– Для чистоты эксперимента порядковые номера изменены, – с небольшим опозданием сообщил граммофон вздрогнувшему было юноше, Грених никак не мог вспомнить, где его видел. – Потому как ничто не должно мешать работе вашей фантазии. Так что не трудитесь припоминать, какой фант значился под этим номером. Расслабьтесь и не думайте ни о чем. Профессор и я внушим вам ваше задание. Вы выполните его, не успев понять, что произошло… Сможете это – сможете все! Не страшно?
Паж затрепетал, замотав головой.
Шляпа оглянулся на граммофон, который опять заскрипел из-за сошедшей иглы. Бес перевернул пластинку и запустил аппарат вновь.
– Прочь страх, герой! – загромыхало со сцены. – Вы обретете свободу! Я хочу, чтобы вы почувствовали это на вкус, на зубок, как я однажды, – пряное удовольствие вседозволенности безумца, героя, пошедшего против общества лизоблюдов. Ибо нет страшнее человека, с холодным расчетливым сердцем совершающего… то, что значится под вытянутым номером.
Бред какой! И как они озвучат это, если вся речь ведущего была граммофонной записью? Константин Федорович не дышал, надеясь услышать хоть одну-единственную фразу, произнесенную вживую этим паяцем. Бедолага Паж, которого держали за ширмой, трясся от волнения. Кто же это? Не тот ли мальчишка с навязчивой идеей протирать формалином все предметы, которыми пользуется? В зале стойко пахло светильным газом и формалином. Газом сильно несло от настенных рожков. Откуда взяться формалину? Не иначе в зале Соловьев! Мать приводила его к Грениху в прошлом году, когда только объявили о наборе пациентов в институт Сербского. Константин Федорович провел несколько сеансов, но потом пациент перестал посещать его.
Добровольца усадили в кресло напротив неподвижной, как манекен, фигуры Месмера. Тень человека, прятавшегося за полупрозрачным белым полотном, нагнулась к нему, доверительно сжала локоть. Паж как-то сразу успокоился, перестал трястись.
– Музыки! – Тот, что был в шляпе, отшагнул к краю полотна, выпростал обе руки в стороны и застыл, словно в трансе.
Явился бесенок, сменил пластинку на втором граммофоне, вместо Чайковского заиграл шумный и торжественный вагнеровский «Полет Валькирии», какое-то время незнакомец в шляпе стоял с распростертыми руками. Для пущей торжественности он запрокинул голову. Из-за обилия нот не было слышно, говорили ли Паж и Месмер. Грених мог видеть лишь три черных силуэта. Все это походило на театральную постановку в стиле фарса.
Очередной актер в красном трико и с перемазанной физиономией – крупный, мускулистый, почти как силач Барнаба, неожиданно поднес ко рту громкоговоритель и, перекрикивая музыку, выпалил:
– Заданием «восемь» значится: проехаться на крыше кареты «Скорой помощи».
И сел неподвижной горой рядом с граммофоном, перезапустив Вагнера сначала.
Актер в шляпе дрогнул, будто сквозь него пропустили ток, и принялся выделывать какие-то странные телодвижения, пассы, изображал перуанского шамана, вскакивал, размахивал руками, потом вынул из ножен бутафорскую шпажонку, стал прыгать из стороны в сторону, словно сражался со своей тенью. И пока Месмер говорил с Пажом за ширмой, его тень металась по полотну, как большая невразумительная моль, – видимо, он отвлекал зал. Из-за кулис кто-то не то светил в лицо Пажу фонарем, не то пускал солнечных зайчиков. Мигание отражалось на стенах, действовало на нервы. Граммофон играл все громче бесконечно повторяющийся «Полет Валькирии». По сцене, в зале между рядами под ногами сидящих поплыл пар. Очень скоро весь зал наполнился пронизанным бликами туманом, вспышками света било по глазам до головокружения и тошноты.
Собрание тайного общества приняло окраску сборища поклонников сатаны и оккультных наук. Находиться здесь становилось до одури неприятно, но Грених не мог пошевелиться, чтобы встать. Остро недоставало воздуха, запах газа комом встал в глотке, аромат формалина усилился и душил. В висках стучало, будто кто молотком отбивал. Закрыть все двери в зале, все отдушины, было частью некого плана, чтобы одурманить гостей угарным газом, входившим в состав светильного. Так ведь и до отравления недалеко.
Именно сейчас и творилось злодеяние гипноза. Грених осознал это, поймав себя на мысли, что пялился на ширму как кролик на удава. Запахи, шум оркестра, полутьма и давящая атмосфера – тут и у новичка сеанс внушения пройдет с успехом.
Но едва он опять сделал усилие подняться, музыка оборвалась, на сцену упал луч света, выхватив из темноты застывшего в нелепой позе актера в шляпе. Паж поднялся. Постоял и, шатаясь, неуверенно вернулся на свое место.
Тень Шляпника за ширмой вскинула руки. Бес поменял пластинку.
– Завтра, – каркнула труба граммофона. – В то же время.
И под «Фею Драже» мизансцена за ширмой со Шляпой, креслами, гипнотизером принялась медленно уходить под пол. Кряхтел какой-то таинственный механизм под сценой. Фигуры погрузились наполовину и застряли, кто-то поспешил исправить техническую неполадку и потушил весь свет. Музыка оборвалась опять. Гости зашуршали, принялись вставать, раздались приглушенные голоса. Кто-то подхватил Грениха под локоть, тот нервно дернулся.
