— Классный у тебя удар, прошиб меня прямо насквозь. У нас в части так мог только один капитан, который был просто помешан на рукопашке.
Глава 6
На следующий день рано утром всех обитателей камеры, кроме Егора, забрали на этап, направлявшийся в Серпуховский СИЗО, а его самого, чуть ближе к обеду, перевели в общую камеру. В новую хату Егор зашел уже полностью упакованным арестантом: с собой у него были сумка с вещами, ложка, миска, кружка, подушка, а также толстое мохнатое одеяло, оставленное ему Геной. Когда за ним закрылась дверь и с глухим лязгом щелкнул замок, Егор быстро окинул взглядом все помещение и сдержанно поздоровался с обитателями. Новая камера была раза в три больше чем та, из которой его перевели. Это было полутемное квадратное помещение со стенами, окрашенными масляной краской, какого-то непонятного сине-зеленого цвета. Почти половину камеры занимали длинные, от стенки до стенки, деревянные нары. Нары были расположены прямо напротив входа, под окном, наглухо закрытым стальными жалюзи. На нарах в разных позах сидели и лежали арестанты, среди них были и совсем молодые парни и мужчины солидного возраста. Почти на всех лицах была какая-то печать безысходности и тупой покорности забросившей их сюда судьбе. Рядом с отхожим местом, прямо на бетонном полу, скорчившись в позе зародыша и обхватив руками голову, сидел чернявый худенький парнишка в стареньком поношенном костюме. Егор уже знал достаточно о тюремной жизни, чтобы определить в этом парнишке изгоя, вынужденного постоянно ютиться на пятачке возле очка. Кто это был — опущенный, чушкарь или зафаршмаченный — сразу не определишь, но одно Егор знал твердо: как бы ему ни было жаль несчастного, общаться с ним было категорически нельзя. Жесткие тюремные законы не знают снисхождения ни к подобным париям, ни к тем, кто осмелится с ними разделить еду, сигарету или даже просто пожмет им руку. Такие люди будут считаться законтаченными и в лучшем случае перейдут в «шерсть» или «перхоть» — то есть низшую категорию сидельцев. Всего в камере, вместе с сидящим на полу парнишкой, находилось человек пятнадцать.
— Ну здравствуй, здравствуй, коли не шутишь, — к Егору расхлябанной вихляющей походкой направился худой долговязый тип лет двадцати пяти в дорогом фирменном спортивном костюме с надписью «Puma». У подошедшего парня было очень бледное и неприятное лицо, на котором в ехидной и гаденькой ухмылке змеились тонкие губы.
Немного позади этого типа, к которому Егор сразу почувствовал какую-то подсознательную неприязнь, угрюмыми тенями маячили два высоких парня. Оба они были одеты в весьма практичную для тюрьмы одежду — спортивные штаны и майки-безрукавки, из-под которых бугрились мышцами крепкие накачанные руки.
— Проходи, мил человек, пообщаемся, кто ты, что и откуда, — тонкогубый кивком головы указал Егору на свободное место на нарах.
Егор подошел к нарам, сел на них и, поставив сумку с вещами себе под ноги, спокойно посмотрел на обступивших его людей.
— А что тут особенно рассказывать? Звать меня Егором, задержали меня недели две назад в аэропорту, вот с тех пор нахожусь здесь в изоляторе. До этого я находился в двухместной и четырехместной хатах. Сегодня нашу хату раскидали, пацанов отправили на этап в Серпухов, а меня вот пока к вам определили. Да, кстати, не побрезгуйте, примите на общее благо.
Егор, как и учили, выложил часть своего богатства: пачку гранулированного чая, немного сахара и пачку сигарет «Прима». Он никогда не курил, но у него на всякий случай с собой был запас сигарет. Все это осталось еще от Гены и от ушедших на этап сокамерников.
— Я смотрю, ты пацан с понятиями, — важно кивнул головой тонкогубый, собрав выложенные продукты.
— В дом впервые зарулил?
— Да.
— А по какому делу?
— По сто шестьдесят третьей, — не стал вдаваться в подробности Егор.
— Меня прямо с самолета сняли, потому что я был в федеральном розыске.
— Да ты, оказывается, у нас важная птица. Сто шестьдесят третья, это что, мошенничество значит? — блеснул специфичными познаниями тонкогубый.
— Ну да, что-то вроде того, — кивнул в ответ Егор.
— А так по жизни ты кем был?
— В смысле? — не понял Егор.
— Ну типа блатной, бандит, спортсмен, или так — дуриком сюда залетел?
— Ну, если в этом смысле — то, наверное, спортсмен, хотя сюда залетел действительно дуриком.
Тонкогубый благосклонно кивнул Егору.
— Ладно, понятно. Я Кизюм, смотрящий по этой хате, рядом со мной Грек и Толян. Спать будешь здесь, — Кизюм указал Егору на свободное место у стены.
— Если возникнут вопросы, обращайся.
— Хорошо, — Егор кивнул в ответ.
