Принципы модернизации власти в России
СЕГОДНЯШНЯЯ РОССИЙСКАЯ ВЛАСТЬ — и ее понимание, и ее реальное воплощение — основана на целой серии стереотипов. Эти стереотипы есть и у «начальства», и у народа — конструкция сегодняшней российской власти соответствует состоянию умов в стране.
В то же время именно эти стереотипы делают власть в России архаичной, несовременной, постоянно проигрывающей, слабой и препятствующей тому, чтобы Россия снова стала одним из мировых лидеров.
Стереотипы по поводу власти
Стереотип первый: власть одна, и она персонифицирована в том или ином «начальнике»
С этим стереотипом бороться крайне тяжело: очень трудно представить себе наличие нескольких властей. В сознании российского человека сразу возникает опасение, что несколько властей — это несколько начальников, которые тут же вступят в конфликт между собой и возникнет хаос.
Эти опасения имеют под собой основания, поскольку в новейшей российской истории новосозданные «ветви власти» тут же начинали выяснять между собой, «кто главнее». Кончалось это иногда кровью, как в октябре 1993 года.
Однако это чисто российский стереотип (может быть — наследие советской власти). Все известные в истории конструкции власти с самого начала строились как разделенные на несколько инстанций, каждая из которых формирует свою собственную ценность и исключительность, которые недоступны другим инстанциям. Сегодня этот принцип осознан, и современные инстанции власти формируются инженерно, искусственно[43].
В первобытном обществе существовали власть вождя и власть шамана. В средневековой Европе композиция власти формировалась на конфликте между светской и духовной властями. Ни одна из них не могла покуситься на другую, поскольку у духовной власти была исключительная компетенция, исключительный ресурс: связь с Богом; светская власть этого обеспечить не могла. Но у светской власти была своя исключительная компетенция: владение материальными ресурсами и войсками, что, в свою очередь, не могло перейти церкви. На этом возникало напряжение, зрел конфликт, что в дальнейшем приводило к появлению все новых и новых инстанций власти.
Стереотип российского сознания относительно подобных конструкций ярко демонстрирует следующий пример. Во время Ялтинской конференции Черчилль спросил у Сталина: «Как будем договариваться с католической церковью по поводу Европы?» Сталин ответил шуткой: «А сколько у папы римского танков?» Этот эпизод отражает полное непонимание советским лидером устройства власти в Европе: несмотря на то, что у папы римского танков нет, договариваться с ним придется.
Принцип нескольких не сводимых друг к другу инстанций власти зафиксирован в принципе разделения властей Монтескье (1). Однако внутренняя непонятность этого принципа в России приводит к тому, что при переводе на русский язык даже сам термин был выбран неудачно: по-русски «разделение власти» означает, что есть одна власть и ее разделяют на несколько частей. При этом неявно подразумевается, что корень власти все равно один.
У Монтескье заложена прямо противоположная конструкция: существует несколько отдельных инстанций власти, каждая из которых обладает исключительным ресурсом, и эти инстанции вынуждены между собой договариваться. Российским людям очень непривычно в этом жить, они плохо понимают этот принцип и еще хуже его реализуют.
Однако реальная демократия возникает именно в такой ситуации. Когда существует несколько инстанций власти, это создает определенные степени свободы для общества и человека, и существует процедурная проблема согласования действий властей между собой и их согласования с интересами общества и человека. Когда такая проблема возникает, демократия становится реальной. Если этого нет — демократию подменяют выборные технологии (см. об этом ниже).
В России господствует понимание власти как некоторой группы («семья», «чекисты»), захватившей власть в стране. Но это даже не феодальное, а дофеодальное устройство власти.
Такое понимание приводит к тому, что любое стремление моноцентра власти к усилению порождает ответную реакцию — сепаратизм, стремление к отделению. В России очень трудно себе представить, как на одной территории могут сосуществовать две или более инстанций власти, обладающих каждая своим эксклюзивным ресурсом и эксклюзивной трансценденцией. Именно это порождает сепаратистские тенденции.
Стереотип второй: власть отождествляется с государством
Этот стереотип активно муссируют российские интеллектуалы. Есть государство, а у него есть власть. Или наоборот: власть — у государства, государство и есть власть.
По-видимому, именно поэтому в последние четыре года взят курс на усиление государственной бюрократии: В. Путин предполагает, что таким образом усиливается и власть в стране. Но усиление государства (даже если предположить, что усиление федерального центра это и есть усиление государства) не означает приобретения власти. Наоборот: при этом резко ослабляются иные, негосударственные инстанции власти, а значит, вся конструкция резко слабеет.
В условиях господства этого стереотипа не понимается и не принимается тезис правых политиков о том, что государство должно выполнять сервисную функцию. Если государство выполняет сервисную функцию, это значит, что есть еще больший «начальник», чем само государство. Кого можно себе представить в этой роли?