Темно было, словно в гробу, погасили даже свет рожков. Только в фойе сквозь маленькие квадратные окна проникало неяркое уличное освещение. Табуном проносились тени, все торопились покинуть театр, кто-то задел простенок с фотографиями актеров, уронив одну из рам, послышался звон разбитого стекла. Но как бы сильно они ни спешили, впотьмах вестибюля все же задерживались у гардероба, где хвостатые и рогатые служащие театра некоторым выдавали верхнее платье.
Грених принял свое пальто и тоже вырвался на улицу. Привалился к камню цоколя плечом, глядя сквозь туман в глазах, как разбегаются кто куда остальные персонажи маскарада. Когда площадь перед театром опустела, он снял цилиндр и маску, оттянул от горла галстук-бабочку и жадно задышал. Смотрел в землю и боролся с приступом головокружения. Зал был заперт явно не напрасно. Духота и чад от газовых светильников сделали свое дело…
Глава 11. Обыск в квартире Грениха
– Вставай, – послышалось далекое, – вставай, просыпайся.
Константин Федорович сделал усилие, чтобы открыть глаза, но тяжелый морок сна крепко впился в виски и не отпускал. Сквозь сон он видел светлый прямоугольник окна и мелькающую над лицом тень. Все еще немного мутило. Через силу он перекатился со спины на бок, тяжело оттолкнувшись от дивана, поднялся. Вернулся он в пятом часу ночи. Благодаря тому, что не забыл ключей от входной двери квартиры и от бывшего отцовского кабинета, смог прокрасться, не разбудив соседей за тонкими перегородками. Лег, не раздеваясь, и уснул.
– Ну что? Ну как? – затрещала Майка. – Что там было?
В целом, кроме безумных антисоветских речей, ничего угрожающего чьей-то жизни Грених сейчас уже и не видел. Принимал ли участие в этом Мейерхольд, или же он просто театр сдал в аренду на ночь балагуру, решив подзаработать, непонятно. Сдавал же он какому-то кинорежиссеру помещения, из-за чего и навлек на себя гнев властей. Но, погорев однажды, наступать на те же грабли – не дурак ли?
Однако кому-то захотелось поэкспериментировать с тем, о чем так рьяно сегодня писали в газетах.
Благодаря случаям в Трехпрудном переулке, в которых участвовал неведомый гипнотизер, дважды обманувший Шкловского, внимание прессы было приковано к гипнотерапевтическим исследованиям, которые проводились в центре Сербского.
Грениху удавалось ускользнуть от репортеров и журналистов, а вот других сотрудников института вопросами помучили. Глава центра Довбня, который изучал гипноз еще в Санкт-Петербурге в царское время, охотно дал интервью «Вечерней Москве» о своей работе с Токарским, Цецилия Мироновна вдруг изменила свое мнение и довольно жестко высказалась против гипноза в другой газете – ей не нравилось то, к чему эти исследования привели, она называла их «баловством из чистого романтизма». Только одному Пете не везло, он все жаловался, что никак не мог застать хоть какого-нибудь журналиста, хоть пятиклассника, пишущего для школьной стенгазеты, и никто его серьезным сотрудником не считал.
Грених кряхтя сел на диване, рядом на мягком валике, как на лошадке, восседала Майка.
– Ну что ты молчишь? – ныла она. – Расскажи, а! Ну, расскажи!
– Ничего такого, глупая театральная постановка.
– А почему бесплатно и только по пригласительным?
– Показ для своих. Пробуют новое. Это же артисты!
– А гипноз был?
Грених и сам толком не мог понять, был там на самом деле гипноз, или же только его гротескное изображение. Кто стоял за ширмой? Актеры Мейерхольда? Или сбежавший, недолеченный больной? А может, мертвый брат? Или тот, кто подсовывал Шкловскому обугленные трупы в квартиру?
– Все тебе расскажи! Я – не Петя, – Грених уперся рукой в колено и развернулся к дочери.
– А ты зачем уснул в костюме? – парировала Майка, тотчас обидевшись. – Мне сегодня его в школу нести на репетиции, а ты измял.
Грених поднялся, стал снимать неудобный, тесный в плечах фрак. Часы за стенкой пробили восемь. Майя слезла с дивана и сняла с крючка на стене у двери повешенные туда двойку и рубашку отца, и пока он переодевался, отправилась в кухню делать бутерброды и чай.
Они едва успели позавтракать, а Майка – уложить фрак и пальто в сверток, как раздались три подряд тревожных звонка.
– Я сам открою, – предчувствуя неладное, поднялся Грених. – А ты незаметно идти в кухню, а потом, когда дверь будет свободна – в школу. Если что, ты ушла раньше, пока я спал. И костюмы не забудь.
С горящими от возбуждения глазами Майка схватила сверток и выскочила в кухню.
Грених протиснулся между вещами, выставленными в коридоре, и отворил дверь. На пороге стоял перепуганный и запыхавшийся Петя.
– Скорее, Константин Федорович, в Денисовский переулок, там, в квартире Риты Марино, все в черной пене. Агенты из угрозыска, Сергей Устинович – все уже там! Он вас велел позвать.