Джеффри Бейнсе или его браке. А о вас, доктор Фоуст.
Но я не хочу говорить о себе.
— Мистер Бейнс раньше был женат. — Полицейский скептически смотрит на меня и отвечает, что он в курсе. — Вы не думали, что за убийством может стоять она? Бывшая жена Джеффри?
— Я думаю, неплохо, если бы для разнообразия вопросы задавал я, доктор Фоуст, а вы на них отвечали.
— Я уже ответила на ваш вопрос, — напоминаю я про предъявленное доказательство. — Кроме того, у меня алиби, как и у Джеффри. В момент смерти Морган я была дома с Уиллом.
Офицер Берг встает с кушетки.
— Когда я приехал сегодня утром, вы принимали пациента. У меня появилось несколько свободных минут, и я заглянул на стойку регистрации к Эмме. Она раньше ходила в одну школу с моим младшим братом. Мы старые знакомые.
И он в своей обычной болтливой манере пускается в пояснения, что Эмма и его дочь Эми дружили много лет, а он сам и его жена, в свою очередь, дружили с родителями Эммы.
Наконец Берг переходит к делу:
— Пока вы заканчивали прием, я поговорил с Эммой. Мне хотелось убедиться, что я расставил все точки над i. Оказалось, не расставил. Потому что я увидел то же самое, что вы мне сейчас показали. И тогда, доктор Фоуст, я спросил Эмму. Просто чтобы быть уверенным. Ведь все мы иногда ошибаемся, правда?
— Понятия не имею, о чем вы, — отвечаю я.
Но все равно невольно напрягаюсь. Прилив храбрости начинает куда-то исчезать.
— Я хотел точно знать, что в расписании не было изменений. И я спросил Эмму. Конечно, мало шансов, что она помнит события недельной или двухнедельной давности. Но Эмма вспомнила, потому что в тот день случилось кое-что необычное: ее дочка заболела, и ее нужно было забрать из школы. Расстройство желудка — вырвало прямо на перемене. Как вы знаете, Эмма — мать-одиночка, и ей нужно было забрать дочку самой. Вот только Эмма помнит, что в тот день в клинике с самого утра царил кавардак. Куча пациентов, ожидающих приема. Она не могла уйти.
Я встаю.
— Так можно описать каждый день в клинике, офицер. К нам ходят почти все, кто живет на острове. К тому же сейчас холодно, сезон гриппа. Не вижу в том дне ничего необычного.
— Видите ли, доктор Фоуст, хотя ваше имя значилось в расписании, вы не находились в клинике с самого утра до самого вечера. В середине дня есть пробел. Ни Джойс, ни Эмма не могут объяснить, где вы были в это время. Эмма помнит, что вы ушли на обеденный перерыв сразу после полудня и вернулись около трех часов дня.
Эти слова для меня как удар под дых.
— Ложь, — резко отвечаю я. Потому что ничего подобного не было. Меня переполняет злость. Наверное, Эмма перепутала дни. Скорее всего, ее дочка заболела в четверг, тринадцатого, когда на дежурство заступила доктор Сандерс.