Правые политики отвечают: общество. Но если (см. стереотип первый) мы считаем, что власть моноцентрична и иерархична, то общество не может быть «главнее» государства.
В результате господства этого стереотипа тезисы, взятые напрямую из западной демократической риторики, «проскакивают» и не понимаются.
Стоит принять на вооружение понятие о власти как о композиции нескольких автономных инстанций, как тезис о сервисной функции государства начинает играть в полную силу. Тогда становится совершенно понятно, что государство — только одна из инстанций власти, обладающая вполне определенным эксклюзивным ресурсом (всеобщий порядок и одинаковость процедур на всей территории) и не подменяющая собой иные инстанции.
Современное понятие власти состоит в том, что власть — это владение каким-то недоступным или эксклюзивным воспроизводящимся ресурсом. Она больше не отождествляется с государством (конструкция XIX века). Современные технологии власти состоят не в гипертрофированном и абсурдном усилении одной инстанции, а, напротив, в увеличении количества инстанций власти и их постоянном смещении — с тем, чтобы все стороны жизни современного общества были охвачены всеми инстанциями власти в совокупности.
Эти принципы очень хорошо видны там, где происходит столкновение власти, построенной на современных принципах, со старой властью, которая отождествляется с государством. Так с властью играют на территории постсоветских республик: в Киргизии, Украине, Грузии.
Когда формируется другая инстанция власти, неподконтрольная Шеварднадзе, Кучме, Акаеву (например, народ, признающий другую легитимность), происходит смещение всей конструкции. Стройная и, казалось бы, незыблемая государственная власть вдруг оказывается вне структуры новых соглашений. Она падает, как карточный домик. Или: одна элита дискредитируется, а вместо нее подставляется другая. При таком действии вся конструкция старой власти тоже разрушается[44].
В этом заключается основной принцип современных властных технологий: не уменьшать количество инстанций власти, а, наоборот, увеличивать их со скоростью, большей, чем скорость общественного развития. Тогда власть создает пространство, которое полностью контролируемо, прозрачно, люди могут в нем ориентироваться, возникают свободы и демократия, когда народ может принимать участие в достижении соглашения между инстанциями власти.
Отметим еще одно последствие отождествления власти и государства. Этот стереотип не дает активным людям участвовать во власти, поскольку они с самого начала считают, что власть — это прерогатива государства. Разрушение этого стереотипа сразу же привлечет сотни активных и мыслящих людей во власть — в дело формирования новых инстанций власти.
Стереотип третий: страх перед бунтующим народом
Причиной этого непреодолимого страха является существование одной-единственной инстанции власти. Власть исходит из одной точки: от государства, которое совмещено с бизнесом, со СМИ, с судом, с прокуратурой. Власть сегодня абсолютна, и бунт народа означает разрушение всего порядка целиком.
Существующая власть не способна направлять народ на нужные и для нее, и для него самого действия. Власти не могут решиться на самомалейший шаг и стремятся подстраховаться буквально во всем, поскольку одно неверное действие означает полный крах. В результате с народом заигрывают, народу поддаются.
Неудача большинства реформ (монетизация льгот — яркий тому пример) связана с тем, что из-за нераспределенности инстанций власти все претензии в конечном счете предъявляются государству. Но реформы не могут идти бесконфликтно: любая реформа имеет своих интересантов и своих оппонентов (2). Кто-то все равно что-то теряет. Когда власть принадлежит исключительно государству, интересанты, получив свое, не благодарят государство: зато обиженные активно протестуют. В результате государство вынуждено перераспределять уже распределенное. При этом те, кто был ранее заинтересован в реформе, естественно, переходят в стан недовольных. Круг замыкается.
В такой монолитной, абсолютистской конструкции невозможно провести ни одну общественную реформу. Однако принципиальный выход есть. Надо выделить интересантов и сформировать их в отдельную инстанцию власти. Например, при осуществлении реформы образования необходимо оформить инстанции власти, которые и будут ею заниматься (ими могут стать родители, бизнес, работодатели, конкуренты стандартным школам). Оппонирующий им консервативный профессорско-преподавательский состав окажется в ситуации проблемы, затем — конфликта, после чего государство может выступить в качестве арбитра и сформулировать новые правила взаимодействия — уже с учетом произведенных сдвижек.
Стереотип четвертый: власть должна быть основана на праве и процедуре
Здесь мы только отметим этот момент, поскольку обсуждали его подробно во второй главе. Приверженность формальной процедуре и формальному выполнению закона (при реальной внутренней неготовности строго ему следовать) делает Россию и российскую власть и неэффективной — с точки зрения осуществления преобразований, — и неконкурентоспособной. В условиях, когда ведущие мировые игроки утверждают свой суверенитет, не считаясь с правом, Россия оказывается в одном клубе со слабыми государствами, которым остается только уповать на международное право — с тем чтобы сохранить хотя бы видимость суверенитета[45].
