И вот теперь к этому лесу бежала Толисквами. Она хотела уйти от деревни подальше, остаться наедине со своим ребенком и, наплакавшись вдоволь, вернуться домой. Углубляться в лес Толисквами конечно же не собиралась. Ей бы посидеть на опушке, под деревом, неподалеку от просторных лугов, где сельчане пасли скот, выбрать там укромное местечко, прижать к груди своего сына и отвести душу в плаче и причитаниях. Так думала Толисквами и неслась, словно злой дух во тьме. Сначала бежала она по знакомым деревенским тропкам, потом оказалась в папоротниках высотой с человеческий рост. Вконец ободрала и исцарапала босые ноги. Спустившись к реке, она остановилась, чтобы перевести дух и прислушаться, нет ли за ней погони, — и снова пустилась в путь. Небо было усыпано звездами, но вокруг все равно царила мгла, от слабого мерцания звезд светлее не становилось в эту непроглядную ночь. Где-то выл одинокий шакал, в ответ заливались лаем деревенские псы.
Толисквами торопилась, здесь каждая тропинка, каждый уголок были ей знакомы, и, словно рысь, пробиралась она через овраг, продираясь сквозь кустарники и колючки.
Она вышла к прибрежной роще. Все свое детство она бегала здесь за козами, в соседних деревнях все знали дочку козопаса Джургу — Толисквами.
В этих краях Джургу славился как хороший пастух, пас он большое стадо коз. Маленькая Толисквами помогала отцу и братьям ухаживать за козами, но когда ей исполнилось двенадцать лет, отец не взял ее на пастбище: «Ты уже не ребенок, пасти коз дело не женское, помоги матери по хозяйству!» С тех пор Толисквами только один раз была здесь вместе с Бочией… После этого она из дому не выходила, свою печаль и горе закутала в траур и до рождения маленького Бондо радость к сердцу не допускала. Почему-то в эту ночь вспомнила она о старых друзьях и рванулась к ним в порыве отчаяния — стремительно бежала к чистому полю, к звонким ручейкам, к деревьям, к кустарникам и к Чертову лесу, как будто они могли исцелить убитое сердце, вернуть ей счастливые дни детства.
Как настоящий друг встретил ее повеявший из лесу ветерок, ласково прикоснулся ко лбу, обнял за шею, погладил по волосам. На поле Толисквами заметила одно темнеющее пятно, и хотя вокруг и было темно, хоть глаз выколи, но это место все равно выделялось своей чернотой — там стоял старый дуб. Толисквами узнала Козью рощу, здесь под дубом тек прозрачный родник, чуть подальше начиналось наилучшее пастбище для коз — небольшие холмы, покрытые кустарниками, за холмами проступал Чертов лес.
Она остановилась у дуба, ногой нащупала место, чтобы сесть. Крепко прижала к груди тело ребенка и села прямо на землю. Под дубом было сухо, сюда не проникала роса. Как только Толисквами присела, сразу открыла ребенку лицо и начала, как безумная, целовать и ласкать его; все крепче прижимая сына к груди, она всхлипывала и заливалась слезами.
Из леса доносился вой шакалов, который становился все ближе и явственней. Толисквами казалось, что шакалы выходят из леса. Вот уже совсем рядом раздался шакалий плач. Толисквами испуганно оглянулась и начала баюкать ребенка, словно боясь, что шакал его разбудит.
Сисатура мурсиа…
Бондо бошис лурсиа[22].
Она начала негромко, как будто укачивала живого младенца:
Мальчик Бондо прижимается к груди
Своей матери.
Она пела все громче и громче, вплетая в мелодию всю боль своего сердца.
Толисквами не знала, что поет новую песню, она где-то слышала эту мелодию, может, мать пела ей похожую на эту колыбельную. Песня лилась из глубины сердца, и слова рождались там же…
Спи, спи, сынок.
Спи, мой дорогой.
В люльке бутон розы
У меня расцвел…
Вой шакалов прекратился. В роще воцарилась гробовая тишина, словно каждое дерево и каждый куст прислушивались к пению Толисквами.
Сняла я с него одеяло и
взглянула на него я, —
стал он похож на луну и солнце,
мой дорогой мальчик.
Рыдания душили Толисквами. Она прервала свою песню и снова принялась осыпать поцелуями личико ребенка. Она представила его лежащим в колыбели, действительно похожим на луну и солнце, и, вздохнув, продолжала:
Небом рожден ты,
Солнце и луна растили тебя,
Вырастет мой сыночек —
Расцветет бутон розы.
Слезы ручьями стекали по ее щекам, соединялись у подбородка и капали на тельце ребенка.
Вот шакал идет,
Мальчик Бондо спит.
Мальчик Бондо
Прижимается к груди своей матери.
Где-то рядом прошмыгнул шакал… Толисквами испугалась, но тень быстро скрылась в темноте, так же быстро заглох и шорох в кустах.
Ночь незаметно растаяла, вначале на небе замерцала утренняя звезда, затем из села донеслось кукареканье петухов, на востоке едва заметно посветлело небо, солнце бросило свои первые лучи, шакалы умолкли, и с полей взлетел жаворонок, радостным пением известил поля и луга о наступлении утра.
