СОВРЕМЕННЫЙ ДЕТЕКТИВ
Иван КОЗЛОВСЕКРЕТ ПОЛИШИНЕЛЯПОВЕСТЬ
Предисловие
Позднее утро. Только что стих густой мелкий дождь. Нездорового, лимонного цвета солнце пытается пробиться сквозь тучи. На него можно смотреть не щурясь.
Этим и занят сейчас подполковник. Он стоит шагах в пяти от черной ”волжанки”, а вокруг суетятся, уже около часа, его люди. У машины нетоварный вид. Выбиты лобовое стекло и боковое справа, на дверце с этой же стороны — дюжина дыр, входные отверстия от пуль, оба передних сиденья в пятнах крови.
Подполковник смотрит на солнце. Цвет светила для него сейчас ассоциируется с одним: хочется чаю с лимоном. Хочется сидеть дома, в кресле перед телевизором, и пить чай. И чтоб этого туберкулезного солнца не было видно даже в окно.
Его люди заняты своими делами. Собирают гильзы, выковыривают из машины пули, фотографируют что надо, беседуют с очевидцами, переговариваются по рации. Подполковника пока не беспокоят, а это значит, никакой новой информации они не выудили. Нет, кажется, кое-что появилось. Егоров, только что разговаривавший по рации, щелчком отстреливает в ближайшую лужицу окурок, подходит к нему.
— Все, Николай Семенович, скончался Балахнин. И в операционную занести не успели. А водитель жив, только плечо прострелено.
— А здесь что у нас?
— Нового мало.
— Почему Балахнин возле чужого дома оказался?
— По пути на службу заехал за полковником Анзиным — у того вроде с машиной неполадки, вот и хотел подбросить. Анзин задержался, ”цэу” от жены выслушивал, а полковник Балахнин только спустился и сел возле водителя, как пальба началась. Стреляли, скорее всего, из ”скорпиона” и ”Макарова”. Кавказцы, трое. Потом выбежали со двора, сели в ”Жигули” и уехали.
— Из ”волжанки” они ничего не взяли?
— Нет, хотя могли бы: Балахнин держал в руках портфель. Да, ”Жигули”, кстати, нашли. Со вчерашнего вечера они были в розыске: угнаны из Капотни.
— Это все?
— Почти все, Николай Семенович. Есть еще ”постскриптум”. Через дом отсюда стоят тоже ”Жигули”, одного нашего хорошего знакомого. Егияна.
Подполковник наконец оторвал взгляд от солнца, перевел его на Егорова:
— Это который Леон? Киношник?
Егоров кивнул.
— Интересно, Николай Семенович, что здесь Леон делает, а? Оставил тачку и разгуливает где-то с утра…
— Может, с ночи?
— Нет, ночью дождя не было. У машин, которые с ночи стоят, меж колес — сухие квадраты… Пощупать бы его, а? Отвезти к нам, побеседовать…
— Только потому, что он кавказец, как и эта троица?
— Не только, не только. Задницей чувствую, что неспроста он тут крутится.
— Нет у нас причин, чтоб задерживать его. Егиян — фрукт опытный, с ним влипнуть можно, и тогда тебе твою чувственную задницу надерут, капитан.
— Ошибочка ваша, Николай Семенович. Я, конечно, дико извиняюсь, но сия экзекуция будет совершена над вами, поскольку вы начальство и потому несете ответственность за мудрые решения подчиненных. Так как?
— Как, как… Сам знаешь, как. Не дотяну я с тобой до пенсии. Постарайся хоть все сделать аккуратно, а?
Часть перваяНЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
1
Клевало так скверно, что пора было начинать пить водку. Бутылка у Панкина имелась, но чокаться было не с кем, а один он пить не привык. Вчера он весь вечер сидел на телефоне, искал себе попутчиков на лед, но в будний день у всех друзей нашлись неотложные дела. Оно и понятно. Продолжай Панкин работать в редакции, и он бы в пятницу не сорвался: летучка, планерка, совещание…
Но сейчас Женька свободная птица, может заниматься чем угодно и когда угодно. Может средь бела дня сидеть у лунки и размышлять, с кем бы выпить.
Завертел головой, остановил выбор на соседе слева. Он приметил его еще на вокзале, когда стоял за мотылем, а потом садился в вагон. Мужик совсем не похож на рыбака. Экипировка не та: короткий полушубок, замшевые перчатки, тонкое ажурное кашне. Такие типы Панкину знакомы, это премьеры. В том плане, что впервые в жизни, вооружаясь на рынке самыми дорогими снастями, выходят на лед в поиске новых острых ощущений на каком-то своем изломе биографии: то ли любовница бросила, то ли на пенсию вышел, то ли семья надоела. Идет такой мужик к электричке, приценивается взглядом к бегающей по перрону рыбацкой братии, по своим соображениям выбирает из этой братии кого-то одного, кто внушает ему большее доверие, и неотрывно, как филер, следует рядом в надежде выйти на рыбное место… Ничего не поймав, промерзнув до костей, такой премьер в час своего возвращения домой сломает удочки и твердо решит искать новую любовницу, новую работу, новую семью или, по крайней мере, новое увлечение.
У соседа был уже сизый нос и дрожащий подбородок. Женька улыбнулся:
— Батя, может, выпьешь? — без лишних предисловий спросил он. — А то застынешь, как генерал Карбышев.
Тот не ответил, а скорее простучал зубной морзянкой:
— Спасибо. Давайте.
Панкин угадал: странный рыбак оказался действительно пенсионером. Был он военным, преподавал в училище, теперь вот на заслуженном отдыхе. Но — работает, хорошую работу нашел, дающую и деньги, и свободное время. Не на пенсию полковника, а именно на нынешний заработок он может позволить себе прилично питаться (говоря это, сосед извлек из своего нового рыбацкого ящика банку икры, финскую колбасу, желтый жирный сыр, бутылку ”грузинского коньяка пять звездочек”).