Схема современной власти
СНИМАЯ ЭТИ СТЕРЕОТИПЫ, постепенно отказываясь от них, можно подойти к пониманию того, что собой представляет современная власть. На схеме изображены ее необходимые элементы.
Власть существует, всегда стягивая на себе два типа того, что существует для нее безусловно.
Во-первых, это определенные материальные условия, от которых она отказаться не может и вынуждена иметь с ними дело (внизу на схеме — территория, инфраструктуры и сам народ, который для власти также является точкой безусловности).
Во-вторых, это определенная трансценденция, то есть обращение к некоторому идеальному порядку. При формировании инстанций власти то, что оформляется в качестве эксклюзивного ресурса, соотносится с трансценденцией — то есть с идеальной конструкцией: свобода, право, Бог… Инстанция власти не может усомниться в этом порядке, в этой идее. Для разных инстанций власти будет своя трансценденция: для одних это связь с Богом (религиозная власть), для других — связь с культурой, для третьих (СМИ) — объективная информация и формирование смыслов. Для государства это всеобщий порядок и одинаковость процедур на всей территории. А для судебной власти такой идеей является идея права.
Схема современной власти
Эти идеи для некоторой части народа становятся ценностями, которым они следуют в социальной жизни и с точки зрения которых обсуждают происходящее в стране. Так формируются элиты.
Всякая инстанция власти имеет свои «присутственные места», для того чтобы отправлять власть, реализуя свой порядок. Через эти присутственные места народ соприкасается с властью. Это могут быть церкви, отделения милиции и паспортные столы, газеты (для СМИ) и так далее.
Кроме того, вопросы отправления власти и ценностных приоритетов регулируются гласными и негласными соглашениями и стереотипами относительно того, до какой степени какая инстанция власти может «проводить» свой порядок, упорядочивать жизнь народа, которая всегда стремится выйти за границы порядка. Также эти соглашения регулируют принципы взаимоотношений между самими инстанциями власти и базисными трансценденциями.
Иногда такие соглашения оформляются в виде конституций. Конституция фиксирует типологию уже существующих инстанций власти. Примером этого служит американская конституция, где с самого начала четко прописано, что:
1) человек имеет неотъемлемые права (они перечислены); это означает, что существуют границы вмешательства других инстанций власти: суда, государства, частных лиц, общественных организаций;
2) существует свобода слова; это означает, что для государства, суда, частных лиц и общественных организаций недостижима возможность мешать кому бы то ни было провозглашать какие-то идеи;
3) существует идея неприкосновенности частной собственности; это тоже фиксирует границу для других инстанций;
4) существуют независимость суда и приоритет закона.
При этом сама конституция становится внутренне противоречивой. В ней уже заложена конфликтность между инстанциями власти: свобода слова может противоречить частным свободам или интересам государства. Но конституция и не должна быть внутренне согласованной, поскольку главная ее функция — зафиксировать растяжку между разными инстанциями власти (в отличие от конституций СССР и России, где сразу расставлены приоритеты ценностей, прав и свобод и где зафиксированы принципы моноцентричной, иерархичной власти — власти с единственной инстанцией).
Таким образом, плюрализм власти становится изначально зафиксированным. Власть распределена, она организована как сеть, в рамках которой возможно выращивание различных инстанций власти.
Фокусы инстанции власти имеют свою исключительность и недоступность для других. Там формируются «поля» суверенности: суд суверенен в своей трактовке законов и в своих решениях; богатство суверенно в создании своих собственных возможностей; государство суверенно в рамках организации и мобилизации граждан и их упорядочении; СМИ суверенны в освещении событий, задании их важности и чередования. Эти инстанции могут потеснить друг друга, но не могут друг друга уничтожить (как только они собираются в одну линейку, происходит обрушение всей конструкции).
В социальной реализации эти конструкции существуют в виде ценностей, которых придерживается часть населения. Эти ценности связаны со способом жизни людей. Так, свобода для бизнеса, для экономических субъектов — вещь абсолютно не теоретическая. Для них она реальна и желанна. Каждая инстанция власти фиксирует определенный тип трансценденции, который она превращает затем в социальные ценности, а потом и в принципы взаимодействия людей или иных общественных единиц.
Любая новая реальная политическая или организационно-властная конструкция не может реализоваться без трансцендентного прикрепления. У нового буржуазного порядка, возникшего после французской революции, такими трансценденциями были «свобода, равенство, братство». В России, как мы обсуждали это выше, эти трансценденции не осмыслены и не очень реалистичны для жизни. Другие понятия, которые выработались в России, более значимы для россиян (мы уже отмечали значимость для российского народа понятий «справедливость» и «осмысленность»).
Теперь — с точки зрения такого современного представления власти — можно попытаться обсудить принципы, на которых может строиться эффективная, подлинная власть в России.
Новые принципы власти в России
Власть не связана с государством
Отождествление власти с государством — стереотип и анахронизм, сковывающий всю жизнь в стране. Их отождествляют и эксперты, и политики, и все население.
