Под сценой, где стояла Рита, было пусто, крови немного. Зато ее оказалось полно на сцене. Залитый кровью пол, пять круглых дыр в полотне ширмы, разбитая керосиновая лампа. Поваленное кресло было пробито, пуля утонула в мягкой спинке, отверстие расходилось фантастическом цветком с лепестками, украшенными алыми брызгами. Все кругом в багровых отпечатках ладоней.
Еще две пули улетели вглубь сцены – там были части декораций, которые не поднимали на цепях к потолку, они крепились к полу. В картонных щитах с изображением мраморной лестницы зияли две пулевые дырки. Одна из пуль пробила задний занавес, отгораживающий сцену от кулис. Грених нырнул под него и нашел пулю, расплющенную о металлическую колонну. Он спустился со сцены, подобрал стрелянные гильзы. Да, скорее всего, стреляли из его браунинга, калибр – 7,65 мм.
Оглушенный, он еще долго стоял и смотрел то на поваленное кресло, то на дырки в декорациях, то на расплющенную о металлическую колонну пулю и золотистые цилиндрики гильз в ладонях, не зная, что теперь делать.
Глава 19. Седьмая пуля
Грених спустился со сцены и двинулся в фойе по следам убежавшей толпы – все почему-то бросились к верхним дверям, может, потому, что нижние, ведущие в вестибюль, были заперты. Непонимание, злость, давящее чувство, что в темноте и тишине театра кто-то притаился в засаде, терзали Константина Федоровича. Как оказалось, что Мезенцев и его агенты были в маскарадных костюмах? Понятно, что лишь ради операции старший следователь позволил себе облачиться индийским Раджой и, кажется, даже разукрасил лицо. Успел бы он вернуться из дома к Триумфальной площади и так преобразиться за то время, пока Грених ждал на колосниках над сценой? Прошло чуть больше часа… Успел бы Мейерхольд дозвониться до следователя, сообразить для него и его агентов костюмы, все объяснить?
Мезенцев находился в театре с самого начала, а наган у Риты был еще вчера… Выходило, что Мезенцев целенаправленно охотился на Грениха, действительно готовил на него облаву. Мейерхольд рассказал ему обо всем здесь происходящем еще раньше, а следователь сделал соответствующие выводы и разыгрывал простачка перед профессором, только чтобы дождаться удобного случая взять его с поличным.
Константин Федорович, ожидая любой неожиданности, пересек фойе и приближался к лестнице, освещенной тусклой лампочкой в потолке межэтажной площадки. Осторожно спустился на несколько ступенек…
Мезенцев стоял в желтом кружке света, а у его ног лежала мертвая Коломбина. Поломанной куклой с разбросанными в стороны руками и ногами, несуразно изогнутыми, точно тряпичными, она распростерлась на нижних ступеньках: черные короткие волосы разметаны, выбеленное лицо в крови, правое ухо и левый глаз – две почерневшие раны.
Мезенцев тащил ее за подмышки вниз, но опустил, услышав чьи-то шаги. В левой руке он за ствол ручкой вперед держал браунинг – тот, что Рита взяла с собой в театр на премьеру, собираясь убить Грениха, а потом и себя. Не верила ему, сходила с ума от чувств вины и собственной нереализованности. Она беспрерывно думала о смерти и добилась наконец своего: следователь не успел вовремя отдернуть ее руку, пуля вошла в голову за правым ухом наискось и вышла через левый глаз.
– Минуту назад она еще дышала, – с горечью выговорил Мезенцев и двинул в удивлении бровями. – Но что вы здесь делаете? Я ведь только что отправил Фролова за вами… Как вы поспели так скоро?
– Не притворяйтесь, – с ненавистью ответил Грених, избегая смотреть на Риту и уставившись в нелепо подведенные черным глаза старшего следователя – остатки грима и одежда делали его комичным персонажем из «Праздника в Багдаде». – Вы оставили меня в театре, сами тоже, видать, остались, раз успели так вырядиться. Кто бы мог подумать…
– Грених, вы прекрасно знали о готовящейся операции против этого собрания.
– Которое, похоже, вы сами же и созвали.
Мезенцев стиснул ладонь в кулак и с силой прижал его к левому глазу, веко которого дернулось в судороге. Устало он принялся размазывать черноту краски по лицу.
– Я не собирался вас подставлять, Грених. Я знаю, что вы о многом уже догадались, знаете, небось, и про взятую у вас обложку, и про заключенных, и про Петю… от вас ничего нельзя скрыть! Петю… жалко. Вы убили мальчишку руками этой безумной женщины. Откуда у нее оказался этот пистолет? Ей же дали наган, заряженный холостыми! Откуда у нее чертов браунинг?
Грених вынул наган и швырнул его к ногам Мезенцева.
– Этот?
– Как он у тебя оказался? – следователь в удивлении уставился на оружие, с грохотом упавшее перед ним на ступеньки.
– Рита подменила.
– Она должна была стрелять холостыми, навести панику, якобы застрелить организаторов…
– Якобы? – разозлился Грених. – Что значит «якобы»? Вам нужен был факт чьей-то публичной смерти? Смерти человека, который производил за той ширмой гипноз, не показывая своего лица? А потом что? Застрелили бы меня? И подбросили бы мой труп в этот театр? Так, что ли? Мейерхольд вам сообщил, что я здесь! Значит, вы планировали меня застрелить. Выстрел холостым, выключенный свет, и мой труп у ширмы – блестяще!