— Мало того, что деньги идут, так я еще среди недели могу и на рыбалку поехать, вот как сегодня. Но это — первый и последний раз. Буду искать другое хобби. А вы..?
Вопрос этот касался, конечно, не только отношения Панкина к рыбалке — просто настала его очередь предъявлять соседу по лункам свою визитную карточку. Он вытащил из-за пазухи меховую рукавицу, а из нее извлек бутылку ”Пшеничной”.
— Я тоже теперь в любой день могу — куда угодно. А с остальным хуже. Икры не ем, и вовсе не из принципиальных соображений. Зато есть лук и немного сала, из деревни прислали.
Выпили по одной, второй, разговорились. Говорил больше Женька, его всегда после стакана тянуло на монологи, а тут еще действительно надо было выговориться — ведь ни за что пострадал, подставили его, как пацана…
— С работы меня ушли, понимаешь? Я журналист, на криминальных темах специализировался, щипал ментовское начальство, да так, что некоторые кресел лишались. В такой грязи копаться приходилось…
— У вас что, юридическое образование?
— Нет, батя, — логический склад мышления. Это поважнее дипломов. Наливай… Я вот, верь — не верь, тебя высчитал на все сто процентов. Еще когда на вокзале засек — понял: новичок. На пенсию ушел или любовница бросила. С пенсией угадал. А насчет второго как?
— Насчет второго ждать недолго. Я тут, кажется, все отморозил, так что никому не стану нужен. А вы чем теперь займетесь?
— Да брось ты выкать, давай на брудершафт, по полному. Не знаю, чем займусь. Честно тебе говорю — не знаю. Бегать, аки мальчик, по всем редакциям и сшибать копеечные гонорары? Или в коммерческий ларек устроиться? Или бутылки по улицам собирать? Сам бы выкарабкался, а мне еще алименты платить: дочке, Наденьке, восемь лет. Да ладно, найду чего-нибудь. Я ведь только в этот понедельник уволился. Ну-ка, плеснем еще по капельке.
— Может, хватит? — сказал сосед. — А то у нас разговор вроде как пьяный получается.
— Да никакого у нас разговора нет, — Панкин наполнил пластмассовые стаканы, тут же выпил свой, захрустел луковицей. — Посидели, разошлись — и все, на веки вечные, в толпе друг друга не узнаем, а на рыбалку ты больше ездить не будешь…
— Можно и не у лунки встретиться, — сосед пить не спешил, смотрел на Панкина. — Мне вот, представьте себе, как раз человек с этим самым логическим складом мышления нужен. О частном сыске слышали? Я как раз одну такую контору возглавляю. Почему бы нам завтра не созвониться? Моя фамилия — Лапин, Леонид Леонидович, телефон…
— Я не запомню, — честно признался Евгений. — Тем более, что выпил малость.
— Ладно, я сам с вами свяжусь, у меня память — грех жаловаться. Диктуйте цифры.
Домой они возвращались в переполненной электричке, сразу же потеряли друг друга, и Панкин тогда еще подумал: ”Хрен он позвонит, даже фамилии моей не спросил”.
Утром следующего дня он только и помнил, что ездил на рыбалку, с кем-то малость выпил и хорошо бы теперь откушать пива. Но пива не было.
2
В принципе он ушел из газеты по своей инициативе. В очередном репортаже допустил маленькую неточность. На самом деле маленькую, ерундовую. С Нонной, девочкой из другой, молодежной, газеты, и своим хорошим знакомым, инструктором вождения, отправился колесить по тем маршрутам, которые указывали в своих письмах безымянные, в основном, авторы, жаловавшиеся на гаишников-лихоимцев. Те даже не придирались ни к чему, просто останавливали, забирали права и листали их до тех пор, пока водители не вытаскивали кошельки.
Первый раз Панкина тормознули на Ленинградке. Мент раскрыл его удостоверение, забрал оттуда розовую купюру-двухсотку и вежливо козырнул: мол, путь свободен. Тотчас из машины выскочила Нонна с диктофоном и своими корреспондентскими ”корочками”: ”Простите, а за что вы взяли деньги?” Простенький такой наивный вопрос, от которого гаишник балдел и так терялся, что начинал плести белиберду.
Еще дважды милиция ”клевала” на двухсотки, потом останавливать машину перестали, и было понятно, что информацию о ”нехороших” ”Жигулях” получили все, кому надо, и Нонна, по крайней мере в этот день, никаких ответов на свой вопрос не получит.
”Мастера машинного доения” — так он назвал свой репортаж. В нем Панкин переврал фамилию. Одного из гаишников, лейтенанта Кулькова, назвал Куликовым.
Конечно, главный редактор взбеленился не от этой ошибки, а от того, что Панкин назвал его трусом. Главного, видно, по телефону за репортаж достали, неспроста же, разговаривая с Панкиным, он только на телефон и смотрел. Все припомнил. И подобную ошибку трехлетней давности, и что пьянку как-то в кабинете организовал, и что — при чем тут это? — с женой развелся. ”Когда вы сильно трусите, вам логика отказывает, — сказал ему Панкин. — Все эти факты разрозненны и несопоставимы. Мне кажется, что вы просто советуете мне писать заявление об уходе по собственному желанию. Причем, делаете это по чьей-то подсказке”. — ”А ты, Евгений Иванович, на рожон не лезь. Думаешь, отговаривать буду, если напишешь?”
На рожон он не лез, но цену себе знал, гордость имел и тут же попросил чистый лист. Заявление главный подписал сразу и, как показалось Евгению, при этом облегченно вздохнул: ”Свободен!”
Ошибка — мелочь, не она причина того, что произошло. Кто-то его свалил, и не просто свалил, а зажег красный свет перед его материалами, которые покоятся по разным изданиям. Отовсюду пошли звонки: ”Прости, старик, начальство против…” Даже Нонна — и та поставила условие: ”Жень, если согласен пройти под псевдонимом, в субботнем номере поставим. Пригласи на кофе, объясню, почему нужен псевдоним”.