Этот стереотип обосновывает сегодняшний российский непросвещенный абсолютизм.
Но власть не завязана накрепко на государство. Власть сегодня строится иначе. Первый принцип новой конструкции власти в России — власть строится поверх государства, государство же становится одной из инстанций власти.
Этот принцип сразу же высвобождает активность огромного количества людей, расчищает место для современной политики в том, что касается устройства власти и перспектив страны.
Власть задает народу перспективу
По отношению к существующей государственной власти имеется очень серьезная претензия, которая заключается в том, что у нее отсутствует деятельностная составляющая. Она лишь укрепляет сама себя, усиливает чиновничество. При этом деятельностной позиции, которая занималась бы формированием перспектив и горизонтов, не образуется — мы об этом уже говорили выше, во второй главе.
Государственная власть не задает движения — и тем самым сама роет себе могилу. Именно к такому выводу нас приводит анализ всех революций: как только в стране начиналась хорошая жизнь при бездействующей власти, сразу возникали революционные настроения (например, в начале XX века жизнь в России была прекрасной, экономические показатели были лучшими за всю историю страны, международные отношения — тоже).
Реализованный принцип разделения властей
В России не обойтись без формирования новых, независимых от государства инстанций власти.
Из-за того, что инстанции власти не разделены, всякая смена властителя (выборы президента или парламента) превращается в экстрим, игру на выживание. Проблема преемственности власти в России все обостряется. Как только в стране должны пройти выборы, сразу возникает патовая ситуация, причем во всех сферах жизни одновременно. Неразделенность инстанций приводит к параличу власти и к возникновению угрозы революции. То, как это происходит, мы видим на примере Киргизии, Украины или Грузии[46].
Избежать повторения таких ситуаций можно, только доведя до реализации принцип разделения инстанций власти: суд — отдельная инстанция, президент — отдельная, бизнес — отдельная и самостоятельная инстанция.
Сегодня власть стремится быть монологичной. Происходит странный и бессмысленный откат по отношению к демократическим процедурам. Сегодня правят бал политтехнологи, которые строят фальшпанели демократии: создают «марионеточные партии», проводят «управляемые выборы» и т. д. Причина этого в том, что не развиты иные инстанции власти: ведь демократия состоит в том, что народ участвует в выработке соглашений между инстанциями.
Гипертрофия политтехнологий в нашей стране связана с отсутствием реальной политики. Если бы в России существовала настоящая политика и велись дискуссии по общественно значимым темам, то в политтехнологах не было бы нужды. Они перешли бы на роль технических исполнителей.
До самостоятельных инстанций власти должны «дорасти» все существующие органы управления и центры влияния.
Прежде всего это относится к законодательной власти. Сейчас ее как самостоятельной инстанции, как реальной власти не существует: Дума имеет силу только, может быть, по отношению к правительству, партии имеют силу только в самой Думе.
Напротив, если бы партийная жизнь пронизывала всю страну, если бы партии вели идейную работу с населением, то именно они бы формировали у него ценности и образцы, создавали пространство для самоопределения. Это являлось бы их задачей.
Это может случиться, если выборы в местные законодательные собрания станут партийными. Возможно, и правительству следовало бы формироваться из думского большинства. Тогда партии и общественные объединения могли бы стать самостоятельной инстанцией власти.
Идеология есть основа мышления классового общества в конфликтном движении истории.
Партиям ничего не стоило бы дорасти до того, чтобы стать инстанциями власти, если бы они занимались общественным развитием, а не только заявляли свою идеологическую направленность. Одни партии могли бы заниматься социальным обеспечением, другие, наоборот, — формированием самодеятельного населения; именно они могли бы удерживать различные ценности, в том числе демократические.
Партии построены по административным принципам с участием политтехнологов, с дутыми программами и идеями; фактически это не партии, а выборные комитеты
Они этого не делают, потому что все партии построены по административным принципам с участием политтехнологов, с дутыми программами и идеями. Фактически это не партии, а выборные комитеты.
России совершенно необходимо, чтобы сформировалась власть бизнеса, удерживающая в обществе такую трансценденцию, как богатство.
В начале 1990-х годов, на заре становления олигархических структур, это было сделать легче, чем сейчас. Тогда бизнес мог сам стать властью, но не государственной, а, напротив — создать особую инстанцию власти. Для того чтобы сформировать свою инстанцию власти, бизнес должен был ответить себе на следующие вопросы: как он может воспроизводить свои накопления и богатство внутри России и как построить механизм их защиты, безотносительный к другим инстанциям? Это и было бы тем механизмом воспроизводства, который превратил бы влияние и могущество бизнеса во власть. Если бы это удалось, то «богатство» могло бы строить договоренности с государством, фиксируя принципы экономической свободы, гарантий собственности и т. п. как обязательные.
Вместо этого олигархи начали устанавливать контроль над государством и пытаться его захватить. По-видимому, они также считали, что власть должна быть единственной, абсолютной и принадлежать только государству.
