— Гарроне тоже интересовался этими… сериями? Вы с ним на этой почве и познакомились?
— О нет! Мы с ним познакомились… на поле боя, если так можно выразиться.
— А-а, значит, и Гарроне был?…
— Нет, Гарроне не был подлинным ночным бродягой. В нем не было… дьявольского начала. Он был, так сказать, сочувствующим, хорошим попутчиком. Но у него было определенное стремление, которое, впрочем, в подсознании есть у всех людей. — Он с вызовом посмотрел на Сантамарию, но тот, зная, что такие типы, как Реджис, всегда готовы вступить в спор за свои «идеалы», предпочел ему не возражать.
— Значит, Гарроне был сочувствующим? — сказал он.
— Гарроне был человеком жадным до всего нового, «экспериментатором», как он сам себя называл. И не боялся риска. Больше того, опасность его возбуждала. И в конце концов, как все прирожденные игроки, он рискнул слишком крупно, перешел допустимую границу…
О какой игре говорит Реджис? Что ему в точности известно? С такими людьми никогда не поймешь, что они скрывают от других, а что от самих себя. Они живут в мире внезапных взрывов ярости, умолчаний, экзальтации, падений и безумия.
— Но Гарроне проявлял к нам не просто любопытство, — продолжал Реджис. — Он нас понимал, мы были для него не париями, не отвратительными насекомыми, а людьми… Он нас называл «ангелами ночи». Он был поэт, идеалист и, как все поэты, поплатился жизнью…
Реджис говорил искренне, с полной уверенностью в своей честности. Эта завидная уверенность позволяет карманным ворам и домашним хозяйкам, лавочникам и министрам, знаменитым певцам и профессорам университетов прятать на чердаке памяти все совершенные ими крупные и мелкие бесчестные поступки и забывать о них легко и скоро, подумал Сантамария.
— Ну, а сколько этот поэт собирался заплатить вам, синьор Реджис?
— Что вы хотите этим сказать?
Сантамария поднял с пола проект Трессо и Кампаны и лист с разрешением на его осуществление.
— Я спросил, сколько он вам дал или пообещал, чтобы вы задержали этот проект.
Реджис посмотрел на него с горестным изумлением.
— Я думал, вы более возвышенный человек, комиссар. Но вижу, что ошибся и что вы тоже…
— Послушайте, Реджис, вы совершили серьезный должностной проступок. В течение года вы без всяких на то оснований задерживали проект Трессо и Кампаны. Это преступление, и оно может обернуться для вас несколькими годами тюрьмы. Мы с профессором Пеллегрини считаем, что вы пошли на это служебное преступление, чтобы ваш друг Гарроне смог навязать свой проект. — Сантамария повысил голос: — Что вам пообещал Гарроне в обмен?
Реджис сокрушенно покачал головой.
— Нет, на таком языке я не могу с вами разговаривать.
— Откуда Гарроне знал о существовании проекта Трессо и Кампаны? Вы ему об этом сказали?
— Да нет же, нет! — с упреком, точно он говорит с неразумным ребенком, сказал Реджис. — Однажды Гарроне зашел ко мне на службу и увидел этот проект, мне его только что принесли для визирования. Гарроне сразу загорелся желанием ознакомиться с ним. Он мне объяснил, что всегда, всю жизнь мечтал воплотить свои идеи в подобном грандиозном проекте…
— Больше он вам ничего не сказал?
— Ну, у него, знаете ли, были свои давние счеты с Трессо и Кампаной. Этот Трессо учился с ним вместе в университете, а потом, когда их интересы столкнулись, обошелся с моим другом довольно жестоко. Вот Гарроне и захотелось вставить ему палку в колеса. По-моему, это вполне простительная человеческая слабость.
— И палкой были вы?
— Я помог другу, — с достоинством ответил Реджис.
— Вы помогли ему также скопировать чужой проект.
— Скопировать, скопировать!… Не будем клеветать на того, кто уже не в состоянии себя защитить. Гарроне значительно улучшил чужой проект, внес в него существенные, я бы даже сказал, гениальные изменения. Я вам это могу показать прямо на проекте. Ведь я тоже участвовал в создании окончательного варианта. И работали мы, если хотите знать, здесь, в моем доме.
— Гарроне надеялся, что его вариант будет принят?
— Да, у него были на это большие надежды. Переговоры с клиентом уже подходили к концу.
— Вы принимали участие в переговорах?
— Нет, Гарроне не хотел меня, так сказать, компрометировать. К тому же практическая сторона дела меня не касалась, да и не интересовала. Сделки меня никогда не привлекали.
— Вы ограничивались тем, что не давали разрешения на проект Трессо и Кампаны?
— Я ограничивался тем, что помогал другу.
Против этой брони преданности и благородных чувств лучшим оружием была вульгарность. Сантамария громко прищелкнул большим и средним пальцами.
— Бесплатно?
Реджис помрачнел.
— В любом случае я не взял бы ни лиры. Я порядочный человек.
— Так сколько же вам пообещал Гарроне, половину?
Наступила долгая пауза: истина, грубая, прозаичная, без прикрас, с трудом, но пробивала себе дорогу. Реджис угрюмо уставился в пол.