Кофе будет, так он ей сказал. Сегодня суббота, надо пройтись до киоска и купить газету. Если у Нонны что получилось, тогда он на кофе заработает. Ей — кофе, себе бутылку пива. Господи, как тяжко быть нищим! Надо что-то придумать. У дочери скоро день рождения…
Телефон. Незнакомый голос. Какой-то Лапин, Леонид Леонидович. Спрашивает, обдумал ли Панкин его предложение. Глупая ситуация. Какое предло..? Ах, да, грузинский коньяк, икра, частный сыск.
— А что мне обдумывать, Леонид Леонидович, я согласен, готов в понедельник стать Пинкертоном, или какая там у вас должность свободна?
— До понедельника можно и не ждать, Евгений Иванович. Тут как раз интересное дело подвернулось, может уплыть к другому. Я, конечно, не навязываюсь…
— Еду, — позорно быстро ответил Панкин.
Уже по дороге к Лапину он, вспоминая разговор с ним, задал себе вопрос: откуда тот знает его имя-отчество? Своего отчества, это точно, он вчера не называл.
3
Лапин был в строгом костюме, синий камешек блестел на галстуке. На столике, сервированном на двоих — коньяк, шоколад, ананасы, виноград. Уловив удивление в глазах Панкина, хозяин улыбнулся:
— Мы — серьезная и богатая контора, Евгений Иванович, и я хочу, чтобы вы это сразу поняли. Сейчас мы по чуть-чуть выпьем, и я вас сразу познакомлю с делом…
Лапин признался, что пока владеет лишь общей информацией, и потому вопросов по деталям ему лучше не задавать. ”Вы сами будете иметь возможность беседовать с любым лицом, причастным к этой истории, и в любое устраивающее вас время. Я все сделаю для этого. А теперь — вот то, что знаю я и от чего будете плясать вы…”
Пляска ожидалась быть бурной, поскольку сюжетец ее пока даже не просматривался. А суть была вот в чем. Три крутых мужичка, Виталий Житков, Илья Айкхорн и Стас Левашов, работали на крупную коммерческую фирму и не далее как позавчера, то есть в четверг, перевозили некоторую сумму денег, скажем так, из пункта А в пункт Б. Деньги лежали в кейсе, замки которого были закодированы, а код никто из троицы не знал, да и не должен был знать. Их дело — курьерское: в целости и сохранности доставить чемоданчик с содержимым куда приказано, вот и все.
Было время обеда, и перекусить они решили в районе кинотеатра ”Россия”, есть там кафе на углу. Посидели за столиком минут двадцать, вышли. Айкхорн и Левашов закурили, а Житков, поскольку некурящий, с кейсом направился к ”вольво”, решив подождать напарников в машине. Тут из кинотеатра как раз зрители повалили, Житков среди толпы оказался, машина на другой стороне дороги стояла, метрах в двадцати пяти, значит. Прошел сквозь эту толпу, наклонился у дверцы. Айкхорн и Левашов, как им и полагалось по инструкции, глаз не отрывали от товарища, потому сразу же заметили, как возле того ”тормознул” мужичок в кожаной куртке, вроде как спросил о чем-то, пошел дальше, а Житков продолжал стоять согбенный… Ребята тут же рванулись к машине и обнаружили, что, во-первых, Житков без сознания, а во-вторых, без чемоданчика. ”Кожанка” уходил в сторону метро, был в пределах видимости, они помчались за ним, взяли его уже на платформе метро, без лишнего шума доставили к своей машине, врезали пару раз под ребра, отобрали кейс и, как заверяют, хотели было уже вышвырнуть его вон, да что-то их насторожило. Кейс им не понравился. Вроде их, да что-то в нем не то стало. Потому и поехали к пункту назначения с задержанным, отдали товар кому надо. Тот при них щелкнул замками и вытащил на свет божий кипу старых газет и несколько засаленных книжек.
Дальше случилось худшее. Воришка, когда его еще в машине везли, все за сердце хватался, но ребята думали, хитрит. А тут, когда чемодан открыли, когда пару вопросов ему задали, он отдал Богу душу, так ничего и не сказав.
— И вот нам, Евгений Иванович, поручено найти кейс и вернуть его содержимое хозяевам.
— А что с этим, с умершим? Милицию вызывали?
— И милицию, и врачей, — недовольно махнул рукой Лапин. — Констатировали смерть от сердечного приступа, труп увезли… Но надеюсь, Евгений Иванович, вы понимаете, что раз коммерсанты обратились за помощью к нам, то милиции они о пропаже денег ничего не сообщили. Есть, скажем так, коммерческие тайны, которые не обязаны знать государственные структуры. Какая сумма, откуда, для чего — это не только людям в погонах, а и нам с вами знать не обязательно, так ведь? Надо найти исчезнувший чемоданчик, вот и все. Таким будет ваше первое дело, если вы за него возьметесь.
— А я могу поговорить с этими… курьерами?
— Значит, взялись. А поговорить — это пожалуйста, это когда угодно, можно даже сегодня.
Он откинулся в кресле, улыбнулся, прищурил глаза и задал совершенно дурацкий с точки зрения Панкина вопрос:
— Вы в баню ходите? Или ограничиваетесь ванной?
Евгений недоуменно взглянул на Лапина. Чуть вытянутое, дыней, лицо, высокий лоб, тонкие, словно прочерченные в одну линейку, губы, умные глаза. Нет, такой дураком не может быть.
— Когда-то ходил чаще, сейчас — время от времени.