Сегодня такую инстанцию власти, как богатство, сформировать значительно труднее, однако направление работы остается тем же: бизнесу необходимо создавать независимые от государства механизмы накопления богатства внутри страны и формировать правила ведения национального бизнеса. Это сделать совершенно необходимо, поскольку за счет этого национальный бизнес сможет стать конкурентным по отношению к другим бизнесам, присутствующим на мировой арене.
Чтобы можно было говорить о суде как о самостоятельной инстанции власти, нужно обеспечить такую ситуацию, чтобы люди и бизнес могли судиться с государством. Это является важнейшим моментом для формирования суда как инстанции власти.
Кроме того, важно понимать, что даже если независимость суда зафиксирована, но в реальности суд не служит идее права, то говорить о нем как о самостоятельной инстанции невозможно. Реализация ценностей должна быть обеспечена организационно через независимые механизмы. Необходимо закончить рассматривать «право как орудие карающего класса».
Специфические трансценденции российской власти
СПЕЦИФИКА РОССИЙСКОЙ ВЛАСТИ, связанная с особенностями истории и народного духа России, сделает возможным новый рывок России по направлению к тому, чтобы снова занять достойное место в истории и современном мире. Такая специфика может быть построена через те трансценденции, которые должна задавать власть в России. Эти трансценденции должны соответствовать базисным ожиданиям народа: если власть сможет обеспечить «прикрепление» народа к этим идеальным сущностям, она снова станет властью, способной вести за собой народ.
С нашей точки зрения, такими трансценденциями должны быть справедливость и осмысленность.
Власть в России должна обеспечить народу и своим гражданам, во-первых, ощущение справедливости (чувство того, что все происходящее в стране причастно к справедливости), а во-вторых — восстановить чувство осмысленности происходящего и сделанного Россией в истории.
Справедливость для российского человека заключается в том, что достойные люди здесь, в России, могут построить достойную жизнь. Осмысленность можно попытаться понять как причастность к судьбам всего мира и человечества. Наша задача — сформировать власть на таких принципах, чтобы содержание этих идеальных сущностей постоянно восстанавливалось, не пропадало, как это произошло сегодня.
Справедливость
Несмотря на тяжелую жизнь, произвол местных начальников и частные неурядицы, все российские люди понимают, что общая, базовая справедливость — существует, а здесь на земле есть (или должна быть) инстанция, которая сделает так, чтобы справедливость восторжествовала. Это объединяет людей и делает возможным их обращение к некоторому общему образцу.
В России справедливость есть принцип установления правильных взаимоотношений. Напротив, несправедливым является действие по инструкции и закону, поскольку это почти невозможно: в России земля разная, люди разные, культуры разные, и одного закона для всех не построишь.
Всем понятно, что любое дело в России необходимо решать не по закону, а по справедливости. Все также понимают, что должны быть инстанции, которые рассудят по справедливости — а не по формальным, придуманным чиновниками процедурам, не по фактическому положению дел (как этого требует экономизм) и не с точки зрения свободы (свобода свободой, но если ты, например, находишься в многоквартирном доме, в котором деваться некуда, то реализация твоих свобод и прав во что бы то ни стало справедливой уже не будет).
Европейская конструкция «прав человека» ни в России, ни в Китае не работает и работать не будет: в России всем очевидно, что люди не равны и права у них разные. Они сами себя относят к разным структурам и культурам. Так, чеченцам прекрасно понятно, что русские — это не чеченцы, и они не равны, потому что они другие. Но зато может работать справедливость: можно установить такие отношения между чеченцами и русскими, при которых и те и другие будут понимать необходимость сожительства, понимать границы своих возможностей и границы того, когда по отношению к каждому из них действуют так, как они считают приемлемым для себя. (И действительно, одна из проблем с кавказскими народами заключается в том, что то, как с ними поступают, они не воспринимают как справедливое отношение.)
Такое понимание справедливости и требование справедливости означает:
♦ неформальное решение вопросов властью;
♦ специальную процедуру рассуждения;
♦ специальный тип коммуникации и с народом, и с разными народами;
♦ вынесение временных решений, которые сохраняют свою силу до тех пор, пока ситуация кардинально не меняется (например, то, что справедливо во время мира, несправедливо в войну).
С превалированием идеи справедливости связано и то, что экономический тип действия, который навязывается либералами, в России не может быть тотальным. О каких экономических свободах можно говорить в тундре или в моногородах, где вся жизнь завязана на одном предприятии? Экономический способ действий возможен для России только локально, только в определенных условиях. Так, все понимают, что по справедливости уникальные ресурсы должны принадлежать всем, и только там, где можно их разделить, они могут принадлежать частным лицам. Но вместо этого обстоятельства происходит тотальное наложение идеи экономических свобод и подгонка под эту идею принципов организации всего хозяйства.
