Операция по спасению Коли
Рано утром кто-то стал тревожно звонить в дверь. Майка отбросила одеяло и в одной ночной сорочке бросилась открывать, надеясь, что вернулся отец, но задней мыслью уже понимая – так он никогда не станет трезвонить. Приоткрыла дверь на ширину цепочки, глянула в узкую щель.
Стоял Фролов, переминался с ноги на ногу, перекладывал какую-то папку из одной руки в другую, то сунет в подмышку, то прижмет к груди.
– Отца дома нет, – буркнула Майка, но дверь не закрыла.
– В больнице опять?
– Нет. Ушел по делам.
– А что врачи про Асю говорят? Жить будет?
Майка тяжело втянула носом воздух, подавив вздох. Вторую ночь она почти толком не спала, страшно волнуясь за бедную, глупую и ужасно наивную Асю, которая умудрилась нажить себе тайных врагов. Эх, папа не знает, как она опоила управдома «малинкой», то-то у него глаза на лоб полезут, если до него дойдет эта история. Ася просила никому не рассказывать, слово взяла. А теперь лежит в больнице!
– Я тут ему принес… – замялся Фролов, испытывая странное чувство неловкости. – Результаты дактилоскопической экспертизы. Вчера уже поздно было…
Глаза Майки расширились, как у кошки, выследившей мышь. Она быстро прикрыла дверь, выдернула цепочку из заводного отверстия.
– Ну что? Он это? Атаман нашелся? – отступая назад, она впустила Фролова в квартиру. Они прошли по пустому коридору.
– Нет, Майка, не он, – вздохнул тот, входя и прикрывая за собой дверь. – Не его пальчики. Все было напрасно! Обвинить в убийстве губпрокурора – это же такой скандал. Что теперь будет?
– Какого губпрокурора?
Майка заметила, как Фролов прикусил язык, сделав глаза круглыми, как у кролика, подавившегося морковкой.
– Да, там, э-э… – начал он, но осекся под ее взглядом, который всем напоминал отцовский, а значит, действовал устрашающе.
– Это Коли касается? – спросила она, сурово сведя брови.
Фролов смотрел на нее, предпочитая отмалчиваться, кивать и медленно отступать обратно к двери.
– Я позже зайду.
– Подождите! – Майка бросилась к письменному столу, схватила ворох бумажек – их с Колей записок и подлетела к старшему следователю, протягивая ему. – Вот, почитайте! Его дядя взаперти держит в пустой квартире, забыл про него, кухню запер, он и воды выпить не мог. Боится его до чертиков! Трясется от страха, с дуру галлюцинировать начал – думает, его отец голодом морит. То есть он уже мертвых видит! Вы почитайте, почитайте, что он пишет. «Если отец заметит, что ты приходишь, он меня пришибет».
Фролов с недоумением взял протягиваемые ему исписанные цветными карандашами разными детскими почерками тетрадные листочки, пробежался глазами по ним.
– А как вы это умудрились переписку затеять? Ему нельзя ни с кем общаться.
– Под дверь просовывали и в окошко выбрасывали. Дядь Леш, так нельзя с детьми обращаться! Куда комсомольская ячейка, деткомиссия и учком смотрят?
– Но он же не беспризорник. У него семья.
– Нет у него никого! Я говорю! А вы меня не слышите, – исступленно вскричала Майка. – Он уже так ослаб, что к двери не подходил. Я думала, он умер!
Все это время, пока отец находился с Асей в больнице и бегал по каким-то своим взрослым делам, Майка пыталась пробраться в пустую квартиру Коли, чтобы отпереть шпилькой дверь в кухню. Его дядя приходил раз через три дня и давал ему лишь стакан воды и ломоть хлеба. Но стакан воды и кусок черствого хлеба недельной давности в день – это невозможная в наши советские дни жестокость, считала Майка. Почему он так поступал? И почему Коля упорно называл его отцом? Это она обдумать не успела, потому что вся ее голова была занята только одним – как попасть в квартиру. Большая дубовая входная дверь запиралась на сложный замок, такой она открывать не умела, да и поначалу боялась поцарапать, испортить полировку и красивую резьбу. А потом, когда Коля не отзывался и перестал показываться в окне, она основательно исцарапала дерево вокруг замочной скважины, уже и со злости, но замок не поддался.
Пришлось идти к соседям, живущим над Колей, чтобы просить разрешения спуститься по веревке из их окон в квартиру пленника – у него оставалась открытая фрамуга. Но загвоздка состояла в том, что над Колей жил Мишка Цингер, а он до сих пор не простил однокласснику его поступок, а из-за того, что Майка продолжала дружить с таким отпетым негодяем, гордый венгр и на нее обиделся. Всегда, проходя мимо девочки, отворачивался, на приветствие не отвечал. Она уже поднималась к ним, звонила в дверь, хотела рассказать, что Коля тоже жертва, да еще и кого – настоящего атамана, но юноша ее не впускал и своим братьям и сестрам строго-настрого запретил отворять ей дверь. Майка билась в нее по нескольку раз в день, пока однажды не открыла мать Миши. Окруженная кучей черноволосых лохматых мальчиков и девочек мал мала меньше, как какая-то лесная колдунья, она строго посмотрела на Майку.
– Ну что тебе нужно? Чего шумишь?