— Понимаю, финансовые трудности. Мы их немного разрешим. Во-первых, отныне и каждую субботу вы можете ходить бесплатно в хорошую баньку. Она, как раньше говорили, ведомственная, принадлежит той конторе, которая и хочет найти пропажу. Мало того, что вы там сегодня попаритесь — как раз и потолкуете с троицей, не углядевшей кейс. А во-вторых, Евгений Иванович, во-вторых…
Он потянулся к письменному столу, взял оттуда тонкую папку, открыл ее и положил перед Евгением:
— Как видите, это самая настоящая ведомость. В верхней строчке записано: ”Панкин Е. И.”, видите? Ставим напротив фамилии цифру… Какую цифру поставим, а? Разъезды, питание, вполне возможно, чьи-то услуги вам оплачивать еще придется, что-то инфляция съест за две недели… Я вам плачу за две недели, понятно? Потом посмотрим, как пойдет дело, и выпишем новую сумму. А пока — сто пятьдесят тысяч, хватит? Вот деньги, пересчитайте… И давайте уж совсем закроем денежную тему. В случае успеха вы получаете три процента от возвращенной суммы. Всего же в кейсе было шестьдесят пять тысяч.
— Не так уж и много, — заметил Панкин.
— Не так уж и мало. Вы, наверное, не учитываете того, что там лежали доллары, а не рубли.
4
Баня действительно была хороша. В парилке пахло пихтой, вода в бассейне отсвечивала изумрудом, на столе в предбаннике стояли самовар и огромный термос с холодным квасом.
Панкина ждали. При его появлении по очереди окунулись в бассейне, укутавшись простынями, сели на деревянную скамью за столом. Все трое выглядели замкнутыми, скучными, но это было единственное, что их объединяло.
Илья Айкхорн — лет тридцати. Густая темная шевелюра, до болезненного бледный оттенок кожи, роста чуть ниже среднего. Жилист, очень жилист, скорее всего, занимается модными сейчас восточными единоборствами: кошачьи упругие движения, какая-то особая сосредоточенность лица.
Виталий Житков помоложе, помассивней, есть лишний жирок в талии и на плечах, мокрые светлые волосы обнажают розовую лысину. Лицо совершенно непримечательное.
Стас Левашов — питекантроп. Угрюмый, в шерсти и мускулах, небольшие глаза, квадратная челюсть. Жутковатый тип. И потому с удивлением воспринимается полустертая надпись на левом предплечье: ”Люда”, ниже — сердце со стрелой, еще ниже — две восьмерки. Скорее всего, год восемьдесят восьмой. Неужели и таких любят девушки? Или это безответная любовь? Сколько ему, лет двадцать пять? Значит, в восемьдесят восьмом было восемнадцать. В это время все влюблены, даже крокодилы…
Все трое без особого любопытства разглядывали Панкина, и разговор никак не хотел завязываться. Евгений не знал, в качестве кого представил его курьерам Леонид Леонидович, и потому попробовал поначалу разговорить собеседников, используя журналистский прием, на отвлеченные темы: о футболе, женщинах, погоде. Но Житков весьма недипломатично пресек эту попытку:
— Не надо ля-ля, начальник. Знаем же, что пришел допрашивать, вот и допрашивай. Чего зубы заговаривать? Нам их, может, на полку скоро ложить придется, когда начальство счет предъявит.
Питекантроп согласно затряс головой, Айкхорн чуть сощурил глаза и раздвинул в улыбке губы.
— Хорошо, — сказал Евгений и вытащил из портфеля диктофон. — Но поначалу определим наши позиции. Думаю, и у вас, и у меня одна цель: найти пропажу. Не найдем — я всего-навсего не получу гонорар, а вы пострадаете серьезней, так?
Троица согласно промолчала.
— Значит, обе стороны заинтересованы в совместном сотрудничестве, и беседу нашу называть допросом не стоит.
— Да называйте ее как хотите, а кейс не вернешь, — никаких следов.
Это опять сказал Житков и потянулся к термосу с квасом.
— Я верну, — неожиданно для себя заявил Евгений. — Верну, если поможете. Попробуем воспроизвести то событие во всех деталях, не упуская мелочей. Поехали.
И он нажал кнопку диктофона.
В принципе, Лапин в своем пересказе упустил немногое. Во всяком случае, суть выхватил верно, а кое-что мог просто не знать.
Значит, все дело происходило так.
Житков, не успев открыть дверцу машины, вдруг почувствовал укол в ягодицу (на том месте у него и сейчас видна красная точка на фоне посиневшего, с пятак, кружка) — и поплыл. Перестал соображать, и если бы не опирался на машину, то наверняка упал на землю. Все, больше он ничего не помнит. Очнулся, лишь когда Стас и Илья привели в ”вольво” беглеца. А поймали его с маленьким приключением. ”Кожанку” они настигли только на платформе метро. Тот вскочил в вагон. Левашов — следом. А Айкхорн пошел вдоль вагона по платформе: почувствовал, что вор может схитрить. Так и получилось. Перед самым закрытием дверей ”Кожанка”, пробравшись через весь вагон, выпрыгнул из последней двери и угодил прямо в объятия Ильи. Левашову же пришлось одну остановку проехать, потом он вернулся. Айкхорн ждал его, задержанный, естественно, стоял с Ильей и никаких попыток вырваться и убежать не предпринимал. Только все время доказывал, что ничего он не воровал, что это его кейс.
Что было потом? Ничего интересного. Поехали к хозяевам, те вскрыли чемодан… с газетами. Нет, происходило это не в машине, конечно. В номере гостиницы. Там все собрались. И вора туда завели. Хозяева сказали: наше дело — получить кейс, а не выяснять, кто виноват. Но если не найдете…
Вора не били. Попугать — попугали, было такое. Утюгом. Положили на диван, прямо на рубаху поставили утюг: ”Говори, или включим”. А он вроде как не в себе: улыбается, подмигивает: ”Вы, — говорит, — ребята, не переусердствуйте, сердце у меня слабое”. Ну, Левашов сунул вилку в розетку: ”Вот сейчас припечет — бросишь, гад, придуряться, все расскажешь!” Секунд тридцать прошло — тот молчит. Ну, выключили утюг, подбежали к вору — а он готов. Утюг даже не разогрелся еще.