В российском понимании справедливость означает еще одно: что бы ни происходило, люди должны жить. Следовательно, существует граница применения любого рода формальных процедур. Так, несправедливой будет любого рода процедура выселения людей из квартир — именно потому, что это затрагивает границу, при которой люди могут не выжить. Да, они пьяницы, да, они не платят за коммунальные услуги — их можно переселить, но факт их формального выселения будет восприниматься как фашистская процедура уничтожения людей. А уничтожать людей несправедливо.
(Точно так же воспринимаются действия нового министра природных ресурсов, который инициирует судебные процессы по слому новопостроенных домов вблизи берегов водохранилищ: кто сейчас разберет, законно или незаконно были получены эти разрешения? А вот разрушать дома несправедливо.)
В этой ситуации любой принятый писаный закон работать не будет. Со стопроцентной уверенностью можно сказать, что и милиционеры или судебные приставы, которым поручат это делать, будут соблюдать границу справедливости, либо каким-то образом пытаясь «разрулить» ситуацию, либо отлынивая, либо закрывая глаза. Действительно, есть сферы, в которых наши правоохранительные органы избегают исполнения своих обязанностей, поскольку они лежат за границами справедливости и здравого смысла.
Итак, хотя критерии справедливости со временем могут меняться, в России власть может быть только справедливой — и никакой иной.
Осмысленность
В европейской конструкции власти между властью и человеком стоит закон. Именно он определяет границу действий власти. В России соприкосновение с властью происходит непосредственно. Поэтому действия власти должны быть осмысленными.
Это происходит на всех уровнях: при взаимодействии и с ГАИ, и с управдомом, и с президентом. Власть делает властью осмысленность ее действий.
На гигантской территории, при большом количестве народов, принадлежащих к разным культурам, именно эта осмысленность должна создавать пространство ориентации. Власть в России показывает и говорит, что правильно — что неправильно; что существует — чего не существует; что можно делать — а чего делать нельзя. Власть должна восстанавливать картину мира и жизни в России, и это представление должно быть прозрачно и осмысленно. Только тогда люди в России могут спокойно и уверенно жить; в противном случае они из этого пространства так или иначе выпадают.
Оба этих схематизма сознания — справедливость и осмысленность — впитываются при воспитании. Они апеллируют к российскому здравому смыслу. При этом их значимость трудно переоценить: они позволяют людям жить на громадной территории, соседствуя с большим количеством разнообразных народов.
Идеологические конструкции, регулирующие жизнь в стране и устройство ее власти, должны преломляться через эти базисные схематизмы сознания. Ценности демократии, свободы, собственности и т. п. реализуются по-разному в разных странах, и эта разница обусловлена как раз отличием в ведущих схематизмах тех или иных народов.
«Демократия» в Европе, США, Мексике и Японии — это совершенно разные демократии: реализация демократических ценностей организуется по-разному в зависимости от схематизмов самосознания.
Принимая трансценденции справедливости и осмысленности за безусловные, традиционные, за то, что составляет нашу самостность, мы теперь должны ответить себе на вопрос: какой может быть справедливая, например, демократия и в чем ее осмысленность для России? В чем может появиться как справедливый и быть осмыслен как полезный такой институт, как собственность? И так далее.
Демократия
Демократия означает участие народа в достижении соглашения между инстанциями власти[47]. Такое участие может проявляться многими различными способами: через выборы, плебисциты, через работу в партиях, профсоюзах или профессиональных организациях, через общественные дискуссии и т. п.
Первое условие существования демократии — это наличие разных инстанций власти. Что в этой конструкции из многих властных инстанций задает справедливость и что — осмысленность?
Продумывание демократии с точки зрения справедливости и осмысленности представляет собой одну из центральных проблем, без которой демократия в России зачахнет и страна эту демократию не освоит. Потому что выбирать местное самоуправление, которое не становится инстанцией власти, — бессмысленно.
Справедливость задает само участие народа (специально сформированной инстанции) в конструкции власти. То есть народ может выдвигать свои требования, но при этом не навязывать их, а согласовывать, потому что народ может многих вещей не понимать.
С этой точки зрения демократия в России означает, во-первых, то, что должен быть понятный и реализуемый механизм, при котором люди могут выбирать и смещать начальника. Этот механизм должен соответствовать представлениям народа об осмысленности таких действий. Например, на выборы президента в России приходят многие (поскольку народ понимает, что выборы верховной власти — это осмысленно, что от этого многое зависит), когда выбирают местные власти — отношение такое же, но уже по другой причине, а вот на выборы губернаторов приходят немногие (это средний масштаб, и для российского сознания демократия здесь не очень осмысленна).
Система выборов и смещения начальствующих лиц должна быть проработана с учетом этих особенностей российского сознания. Формы демократии (выборы, референдумы и пр.) должны отвечать для людей на вопрос, что в этой композиции они в результате своих действий изменяют.
Во-вторых, в России демократия должна не опираться на права отдельного человека, а служить выживанию территорий, сел и других общественных единиц.