— Один-единственный раз, в самом начале, — пробормотал он, — Гарроне намекнул на мою долю награды, как он ее назвал. — Он поднял голову. — Но я сразу же оборвал его. Поверьте, я всегда презирал деньги.
— Однако вы знали, что речь идет о десятках миллионов лир?
Реджис мучительно, с тоской во взоре сжимал кулаки.
— Знали?
— Да… знал, Гарроне все время мне об этом говорил. Для него это стало прямо-таки идеей-фикс… Но, — добавил он с улыбкой, — я все-таки не верил.
— Тому, что речь шла о такой большой сумме?
— Нет, тому, что эти деньги, много там или мало, до такой степени нужны были Гарроне. О, не поймите меня превратно! Он бы их истратил в одну минуту, купил бы себе модные костюмы — он очень заботился о своей внешности, — отправился бы путешествовать, о чем давно мечтал. И все же я понял, что не это было для него главным. Для него важнее всего была возможность взять реванш у жизни, а не деньги сами по себе. Конечно, эти миллионы ему бы не помешали, они даже были ему необходимы. Но прежде всего он хотел вознаградить себя за унижения, которым его подвергали все: неискренние друзья, коллеги, эта свинья, его сестра…
Факты, нужно придерживаться только фактов, в растерянности подумал Сантамария. Реджис, он в этом теперь не сомневался, не был обычным чиновником-взяточником, договорившимся с Гарроне о дележе добычи. И из его не слишком связных объяснений Гарроне представал в более ясном свете, чем из рассказов, которые он слышал об архитекторе прежде. «Непристойный Гарроне», «золотой телефон», промелькнуло у него в голове.
— Резинку, — резко приказал он.
Реджис воспринял это как прямую угрозу и даже как приговор.
— Что вы сказали? — пролепетал он. — А! Да… да… — Он наклонился, отыскал на коврике у кровати резинку, поднял ее. — Вот она… разрешите… мне… дайте я сделаю… я привык.
Он свернул в трубку проект Трессо и Кампаны и разрешение, скрепил их резинкой. И пока он этим занимался, Сантамария смотрел на него и думал, что ночной бродяга вдруг вновь превратился в незаметного служащего, вечно склоненного над бумагами, обитателя подотдела 37/А. Его гордость человека, не понятого обществом и не подвластного законам, испарилась, в комнату вползла тень всемогущего Пеллегрини, и Реджис сдался на его милость. Реджис бережно положил свернутый в трубку проект на кровать.
— Если позволите… — сказал он, показав на винные пятна на своей рубашке. Он открыл трехстворчатый шкаф, также покрашенный в желтый цвет, и вынул из ящика чистую рубашку. Затем торопливо снял грязную рубаху и надел новую. Потом вынул пиджак в клетку, галстук, и Сантамария внезапно понял, что он покорно готовился последовать за ним в префектуру, а затем отправиться в тюрьму. Собирался так же методично, как каждое утро собирался на службу. Факты, держаться фактов, снова подумал Сантамария. Расследование велось по двум убийствам. О втором убийстве Реджис явно не знал вообще и не подозревал об истинных причинах первого. Он не сомневался, что Гарроне, этот «прирожденный игрок», «экспериментатор», был убит одним из безжалостных ночных бродяг. Что же касается коррупции, то говорить о ней в данном случае, вероятно, не приходится. Да, проект пролежал целый год без движения в одном из отделов. Но сколько документов и проектов в Италии застревает в бюрократических дебрях, и виновные, если только их находят, остаются безнаказанными. Реджис помог Гарроне из жалости, из «солидарности» с таким же нищим паразитом. Скорее всего, Гарроне спас его во время «битвы» или облавы… Но сделал это Реджис не ради миллионов. Миллионы Гарроне взял бы себе.
Реджис повернулся к нему лицом: он был готов к «мукам» — застегнул на все пуговицы пиджак, надел галстук.
— Ах да! — воскликнул он.
Взял свернутый в трубку проект Трессо и Кампаны и протянул его Сантамарии. Тот сердито отмахнулся.
— Оставьте его себе. Завтра сами отнесете на службу, — пробурчал он. Это был оправдательный приговор, и Реджис его слова так и воспринял.
— Я не должен… идти с вами?
— Нет.
— Вы меня не… не арестуете?
— Нет.
— Значит, я могу… считать себя непричастным?
— Не знаю, можно ли считать вас полностью непричастным к этой грязной истории. Но для нас к делу об убийстве вы… никакого отношения не имеете. А сейчас мы расследуем именно это дело.
— Господин комиссар, — выдохнул из себя Реджис, — господин комиссар, я не верю в бога, но если есть кто-то на небесах, то он…
— Послушайте, могу я попросить вас об одном одолжении, Реджис? — оборвал его Сантамария. Реджис уже собрался ответить, что ради господина комиссара он готов пойти в огонь и в воду, но Сантамария его опередил: — Мне нужна старая газета.
— Старая? — вскричал Реджис. — Но у меня есть сегодняшняя! Я вам…
— Да нет же, послушайте…
Но Реджис уже кинулся на террасу и мгновенно вернулся с последним выпуском «Стампы».
— Я ее уже прочитал. Возьмите, возьмите, доставьте мне такую радость!
— Мне хватит одной страницы.
— Ну что вы, берите всю, прошу вас!