— Ну, ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…
В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совсем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Еще один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почему-то выскочил сам, что очень подняло мое настроение.
Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путем угроз и шантажа вернуть задержанный мною кувшин. Следовало внести какое-то разнообразие в наши взаимоотношения.
— Не называй меня «Ваше преосвященство»! — категорически потребовала я в один прекрасный день. — Так обращаются только к кардиналам.
— Дак ты ведь сама так хотела! — удивился сторож. — А как тебя теперь называть?
— Ваше королевское величество!
Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиванием и поинтересовалась:
— А почему «королевское»?
— А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какие-то радости в этой могиле?
— Шеф завтра возвращается! Если захочешь — выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!
— Не волнуйся, мне здесь нравится!
На самом же деле настало очень тяжелое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватят. Правда, тяжелый труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с ее нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когда-то мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров, разумеется мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В с_у_х_у_ю постель!
Две вещи поддерживали мой дух. Первая — дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот — а такое случалось со мной очень редко, — она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось потом сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять всевозрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении — через проход в стене.
Вторая вещь — глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок. А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождем. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на ее увлажнение. Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда я выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.
Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня понесся шум сверху — в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рев:
— Эй, ты-ы-ы!
Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рев, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолета, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рев прекратился. Затем послышался неуверенный голое сторожа:
— Ваше преосвященство!
Я не откликалась.
— Ваше пре… — начал было он громче, но тут же спохватился и заорал: — Ваша королевское величество!
Теперь я могла откликнуться:
— Ну, что?
— Ты не свихнулась там? — зарокотал шеф. — Что это за глупости?
— А, привет! — обрадовалась я. — Как дела? Как здоровье?
— А ты все шутишь? Не надоело тебе?
— Надоело!
— Хочешь выйти?
— Нет!
— Что?!
— Не хочу выходить! Тут тихо и спокойно. Где еще я найду такое?
Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донесся сверху неясный звук — может быть, он расспрашивал сторожа.
— А ты там не спятила? — послышался наконец его раздраженный голос.
В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причем делала это на трех языках в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово.
— Замолчи! — пытался он остановить меня. — Да замолчи же! Перестань орать!
Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения:
— Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Ты-то сам помнишь таблицу умножения?
В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило о том, что настроение у него не наилучшее.
— У тебя что, неприятности? — добродушно поинтересовалась я.
— Почему ты так думаешь?
— Что-то ты не в настроении!
— Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты еще не созрела. Ну и сиди, раз тебе так хорошо!
Он ушел, и наступила тишина.
Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какое-то время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путем. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.
Ковыряя крючком мягкий раствор, я благодарила бога за то, что не сижу в подземелье замка, построенного из гранита или другого твердого камня, скрепленного цементом. А постройки из известняка везде строят одинаково: камень дробят на плоские куски размерами, не превышающими двух кирпичей, а иногда и меньше одного. И все замки в округе так построены. Как это не пришло в голову этому самоуверенному индюку — шефу?
После каждого очередного визита сторожа я проводила черту на стене. Пробив туннель в три метра, я пересчитала черточки и с ужасом обнаружила, что сижу в этом каземате уме двадцать четыре дня! С одной стороны, благодаря постоянной гимнастике я находилась в неплохой форме, с другой — слабела от голода. Счастье еще, что последние годы, желая похудеть, я привыкла ограничивать себя в пище. Вот только чаю хотелось по-страшному! Что же касается мытья, я старалась не думать об этом. Тут меня поддерживал пример Изабеллы Испанской, которая не мылась тринадцать лет и ничего — жила! Работала я до полного изнеможения, чтобы потом свалиться на свое ужасное ложе и заснуть, невзирая на промозглую сырость. Пожалуй, ревматизма и колтуна мне все-таки не избежать. А вот цинги я не боялась, так как до прибытия сюда основательно навитаминилась в Бразилии. Как минимум на полгода хватит. Что же касается других болезней, то я очень надеялась, что в этой яме все бактерии давно подохли, как крысы.
Все труднее было оттаскивать вынутые из стены камни. Делала я это с помощью сети из акрила, которая сразу же перестала быть белой. Поначалу проблема транспортировки решалась довольно легко. Усложнилась она по мере удлинения и сужения тоннеля. Кроме того, в нем стало душно — коптилка, необходимая для освещения рабочего места, поглощала кислород, которого и без того было мало.
Возникла и еще одна трудность. Когда я находилась в конце выкопанного коридора, то не слышала того, что делалось в камере. А вдруг они хватятся меня в неурочное время, и, если я им не отвечу, могут возникнуть подозрения. Придется провести профилактику — приучить их, что я не всегда откликаюсь.
Я уже выяснила, какое место моей камеры просматривается из отверстия в потолке. Это была ее середина, круг диаметром около полутора метров. Все же остальное пространство камеры оставалось вне поля зрения смотрящего сверху. Установила это я сначала теоретически, путем расчетов, а потом практически, с помощью сторожа.
Профилактику я провела следующим образом. Услышав рев сторожа, я села на камень за пределами центрального круга и стала ждать. Сторож долго орал:
— Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Эй, отзовись! Ты жива? Ну, где ты там, черт тебя подери!
Я продолжала молчать, выжидая, чем это кончится, я рискуя не получить еду. Наконец сторож капитулировал и спустил корзинку, хотя и не услышал моего ответа. Подтянув корзину к себе, так, чтобы сторожу не было видно, я опорожнила ее. И все это молча.
— Эй, ты! — обрадовался сторож. — Ваше королевское величество, так ты жива? Почему молчишь?
По я так и не отозвалась, и он, поорав еще некоторое время, ушел ни с чем.
На следующий день в его голосе уже чувствовалось явное беспокойство.
— Ваше королевское величество. Ты жива?
— Нет! — ответила я. — Вчера состоялись мои похороны. Ты был?
Как он обрадовался! Все подземелье заполнило его радостное хрюканье:
— Да ты что?!
— Так ты не был на моих похоронах? — возмутилась я.
— Ну да, конечно, не был!
— А почему?
— О господи, откуда я знаю? Да не было никаких похорон!
— Что ты говоришь?! Эта скотина даже не устроил мне похорон?
— Какая скотина? — заинтересовался совсем сбитый с толку сторож.
— Да шеф твой! Скажешь, не скотина? Довел меня до смерти, а потом еще и похорон не устраивает.