Весь этот день, до самого вечера, Егор осторожно приглядывался к своим соседям по хате. По тихим разговорам, ведущимся между несколькими группами сидельцев, он понял, что в основном здесь находились люди, задержанные за мелкие кражи. Пару человек попались на угонах автотранспорта, пожилой мужик с тупым лошадиным лицом был задержан за жестокое убийство собутыльника на своей собственной квартире, молодой пацан лет шестнадцати — подсел за грабеж в парке. Бесхитростные рассказы о том, кто на чем подзалетел, кого и где взяли, били на допросах или не били, помогали арестантам коротать медленно тянущееся время. Обстановка в хате была достаточно нервозной, остальные заключенные явно побаивались невзрачного с виду смотрящего и двух его «торпед», ходивших за ним словно тени.
Смотрящий этой хаты Кизюм подсел за уличный гоп-стоп. Причем, для него это была уже третья ходка, поэтому он считал себя опытным сидельцем и самостоятельно, без чьей-то санкции, взял на себя роль смотрящего по хате. Он по-хозяйски отгородил себе ширмой дальний от отхожего места угол нар, застелив его одеялами, и с момента прихода Егора в камеру почти все время сидел там, тихонько переговариваясь с двумя своими корешами. Оба качка, и Толян и Грек, на воле были рядовыми бойцами из второстепенных бандитских бригад.
Толян попал под раздачу случайно. С неделю назад, после ограбления со стрельбой обменного пункта в столице, по Москве и области был объявлен план «Перехват». В это время Толян на своей тонированной девятке цвета «мокрый асфальт» возвращался в Москву из Апрелевки, где у него жила давняя зазноба. По дурости у него при себе был пистолет Макарова, с которым его благополучно приняли на посту ДПС, усиленном, в связи с дерзким ограблением, бойцами ОМОНа. Толян было попытался качать права, но угрюмые и неразговорчивые омоновцы быстро восстановили статус-кво, от души отпинав его подкованными ботинками сорок четвертого размера.
Грека взяли за вымогательство. Бригада Зеленого, в которой он состоял, контролировала солидный кусок Внукова, обложив местных коммерсантов непомерной данью. Запуганные владельцы ларьков, магазинов и парикмахерских кряхтели, но платили, а куда им было деться — жить-то хочется. В общем, бригада Зеленого жила, не тужила. Случались, конечно, и проблемы, когда некоторые коммерсанты начинали спорить по поводу размеров дани, но бандиты решали такие вопросы быстро и показательно жестко — так, чтобы другим было неповадно. Вот и на этот раз, когда возникла непонятка с хозяином одного магазина, который отказался платить по новому тарифу его начали жестко прессовать. Всего то и дел — сначала молодчики с битами в руках разгромили торговый зал, потом избили самого коммерсанта, и наконец пригрозили вывезти того в ближайший лес с билетом в один конец…
Вконец затурканный бандюками коммерс, по совету коллеги по несчастью, решил встать под ментовскую крышу и отнес заяву в областной РУБОП. Менты оказались людьми конкретными: выяснив детали наезда, они снабдили коммерсанта звукозаписывающей аппаратурой. Записав угрозы хозяину магазинчика со стороны бандитов, они дождались, когда тот передаст им меченные деньги и провели быстрое и эффективное задержание, хорошенько попинав и закрыв Грека и еще пару быков, приехавших вместе с ним продолжить воспитание строптивого комерса.
И Грек и Толян у себя в бригадах на первых ролях никогда в жизни не ходили, и поэтому рассчитывать на то, что их быстро отмажут, им не приходилось. Учитывая это, им нужно было как-то устраиваться в новом для себя мире. В ИВС они оба заехали недавно и в тюремных реалиях секли очень слабо, свято веря, что физическая сила и наглость откроют им путь к почету и уважению. Очутившись в одной хате с Кизюмом, они сразу же попали под его влияние, так как тот, по их мнению, был человеком весьма опытным и авторитетным. Вскоре вся эта «святая» троица, жестко подавив в зародыше слабые ростки недовольства, смогла навязать смирным в общей массе обитателям камеры свою волю. Особого беспредела они, конечно, не допускали, ограничившись «добровольной» экспроприацией в общак существенной части передач с воли. Коме того, неплохо катавший в карты Кизюм обыграл в чистую и поставил в обязаловку большую часть сидельцев.
— Что, тоже не нравится?
Егор поймал на себе внимательный взгляд невзрачного с виду мужичка с недавно отросшим ежиком седоватых волос на остренькой шишкообразной голове. Мужик сидел с ним рядом и указывал своими выцветшими голубыми глазами прямо на Кизюма.
— А что он, баба, чтобы мне нравиться? — усмехнулся в ответ Егор.
— Беспредельщик он, баклан фуфельный, — с ненавистью сказал, словно выплюнул, мужик, посмотрев Егору прямо в глаза.
— В смысле? — не понял соседа Егор.
— В том смысле, что он как сюда зарулил, то сразу скорешился с двумя рогометами, этими баранами безмозглыми Греком и Толяном, и они втроем подмяли под себя всю хату. Кизюм тут в карты обыграл всех пацанов, обчистил просто до нитки. У пацанов и так уже были думки, что он катает, а потом, когда его Геша на финте поймал, то он, сучара, со своими быками Гешу офоршмачил. Кинули ему предъяву, что он честного арестанта парафинит, и окунули головой в очко. Теперь Геше что здесь, что в другом месте кранты. Был мужиком, а стал офоршмаченым чертом, после этого его место только под шконкой.