И Майка, впервые в жизни чуть не ударившись в слезы, принялась рассказывать про несчастного пленника из квартиры снизу, про то, как жестоко с ним обращается его дядя после смерти отца, желая наказать за то, чего он не совершал. Мать Мишки недоверчиво смотрела на нее, слушала, обстоятельно вытирая руки о цветастый фартук. Майка задыхалась от поспешности, стараясь высказать все, пока перед ней не захлопнется дверь.
Тут за спиной тети Белы показался сам Мишка, сказал матери что-то на мадьярском и повернулся к Майке.
– Что за атаман, о котором ты говоришь? – спросил он с интересом, которого ранее не выказывал.
– Атаман Степнов. Он в Москве и каким-то образом терроризирует семью Коли. Это он на него плохо влиял, понимаешь? Кисель был его пособником.
– И что? – Мишка почесал голову и скривился – у него до сих пор постреливал затылок, заживало долго.
– А теперь Коля в квартире один и его дядя – прокурор – в воспитательных целях мучает его голодом.
– За то, что отца застрелил? – Мишка был непреклонен.
– Он его не убивал. Коля ведь сознался уже, что наврал.
– А зачем наврал? Он же – пионер.
– Когда тебе смертью грозят, будь ты пионером, тысячу раз подумаешь и жизнь выберешь, – не выдержала Майка. – Все это пионерство яйца выеденного не стоит, если оно не будет стоять на справедливости. Вот так вот! А ты, – она ткнула его пальцем, да так больно, что Мишка отскочил. – Чего ломаешься, как девчонка! Неужели с первого раза нельзя было понять, что Коля ни в жизнь тебя бы и пальцем не тронул, если бы не обстоятельства.
Миша посторонился, стараясь не глядеть на мать, которая уже готовилась вступиться за Майку.
– Ладно, идем, посмотрим, что можно сделать, – сказал Мишка. – Комната, где спят маленькие у нас, – как раз над его гостиной. У него форточка открыта?
– Да, – Майка проскочила в переднюю, стянула на ходу за пятки ботики, сбросила сумку и пальто на пол и исчезла в дверях комнаты. Она быстро сориентировалась, поняв, какое окно совпадает с тем Колиным, у которого осталась открытая фрамуга. Забралась на подоконник и, смешно прижавшись к стеклу, расплющив о него нос, глянула вниз. Заходящее солнце косо светило в комнату, делая окна фасада матовыми, непрозрачными, почти черными.
– Ого, высоковато. А простыни у вас найдутся?
– А ты сама спустишься? – Мишка тоже, прижавшись лбом к стеклу, пристреливался взглядом.
– За кого ты меня принимаешь? Конечно, сама! – она бросила на худого и нескладного юношу оценивающий взгляд. – У тебя еще сотрясение не прошло. Так что и не мечтай.
– Да, но ведь это очень опасно, Майя, – подошла к окну и мать Мишки.
– Нет, теть Бела, не опасно, если все сделать математически точно. Подоконники не скользкие. Хорошо, дождя нет. Так что надо прямо сейчас и действовать.
Женщина смотрела на Майку с недоверием, сузив глаза.
– Ох, и влетит мне потом от твоей мачехи, если я позволю из моих окон к соседу лазать.
– От Аси-то? – дернула бровью Майка. – От нее уж точно не влетит. Она добрая да к тому же сейчас в больнице лежит. Так что не вижу препятствий.
Тетя Бела пожала плечами и стала снимать простыни с детских кроваток, под нос бормоча, что делает это, только чтобы не дать Коле умереть с голоду. Сбросила их у окна, отправилась в другую комнату. И Майка с Мишкой сели за дело – связывали простыни концами, затягивая тугие узлы. Мать его принесла еще партию, некоторые были новыми, хранимыми дочерям в приданое. В общем, ушло простыней довольно много – почти все, что были в квартире, придется младшим братьям и сестренкам Мишки поспать денек на голых матрасах. Один конец длинной веревки Майка привязала к железной кровати, на которую сверху уселся сам Мишка, чтобы та не покатилась по полу и не вылетела вслед за Майкой в окно.
– Когда я залезу внутрь – дерну веревку, ты ее отвяжи, – давала она указания. – Я ее сразу втяну за собой, потому что неизвестно, сколько там пробуду. Может, Коля умирает и его надо возвращать к жизни. Такие вещи обычно затягиваются, сам знаешь, – она деловито почесала за ухом. – Нехорошо, если из ваших окон будет свисать веревка, люди заподозрят неладное, вызовут милицию. Я бы давно уже милицию вызвала, это будет нашим запасным планом, но Коля очень просил этого не делать. Поэтому прежде уж разберемся, что там с ним.
– А если тебе уходить надо будет? – спросил Мишка.
– Легче же вниз. Привяжу у них к столу и… вжик, – она присвистнула, изображая ладонью быстрый полет аэроплана.
– Ты, Майка, в инженерный институт поступать должна, – заметил Мишка, и глаза его улыбались. – Мыслишь как инженер.
– Нет, я математиком хочу стать. Это мне нервы успокаивает. В мире корней, логарифмов, интегралов все нормально, понимаешь? Просто и логично! Если плюс – то плюс, если минус – то минус. Не то что… – она кивнула в сторону распахнутого окна, делая намек на Колю и его семью. – Ладно. Разговоры в сторону.
Майка критически оглядела свой сарафан в клетку, вздохнула, что нет на ней ее штанов с манжетами под коленками, и перевесилась через подоконник, оглядывая улицу. Дождавшись момента, когда внизу не стало никого из соседей и прохожих, влезла на подоконник, встала спиной к улице, обеими руками крепко