Могли курьеры ошибиться в том, что кейс спер ”Кожанка”? Вряд ли. Очень уж примечательный чемоданчик. Черные такие встречаются, а кофейных мало. И потом, не чувствуй ”Кожанка” своей вины, зачем убегал от них, из вагона выпрыгивал?
— А где кейс незнакомца? — спросил напоследок Евгений. — Милиция забрала?
— При чем тут милиция? — спросил Стас. — Ее там еще не хватало.
— Но ведь она и врачи приезжали, когда вор умер?
— Это уже без нас было, — быстро ответил Айкхорн. — Нас начальство вызвало. А вещи его, надо полагать, у Лапина.
По дороге домой Панкин купил газету со своим материалом и еще бутылку с красивой наклейкой. Первым делом он позвонил Лапину, потом — Нонне. Леонид Леонидович сказал, что кейс вора в целости и сохранности, и коли надо, то его через час привезут прямо на дом к Евгению. Уже положив трубку, Панкин сообразил, что никто ничего ему не привезет, поскольку он не сообщил Лапину своего адреса. Хотя ведь он и фамилии ему не сообщал, а та появилась в ведомости. Надо при случае спросить, откуда узнал ее Леонид Леонидович.
Затем Евгений позвонил Нонне. Та, услышав, что в холодильнике Панкина стоит ликер с экзотическим названием ”Киви”, только и спросила: ”Разве я еще не у тебя?”
И тут же положила трубку.
5
Отношения с Нонной у Панкина были ясны и просты. Он давно уже определил, кто она ему: подружка. Любовница — нет, это другое, там нужны обязательность и ответственность, цветы и обещания, а всех этих качеств у Панкина и на жену не хватало даже тогда, когда у них с Милой было все нормально. Мила, жена, многого хотела от него. Он закомплексовал. И расстались они очень даже по-хорошему. Давние знакомые уезжали на работу в Финляндию, попросили присмотреть за квартирой. ”Я все понимаю, — сказала Мила. — Нам надо пожить отдельно”.
Жена всегда была откровенна с ним. Публикации его она принципиально не читала: ”Прости, но ты ничем не сможешь меня удивить, мне скучны твои писания”.
Нонна — та звонила регулярно. ”Женька, ты сегодня бездарен, — так тоже могла сказать. Но заканчивала фразу красиво: — Я понимаю, с талантами такое бывает”.
Они давно не виделись, недели две. И — вот она, Нонна, тихонечко пьет ликер и слушает рассказ Панкина о событиях последних дней.
— Значит, профессию решил поменять, — говорит она. — Думаю, ненадолго. Тебе подсунули дохлое дело, а так делают всегда, когда хотят избавиться от ненужного работника.
— Но ведь я к ним не по распределению после юрфака пришел. Лапин сам меня пригласил, понимаешь?
— Не совсем. Если они так хорошо платят, то пригласили бы профессионалов, а не случайного собутыльника, — прости меня за правду, ради Бога. Тут что-то не то, Женя. Поверь, что-то не то.
— Ладно тебе. Давай думать, что мне повезло. Ну, бывают же глупые везения, а? Ты о сути самой что можешь сказать?
Нонна опять смотрит на содержимое кейса, — его десять минут назад привез Панкину хмурый некомпанейский человек, отказавшийся от кофе, чая и ликера. Евгений хотел ему задать пару вопросов, но тот после слов ”просили передать” дважды сказал ”не уполномочен”, по-военному крутнулся у порога и побежал вниз по лестнице.
— О сути… Жень, а ты можешь выйти из этой игры, а? У меня есть знакомая девчонка на телевидении, я с ней уже говорила. Там ожидаются вакансии… Что ты в этих старых газетах копаешься? Думаешь, в них напечатана фамилия вора?
— Телевидение — это не мое. А газеты, Нонночка, иногда полезно просматривать, даже если в них не работаешь. Смотри, вот ”Вечерний Киев”, а вот — ”Труд”, но отпечатан тоже на Украине. Почему бы не предположить, что товарищ приехал оттуда, а? А книги совершенно случайны по подбору, скорее, положены для веса. Интересно, сколько весит шестьдесят пять тысяч долларов?
— Найдешь — взвесь, не забудь… — Нонна внимательно всматривается в кейс, царапает ногтем по уголку. — Женя, а я, кажется, тоже кое-что интересное обнаружила. Глянь-ка.
Она приподнимает и без особого труда отделяет кофейного цвета пленку, наклеенную на, как оказывается, черные бока кейса.
— А хорошо сделано, сразу не определишь. Зачем кейс обклеивали, а? Может, на нем дефект какой-то был? Пятно или царапина?
— Вряд ли, — Панкин следит за манипуляциями Нонны и в то же время косится на газеты. — Чтобы возить макулатуру и сало в грязной бумаге, сгодится и порванная авоська. Тут не в царапине дело.
— А в чем же?
Он щурится, переводит взгляд на Нонну. Свет от торшера очень удачно падает на нее. Светится ликер ”Киви” в хрустале, бездонными кажутся глаза, сквозь тонкую блузку угадываются вишенки-соски красивых грудей. ”О чем это я с ней, дурак? — ругает себя Панкин. — Не хватало еще о политике или рыбалке речь завести…”
— Сейчас скажу.
Он отбрасывает на пол газеты, отбирает у Нонны кейс, пинает его ногой так, что тот летит через всю комнату.
У Нонны божественные губы…
Утром они побежали по хозяйственным магазинам и толкучкам. Кофейного кейса нужной вместимости в продаже нигде не увидели. Черные — да, были. И была клеющаяся пленка, черного и красного цветов. Продавала ее некрасивая худая женщина. Разговорились. Кофейная пленка, узнали они, бывает сейчас редко. Раньше-то ее почаще привозили, а теперь таможен наставили — не провезешь. Ведь доставляли-то ее вроде как из-за границы.