В-третьих, в России демократические механизмы должны использоваться в качестве «социального лифта». Но сегодня демократия (участие народа во власти) никак не структурирует пространство социальной ориентации, поэтому она и не используется, например, в качестве инструмента изменения своей собственной жизни. Хотя главное, что может приобретаться при участии в демократических институтах, — это опыт общественной жизни.
Осмысленность демократии возникает при ответе на вопросы: зачем и кому она нужна? кто и как может участвовать в установлении принципов действия власти?
Поскольку эти вопросы никак не регулируются и не обсуждаются, то демократия сегодня находится в кризисе.
С точки зрения участия России в современных мировых проектах, было бы осмысленным сделать территорию нашей страны полигоном для отработки разнообразных экспериментальных форм осуществления демократии, при последующем обсуждении новых стандартов ее реализации. Россия вполне может давать уроки демократии всему миру, а особенно США, которые считают свой способ осуществления народовластия единственно приемлемым.
Собственность
Понятия и механизмы функционирования собственности в России с точки зрения справедливости и осмысленности не проработаны вовсе. Первая ошибка, которая здесь обычно делается, состоит в том, что вопросы собственности предполагаются относящимися к экономике или к бизнесу[48].
Но для бизнеса важна не проблематика собственности (какая структура собственности сложится — в такой структуре бизнес и будет пытаться зарабатывать), а проблематика защиты собственности и механизмов накопления. Это лежит в сфере власти.
Точно так же и для экономистов, которым, казалось бы, важна лишь оценка собственности. Как только они ставят проблему эффективного функционирования собственности или проблему ее появления в масштабах страны (как института) — они уже вынуждены реально обсуждать устройство власти, которая бы это могла обеспечивать.
Проблема собственности лежит только в сфере власти.
Можно выделить несколько важнейших проблем, которые необходимо решать для того, чтобы сформировать справедливый и осмысленный институт собственности в России.
Первая проблема состоит в том, что понятие собственности уже несколько раз трансформировалось. От понятия собственности на вещи перешли к понятию собственности на права (пользования и распоряжения), а потом и к распределенной собственности. Кроме того, появляются новые виды собственности, например — собственность интеллектуальная. Именно эти, совершенно нетрадиционные для России типы собственности и являются базовыми для современного бизнеса.
Проблема заключается в том, что вводить private property в России и обсуждать ее защиту совершенно бессмысленно. Такой собственности давно уже нет в бизнесе (например, чтобы лично кому-нибудь принадлежал завод). Сегодняшняя собственность опосредована капиталом, акциями, менеджментом, корпоративными конструкциями и т. п. Именно этими вопросами должна активно заниматься власть в России. Вместо этого она полагается на экспертные суждения замшелых интеллектуалов, которые говорят об «управлении имуществом». Но это XVII век, а не XXI!
Вторая проблема, жизненно важная для России, это проблема общих ресурсов. Так, в России земля всегда считалась Божьей, ее брали в пользование, а не владели как собственностью. То же самое относится — с точки зрения справедливости — и к другим общим системам и ресурсам: территориям, инфраструктурам, крупнейшим системам. Они не могут переходить в частную собственность, и пользование и распоряжение ими должны регулироваться особыми властными инстанциями.
Это не специфически российские «заморочки»: проблема общих ресурсов сегодня активно обсуждается в мировой экономической литературе (4), которая, по-видимому, неизвестна нашим экспертам-интеллектуалам. Вводятся различные конструкции, позволяющие регулировать пользование, владение и распоряжение подобными ресурсами, причем разными людьми — по-разному (граждане или не граждане, малые народы или приезжие и т. п.)
Это делается через такие конструкции, как народные компании, публичные компании, различные фонды, территории с особым статусом и т. п. Создание системы подобных — более сложно устроенных, чем просто частные компании, — организационно-правовых форм может начать процесс освоения категории собственности в России через осмысленность и справедливость. Но пока эта проблема не ставится и не формулируется.
Как «Норильский никель» может принадлежать частным лицам? Необходимо отвечать на вопросы о том, где в России может быть private property, где граница several property, где корпоративные структуры, где — исключительно общественное достояние и как поставить границы их взаимного непроникновения. Через публичное, дискуссионное «распутывание» этого донельзя запутанного вопроса должно происходить формирование идеи и ценности неприкосновенной собственности. Это должна обеспечить власть. Пока этого не произойдет — в вопросе собственности будут царить несправедливость и неосмысленность.
Что касается множества мелких собственников, то функционирование этой собственности вполне поддается упорядочению и защите через инстанции судебной и государственной властей и не представляет собой серьезной проблемы. Она получит свое решение, если в России будут решены проблемы типа собственности, подлежащей защите, и общих ресурсов.
Рынок
Проблема освоения института рынка распадается на две.