– Нет, нет, не так. Я лишь хотел твоей доброй воли. Заручиться твоим согласием.
Грених оскалился, замотав головой. Слов не нашел, чтобы выразить все недоумение, презрение и ярость, закипевшие разом.
– Костя, послушай, все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Будь ты чуточку сговорчивее, тебя бы тоже посвятили в общее дело. Не я это придумал! Не я затеял душить новоиспеченных капиталистов, повыползавших нынче, точно грибы после дождя, не я придумал подкидывать к ним в компанию объявленных беглыми заключенных, не я.
Он замолчал, опустив голову.
– Это ж надо, – вздохнул, – по какому-то пятну на глазу понял, что Куколева оперировали! Ценный ты экземпляр, нужный, но эта принципиальность твоя… Правосудный механизм, понимаешь, в эти сложные времена не может работать на одном холостом ходу справедливости. Вот как было при царизме? Существовали и подкуп, и подмена, подставы всех видов, дутые террористы-бомбисты, инсценированные нападения, благородные сыщики, на раз-два разоблачавшие преступные организации, ими же организованные. Только цели тогда были не благородные.
– А сейчас благородные?
– Сейчас – да, теперь все это справедливости ради. Иногда приходится поступаться правдой, уметь видеть за черным и белым другие оттенки. Пришлось и нам сыграть в нечестную игру. Я для того в губсуд и направлен, чтобы действовать по-плохому, если по-хорошему не получается.
Грених только посмеялся.
– Ничего ты не понимаешь! Коммунистический строй за один день не создается. Меняется все быстро, – продолжал оправдываться Мезенцев, – ни уследить, ни поспеть. Объявили всеобщее равенство – люди голодали, процветали бандитизм, анархия, произвол. Объявили новую экономическую политику – бандитизм лишь надел фрак, анархия закурила сигары, произвол стал распивать дорогие вина, жить в квартирах, обставленных роскошной мебелью. Гоняешься, ловишь какую-то сошку, а тут раздолье для китовых акул. Не тот преступный элемент мы ловим. Всех, всех, всех к чертям вычистить, все начать с нуля, крупную промышленность возрождать, металлургию. Никаких трестов, никаких синдикатов, все в одни руки!
– Планы у тебя широкие, смотрю, – усмехнулся Грених. – А я тебе на что? Маскарад зачем?
– Маскарад Петя выдумал, чтобы тебя отвести, чтобы ты на больных своих переключился, ловил их, успокаивал и не путался у нас под ногами. Ты Петю, конечно, вскоре бы вычислил, отругал и уж не стал бы, наверное, его сдавать, правильно? Мы бы тихо все замяли потом.
Грених покачал головой. Каким же Мезенцев был хитрым лисом! С горечью вспомнилось, как Воробьев тогда, при первой их встрече с Мейерхольдом, сидел притихший, как неожиданно мрачно посмотрел на Грениха после разговора об Асе. Вот тогда-то, в ту минуту, из ревности, из зависти родился в голове молодого человека план очернить своего учителя. И тут подвернулся режиссер. Он не позвал его к себе в новую труппу. Чем, как оказалось, задел… Ведь наш комсомолец всюду поспевал, везде и всем нравился, и так был похож на Есенина! А им вдруг пренебрегли.
Мезенцев был только рад, что Петя сыскал возможность посадить всюду сующего нос профессора на короткий поводок.
– Не ври, подставлял ты меня. Пете поиграться в гипнотизера хотелось, а ты убить меня в итоге собирался. Замять? Замять такое бы не вышло.
– Кто знал, что все так трагически кончится? Я не знал! И теперь у тебя нет другого выхода, – пожал плечами Мезенцев. – Все, как ни крути, так сложилось, что организатором стал ты. Петя от твоего лица действовал. С разрешения Довбни в психофизиологической лаборатории он записал на фонографе несколько пластинок речей собрания. Мейерхольд на тебя думает, вся его труппа… даже Рита, – он безнадежно махнул в ее сторону рукой, – тоже была уверена, что ты – помешанный, как и твой брат, устроил эксперимент на живых людях. Это она в тебя ведь стреляла, глупая… Да ты, небось, понял уже… Ничего тут не поправишь… Петю не спасти, он умирает или уже умер там, в подвале. У него пах прострелен, крови много потерял.
– Его смерть ты тоже спланировал? Как бы он сам из всего этого выкрутился?
– Выкрутился бы, ничего, нужные люди за него вступились бы. Да потом, он ведь только твои распоряжения выполнял. Ты ему, молодому, голову гипнозом заморочил, вот он и не понимал, что ошибается. Народ бы простил. А теперь… А теперь напишем благодарственную статью в «Вечернюю Москву», что был такой-то, студент, горяч, идеен, погиб в борьбе с буржуазными крысами. Да, делал это по-своему. А каким был способным, толковым агентом – владел гипнозом, не хуже твоего, а может, и лучше. Его Шкловский обучал, давнишний мой знакомец, тот мог пальцем ткнуть и – человек падал. Ну и ты тоже что-то ему дал, научную сторону пояснил. А Шкловский был больше практик.
– Зачем же вы его убили?
– Пришлось, что делать.