— Из Киева? — спросил Панкин.
— Оттуда, оттуда…
6
Итак, вор прибыл в Москву из Киева — вот все, что выяснил за сутки Евгений. Этому есть хоть какие-то мало-мальские доказательства. Все остальное остается с вопросами, предположениями.
Как он узнал, что деньги будут провозить в кейсе определенного цвета? И именно в четверг, и именно по этому маршруту? Скорее всего, в данной фирме работал человек, который поставил всю нужную информацию киевлянину. Сообщник… или даже сообщники. Конечно, это не курьеры. Во-первых, они дорожат своей работой, во-вторых, они бы дали возможность вору уйти. Да и потом, им проще без посторонних ”кожанок” выждать удобный момент и слинять с деньгами, зная, что хозяева вряд ли будут искать их через милицию. Нет, курьеры отпадают. Надо узнавать, кто в фирме был в курсе всех деталей передвижения денежного кейса по городу.
И еще: как вор ухитрился подменить кейс? И когда? По дороге к метро? В толпе с кем-то обменялся кейсами, а Айкхорн и Левашов не заметили? Хотя должны были, раз утверждают, что засекли его сразу и уже не теряли из виду. А может, в вагоне? Так Стас увидел бы… А может, увидел, но промолчал, сначала не придал этому значения, а потом испугался, — это уже когда вора задержали, — что и на него подозрение падет? А что, вполне так может и быть. До питекантропа ведь всегда туго доходит.
Ладно, пусть это даже выяснится: где заменен кейс — на улице или в метро. Дальше что? Дальше надо узнать особые приметы сообщника — а это наверняка человек из фирмы — и по этим приметам найти того, кто владеет чемоданчиком с долларами сейчас. Показать Левашову и Айкхорну всех, кто знал о том, что они перевозят, когда и куда — и дело в шляпе! Логично? Логично! Три процента от шестидесяти пяти тысяч — это сколько будет баксов? Что пить, — пивом можно ванну наполнить и не вылазить из нее до тех пор, пока… пока…
Панкин так и не определил, до каких пор можно будет торчать в ”жигулевском” озере-океане: от пивных мыслей его оторвал телефон. Звонил Лапин:
— Вы можете срочно подъехать? Есть разговор.
Конечно же, он хочет услышать отчет, ему, как любому начальству, — отчет подавай! И Панкину есть что сказать! ”Мне, Леонид Леонидович, надо еще раз переговорить с курьерами, не могли же они ничего не заметить! — и загадку с кейсом можно считать разгаданной. Какое очередное дельце подбросите?”
Лапин выглядел неважно, Евгений отметил это сразу, лишь только переступил порог. Если раньше его осанка была в виде восклицательного знака, то теперь превратилась в вопросительный. Желто-серого цвета лицо, круги под глазами, вялые, совсем не военные жесты:
— Проходите, садитесь. Кофе, чай? Вы, вижу, на своей машине, так что спиртное не предлагаю, да и самому нельзя. Сердце прихватило, круто…
— Ни чая и ни кофе, Леонид Леонидович. Я сразу хочу начать с дела. Вор — киевлянин, у него есть сообщники, работают в фирме, которую обслуживают курьеры…
Евгений начал перечислять добытые факты и свои домыслы, говорил все с эмоциональным подъемом, будто белый стих читал, но скоро почувствовал, что Лапин слушает его вполуха, словно только из-за вежливости, и сбавил обороты. ”Действительно, расхвастался! У человека сердце прихватило, ему сейчас не до дел, ему, может, помощь какая нужна, за лекарством смотаться или врача привезти. А я, соловей хренов…”
Панкин замолчал, так и не договорив всего, что хотел сказать. И Леонид Леонидович, растирая пальцами лоб, задал вдруг вроде бы совершенно не относящийся к теме вопрос:
— Евгений Иванович, вы ведь криминальной темой занимались, у вас наверняка есть хорошие знакомые в органах, а?
— Ну, есть, конечно, — сказал сбитый с толку Панкин. — Те, кто информацию мне давал… А что надо узнать?
— У меня интересы несколько иного плана. Меня интересует такой, с которым вы на рыбалку ездите, пиво пьете, по женщинам бегаете. Кому бы вы вот сейчас позвонили и сказали: привет, Леша, или Вася, или как там его… Приезжай, есть разговор, нужен совет.
— Нет, Леонид Леонидович, мне уже никакие советы не нужны, мне осталось поговорить с Левашовым, Айкхорном — и можно ставить точку!
Лапин долго смотрел на Евгения, словно не понимая, о чем тот ведет речь. Потом медленно, старательно выговаривая каждое слово, произнес:
— Нужна связь с милицией, с человеком, которому можно довериться. Если не по этому делу, то по другому. Нужна, понимаете?
— У меня, Леонид Леонидович, с органами были иные отношения. Какое питье и женщины — они меня с работы скинули.
Лапину, кажется, не понравились последние слова, он встал из-за стола, подошел к сейфу, уже знакомому Евгению, открыл дверцу, вытащил несколько опечатанных пачек купюр:
— Их мы даже в ведомость включать не будем. Берите. Двести тысяч. Пользуйтесь ими как угодно, но найдите мне через пару дней человека, который, если не ферзь, то ладья, по крайней мере. Человека, годного на роль консультанта. А теперь пойдемте, я провожу вас. И заодно кое-что еще сообщу.