Во-первых, тот рынок, который идеологически вводился в России в 1990-е годы, не имеет ничего общего с современным рынком (5). В его структуру помимо классических марксовых хаотично двигающихся производителей входят общие инфраструктуры, экраны и индикаторы, финансовые инструменты, предпринимательские и инновационные способы извлечения прибыли. Осваивать в России нужно именно это понятие.
Во-вторых, по отношению к современному рынку проблема справедливости и осмысленности фиксируется в двух точках.
Первое — это механизмы накопления. Если нет механизмов накопления и закрепления богатства на своей собственной территории, то рынок становится бессмысленным и полностью несправедливым. Он начинает напоминать воровство. Возникает «офшорная аристократия».
Однако этой проблемы российские экономисты-либералы не видят. Такие механизмы не строятся. Но это функция власти, и если власть этого не построит, то она рано или поздно будет сметена: бизнес предпочтет чужую легитимность, а народ будет противопоставлен бизнесу Таким образом, это проблема власти, а не бизнеса или экономики.
Второе обстоятельство состоит в том, что рынок возможен только в структурах взаимного доверия. В западных конструкциях это иногда преломляется как равенство всех перед законом и одинаковость правил игры. В России формальное применение этого принципа бессмысленно: слишком разные регионы, бизнесы, культуры, обыкновения. В результате возникает общее взаимное недоверие: населения — к бизнесу, бизнеса — к власти и так далее по кругу. Установление осмысленных и правильных взаимодействий должно быть не на уровне единых правил, а на уровне «наместников», «шерифов», губернаторов, которые бы удерживали справедливость в общем масштабе по отношению к своей территории.
Та же проблема возникает с налогами. При очень низком подоходном налоге в России существует огромный социальный налог, а ставки налога на имущество — ничтожны. Налоги устанавливаются не исходя из принципа справедливости, а исходя из собираемости. Результат — подрыв доверия по отношению к власти.
Что касается экономической свободы, которая тоже связана с рынком, то специфически российское переосмысление этого понятия состоит в том, что границей проявления свободы является общая справедливость, а не определенные законодательные ограничения (как это понимается сегодня). Нельзя быть свободным от общих систем, от общих правил и так далее. Человек должен быть свободен настолько, чтобы не нарушать общую справедливость.
Достойная жизнь
Через понятие достойной жизни происходит сопряжение принципов справедливости и осмысленности и хозяйственных принципов — эту функцию в капиталистических странах выполнял протестантизм.
Эта категория является совершенно новой для российской власти. Если существуют механизмы накопления, то это приводит к тому, что у тебя соразмерно и пропорционально твоей работе построена твоя достойная жизнь. Она легализована, застрахована — существуют целые процедуры и механизмы этого обеспечения.
В России понятия достойной жизни нет, а значит — нет и важнейшего механизма обеспечения справедливости и осмысленности. Это понятие подменено материальными параметрами и конструкциями: вместо качественных параметров достойной жизни идет расчет «потребительской корзины».
Если перестать фетишизировать материальные выплаты, то окажется, что, например, очень многие люди в деревнях считают свою жизнь вполне достойной[49]. Показателен эпизод, который произошел на выборах в Ненецком автономном округе. PR-консультанты одного из кандидатов выпустили листовки: «При нашем губернаторе вы будете жить, как в Архангельске!» Это вызвало резкое неприятие, поскольку местные жители считают свою жизнь гораздо лучше, чем в областном центре Архангельске.
Игра с достойной жизнью, переосмысленной с точки зрения справедливости и осмысленности (разумности), становится критичной. Существующее в России социальное обеспечение с пенсиями и льготами построено на материальных конструкциях. Если пенсии — то всем по две тысячи рублей. Но 2000 рублей пенсии в сибирской деревне при своей корове и те же 2000 в Москве — это совершенно разные деньги. Эти деньги бессмысленны и несправедливы и с точки зрения сибиряков, и с точки зрения москвичей.
Это проблемы власти. Если власть их содержательно не разрешает, то не возникают разные инстанции власти, не возникают и не культивируются ценности. Самое главное — не возникает доверия и соглашения с властью. В этом клинче не порождается ни народа, ни народов.
При этом становится невозможным решение демографической проблемы. В принципе, если население не нарождается и его недостаточно для удержания территории, то проблема эта вполне решается за счет привлечения мигрантов. Но тогда возникют проблемы их ассимиляции, адаптации и интеграции в российский народ. Эти проблемы невозможно решить на основании бюрократических формальных процедур. Поэтому существующие власти боятся мигрантов: они властям непонятны, а механизмов интеграции последние построить не в состоянии. Эту проблему можно было бы решить через формирование образов достойной жизни для тех людей, которые хотели бы жить в России.
И это только один пример. Нет ни одной позиции, с которой бы осваивалась категория достойной жизни. Так, в современной России отсутствует социальная стратификация, социальная лестница, которые в стране существовали всегда: при советской власти были передовики, орденоносцы, почетные президиумы и т. п., в царской империи — чины и награды.