— Рассвело, — встревоженно пробормотала Толисквами и привстала, — здесь меня могут увидеть, — испуганно посмотрела она на село и, оглядываясь то и дело, пошла к лесу.
Сначала она бродила около леса, никак не решаясь войти поглубже. Тем временем в роще показался незнакомец, восседающий на разбитой кляче. За ним появилось еще несколько всадников, кого-то искали: «Меня ищут», — подумала Толисквами и спряталась в зарослях каштана.
Только что проснувшийся лес веселым шумом встретил Толисквами.
Наступало весеннее утро. Сверкающий изумрудом лес был так говорлив и оживлен, словно собирался в путь; с каждого дерева, с каждого кустика, из каждого уголка доносились шорох, шелест, щебет, чириканье, пение, стук, писк, карканье, свист, воркованье…
Здесь было не до грусти и печали, начинался день, близился восход солнца, и обитатели леса готовились к встрече с ним.
Из своего укрытия Толисквами перебралась в буковую рощу в поисках укромного местечка, где можно было бы побыть наедине с мертвым ребенком. Она спустилась в овраг, заросший колючими кустами. Здесь журчал прозрачный лесной ручей, с трудом пробираясь среди огромных валунов. Спрятавшись за ветвями, она села у воды. Сам черт не обнаружит ее здесь! Если бы случайный охотник наткнулся на Толисквами, сидящую у воды с распущенными волосами, он бы принял ее за Лесную деву и не посмел бы подойти к ней близко.
Лес был охвачен таким веселым и радостным шумом, что Толисквами не решалась голосить громко. Она лишь причитала полушепотом. И, почувствовав, что на душе немного полегчало, снова затянула свое «Сисатура». Как бы грустно она ни пела, песня все-таки есть песня, она слилась с голосами леса и уподобилась им настолько, что, услышь ее кто издали, непременно бы принял за песню самого леса.
В лесу было прохладно, женщине показалось, что тело ребенка здесь еще больше похолодело, она расстегнула ворот, спрятала на груди маленькую головку ребенка. Горячей и затвердевшей от прилившего к соскам молока, готовой вот-вот лопнуть груди было приятно прикосновение холодных щек ребенка. Толисквами откинула простынку и налегла на младенца тяжелой, разбухшей от молока грудью.
Сисатура мурсиа…
Негромко, сладко пела Толисквами и обнимала ребенка всем своим телом, переполненной молоком грудью, упругим молодым животом, длинными руками, передавала ему тепло собственного тела.
Как только тельце ребенка прикоснулось к пышущей жаром груди, из сосков хлынуло молоко. Толисквами на минутку отняла ребенка и осмотрела грудь — молоко, в самом деле, текло само по себе. «Теперь мне станет легче», — подумала она и невольно, сама не помня почему, для чего, приложила сосок к губам младенца. От этого прикосновения молоко потекло еще обильнее.
И тут случилось чудо: когда горячее молоко попало в рот ребенку, его губы едва заметно зашевелились. Толисквами глазам своим не поверила, пощупала ему грудь, приложила ухо к сердцу, потерла щеки, насильно открыла ему глаза, но не обнаружила никаких признаков жизни. Предчувствие, однако, не давало покоя Толисквами, она снова вложила сосок в рот ребенка, крепко обняла его и снова запела грустное «Сисатура». Сомнений быть не могло: ребенок сосал грудь, слабо шевеля губами. Толисквами оцепенела, совсем ослабла, тело ее обмякло, в голове помутилось, и она готова была потерять сознание.
Толисквами сидела как оглушенная и боялась пошевелиться.
— Тук, тук, тук! — подбодрял Толисквами дятел, сидевший на буковом дереве.
— Чик-чирик! Кар-кар! Фьюить, фьюить! — чирикал, каркал, шелестел и шуршал лес, журчал ручей, словно вода, дерево, куст, птица, лесные твари, небо и земля только и старались и ждали, когда маленький Бондо откроет глаза и когда он улыбнется своей маме.
Ребенок перестал сосать и уснул, не выпуская сосок изо рта. Толисквами прислушалась к дыханию ребенка, прислушалась и к биению сердца, и когда убедилась, что ее Бондо действительно ожил и что это не сон, встала, не отнимая ребенка от груди, и быстрыми шагами вышла из лесу. Как только она вышла, ей навстречу ослепительно засияло солнце, всходившее над полями и лугами, и лучи его били прямо в лицо Толисквами.
Утром Бедишу разбудило куриное кудахтанье. Стоило ей только встать, как она, ударив себя по щекам, воскликнула:
— Люди добрые! Где же покойник?
В одной ночной рубашке она выбежала на балкон.
— Толи, доченька, Толи! — в тревоге позвала она дочку.
— В чем дело, что случилось?! — выглянул из своей комнаты Джургу.
— Джургу, куда делась наша девочка?
— Куда она могла деться, женщина! Что ты меня поднимаешь в такую рань!
Бедиша оделась наспех и выскочила во двор. Кинулась туда, сюда, долго звала: «Толи, Толи», — но, не обнаружив нигде дочери, не на шутку испугалась, вернулась в дом, принялась тормошить мужа.