Вышли к лифту, долго ждали кабину, поехали вниз. Лапин молчал, а Панкин гадал и не находил ответа на вопрос: зачем Леонид Леонидович его все-таки вызывал. Попросить найти мента-консультанта можно было и по телефону, передать деньги — это тоже не горело. Стоило из-за пяти минут разговора тащиться сюда час на машине? Или так будет отныне принято? Лапин захочет — и Евгению придется мчаться через весь город только для того, чтобы поднести зажигалку к его сигарете? Хотя нет, не похож Лапин на такого фраера, лоск любит, но в пределах разумного. А сегодня еще и выглядит паршиво для того, чтоб строить из себя Цезаря. Что он еще сообщить хочет и почему не сделал это в комнате?
— Вы сейчас куда? — заговорил наконец Лапин, когда они остановились уже у машины Евгения — потрепанного, измученного долгожительством ”жигуленка”.
— К Левашову.
— Ах, да, вы же говорили. Вы молодец, Евгений Иванович, я никак не ожидал, что вы что-то раскопаете в этом деле, честно признаюсь.
— Тогда почему же предложили мне заняться им?
Лапин вроде как растерялся, ответил не сразу:
— Я ни на кого из своих не рассчитывал. — Тут же круто сменил тему разговора. — ”Жигуль” еще доперестроечный, да?
— Восемь лет. А у вас нет своей машины?
— В гараже стоит, — он кивнул на ряд железных коробок, выстроенных в глубине двора. — Я ведь долго на Дальнем Востоке служил, прежде чем сюда перед пенсией перевестись. Приобрел у моряков ”японца”. Но езжу на нем только летом — не ахти какой водитель, чтобы по нынешней слякоти судьбу испытывать. А сейчас еще и сердце прихватило… Пока дороги сухими не станут, на автобусах помыкаюсь. Да мне ведь по сути и ездить некуда: мой дом — моя контора! И древние еще говорили: в любом деле не ноги, а голова нужна. А она вроде есть, склероза за ней пока не наблюдается.
— А у меня склероз, — Евгений уже сел в машину и смотрел на Лапина через окошко. — Убейте меня, не помню, чтоб я вам свою фамилию называл. Откуда вы ее узнали, когда ведомость заполняли? И отчество…
— Ну, это… — Лапин замялся. — Будем считать, что это маленькая профессиональная тайна. Ладно, трогайте, темнеет быстро, ехать будет трудно.
— А вы говорили, что сообщите мне еще что-то.
— Считайте, что уже сообщил, — Лапин болезненно улыбнулся. — О том, что у меня есть машина и что я плохой ездок.
Странно, подумал Панкин.
7
Жена Стаса, Зоя, была намного симпатичнее мужа, хотя и заметно старше. Такая могла бы выбрать себе спутника подостойней, и, кажется, она сама знала об этом. Открыв Евгению дверь, смерила его взглядом роковой женщины, кивком попросила войти и лишь потом спросила:
— Вы ко мне?
— Мне нужен Стас.
— Жаль, что не я.
Томная улыбка, опять кивок на дверь одной из комнат:
— Он там.
Повернулась и поплыла, играя бедрами.
Стас в шикарном, расшитом шелком, халате лежал на диване. К халату этому плохо шли грязно-зеленые рваные носки. Он вскочил, увидев Панкина, изобразил на страшненьком лице нечто вроде улыбки. Прижимая, как Библию, к волосатой груди красный альбом с золотым тиснением ”Семейное фото”, крикнул в дверь:
— Зайчик… Зоя, это Панкин, я тебе говорил… Ты на стол что-нибудь…
— Портвейн, коньяк? — спросили из кухни.
— Спасибо, — тоже обращаясь к открытой двери, сказал Евгений. — Я за рулем.
— Он за рулем, — зачем-то продублировал гостя Стас и сунул в руки Евгению альбом. — Я пойду переоденусь, я быстро.
Фотографии были аккуратно, любовно наклеены на всех страницах. Снимков самого Левашова было мало: три армейских, один из которых — групповой, с надписью внизу: ”Дембель-90” и многочисленными росписями по специально скадрированному для этой цели светлому полю. С десяток фотографий запечатлели его со славным большеглазым парнишкой лет пяти, судя по всему, это были совсем свежие фотографии. С женой Стас ни разу не сфотографировался, хотя основная масса снимков была посвящена ей. Вот она: молоденькая, у микрофона, наверное, поет, вот в компании за ресторанным столиком, вот опять на сцене, вот с мячом в смелом купальнике, дальше — с малышом, с тем самым, с которым увековечил себя и Стас.
Левашов вошел в комнату при полном параде, в костюме и даже в галстуке. Увидел, что гость рассматривает снимки, пояснил:
— Это сын, Павлик.
— Симпатичный парень. Сколько ему?
— Семь. Уже в школу пошел.
Панкин почему-то вспомнил баню и татуировку на предплечье Стаса. В восемьдесят восьмом он страдал по Люде, а не по Зое, хотя бутуз Пашка уже жил на белом свете. Все, конечно, может быть, но…
— Стас, я пришел уточнить кое-какие детали. Ты можешь еще раз повторить все, что знаешь о похищении кейса? Мне кажется, что когда мы беседовали в первый раз, ты кое-что упустил.
— Я все сказал тогда, — очень быстро ответил Стас.
— Не все. Когда ты зашел за вором в вагон… Что там было? Я ведь чувствую, что там что-то было, а, Стас?
Левашов попробовал неуклюже отшутиться:
— По глазам видишь? Или по руке, как цыганка?
— Давай руку, если не веришь. О, линии какие… Говори, сколько тебе лет, с точностью до месяца.
— Двадцать пять десять дней назад было, — голос его стал несколько неуверенным. — Да ладно валять дурака.
”Двадцать пять. Это что же получается, если учесть, что Паше уже семь и он пошел в школу?”
— Все ясно, золотой мой. Жизнь твою я прочел. И наверняка знаю, что ты почему-то не все мне говоришь.
Стас передернул плечами:
— А чего бы мне молчать? Мне нечего скрывать, так что не бери на понт.
— Ты растишь приемного сына, — резко сказал Евгений и бросил быстрый взгляд на Левашова. Левашов, оказывается, совершенно не умел сдерживать себя. Побелели сжатые губы, испуганно округлились глаза.
— Кто тебе сказал? Илья?
— С Айкхорном я встречался только вчера в бане, весь наш разговор происходил при тебе. И потом, кто мне, к примеру, мог сказать, что лет пять-шесть назад ты был влюблен в одну чудесную девушку, Люду… Люду… Известная такая фамилия… ”В конце концов, любая фамилия может стать известной”, — подумал про себя Евгений.
— Устинова, — выдохнул ошарашенный Левашов.
— Да, верно, Люда Устинова. Она в армию тебя провожала, но не дождалась… Ладно, не о том речь, — Панкин встал, намереваясь пройти в прихожую. — Потопаю я. Раз ты решил о кейсе молчать — молчи — твое дело. Но я боюсь, что все это против тебя и обернется, понял? Раз отрицаешь, что видел, как вор заменил кейс… Видел же?
— Да не видел, — крикнул Стас. — Это я потом уже обратил внимание, что у нее такого же цвета чемодан, но мне тогда и в голову не пришло…
— Погоди, давай все по порядку.
…Людей в вагоне было много, по проходу не пробежишь, толкаться приходилось. Потому Левашов и не догнал беглеца, метра три не дотянул. ”Кожанка” выскочил, а перед его носом дверь бац! — закрылась. Стас увидел, что вор попал прямо в руки Айкхорна, и потому остановку ехал спокойно. Осматриваться начал. И вот тогда-то увидел, что очень похожий кейс: и по размеру, и по цвету стоял у ног одной женщины. Но не придал этому никакого значения. И уже потом, когда выяснилось, что вор подменил чемодан, вспомнил, что тот как бы споткнулся возле женщины.
Как она выглядела? Хорошо выглядела. Она спиной к Стасу стояла, отвернулась сразу же, как Стас на нее посмотрел. Он успел лишь отметить, что глаза у нее такие… продолговатые, как у кореянок, но и не Зоины… трудно сказать, какие… Одета она была в модное длинное пальто, воротник желтоватый, вроде из ламы, светлая вязаная шапочка… Все.
— Ты ее никогда раньше не встречал?
— Нет.
— Вспомни лучше, Стас. Может, ты хоть раз видел ее в той фирме, на которую работаешь?
— Да нет, мы думали уже об этом.
— ”Мы”?
— Ну да. Я ведь сразу, когда вор окочурился, Илье и Виталику обо всем сказал.
— И что вас ждет теперь?
— Что, что, — он вздохнул, как всхлипнул. — Что сможем — насобираем, отдадим, остальное будем отрабатывать, а сами на сухарях сидеть.
— Зоя знает об этом?
— Только о том, что ”обули” нас. А что расплачиваться придется — молчу.
Он опять вздохнул…
Дорога стала просто безобразной. От Левашова Евгений хотел проехать к Айкхорну, но трасса была забита машинами — пробка на пробке — к тому же пошел мокрый снег, а путь предстоял неблизкий, и Панкин поехал домой. Настроение у него было под стать погоде. Версия о том, что вору помог кто-то из фирмы, пока ни к чему не привела, да и вряд ли к чему приведет, это теперь было понятно. Не таким уж он, Панкин, и хитрым детективом оказался, вон Житков тоже сразу высказал такое предположение.
”Кожанка” умер, женщина с корейскими глазами исчезла, и, кажется, вместе с кейсом. Что дальше?
Времени для обдумывания этого вопроса было сейчас предостаточно: машины шли черепашьим шагом, подолгу замирая у светофоров. Но в голову абсолютно ничего не приходило. Житков и Айкхорн вряд ли что нового могут добавить. Если они между собой обсуждали лишь вариант, связанный с незнакомкой, значит, тоже в тупике. Договорились вообще умолчать этот случай, чтобы не подставить Левашова. А то обвинят, мол, в растяпстве — видел нужный кейс и ничего не сделал, чтобы вернуть его.
Надо начинать с нуля.
А проще и честнее — поехать к Лапину и сказать: прости, старик, я не за свое дело взялся. Самое неприятное в этом ходе — возвращать деньги. Деньги, каких гонораром не заработаешь. Это жалко, особенно если учесть, что в карманах, кроме них, нет ни шиша. А Нонне нравится ликер и шоколад. Конечно, она и на чай с карамелькой подъедет, но… И дочери к дню рождения хотелось купить что-нибудь…
Может, просто создать видимость работы? Вешать Лапину лапшу на уши? Нет, он не дурак, рано или поздно потребует полного отчета.
Придется расписаться в собственной несостоятельности. А может, сам Лапин и подскажет при этом какой-то ход?
Он еще открывал дверь квартиры, как услышал трель телефона. Звонил Айкхорн.
Я с Левашовым по телефону говорил, тот сказал, что ты ко мне собираешься заехать. Жду, жду — тебя все нет. Испугался, как бы и с тобой чего не случилось.
— Дороги ужасные, еле домой добрался.
— Правильно сделал. А то… Не слышал еще, что с Лапиным произошло?
— С Леонидом Леонидовичем? Ничего, я у него был сегодня.
— После твоего отъезда он тоже прогуляться решил. Выехал на своем ”Ниссане” за город, перевернулся, загорелся… В общем, одни косточки остались…
Панкин уронил трубку, сел, не раздеваясь, на стульчик посреди коридора. ”Как же так? Лапин за сердце хватался, говорил, что из дома — ни ногой. Зачем он сел за руль?”
Опять звонок. На сей раз незнакомый мужской голос:
— Евгений Иванович? Я по поводу человека в кожаной куртке, покойника, которым вы интересуетесь. Это Комар, Петр Георгиевич. Из Киева. Запишите точный адрес: улица Борисоглебская…
— Кто вы? — спросил ошарашенный Панкин.
В трубке послышались гудки.