— Здесь полюбил. Но от смартфона глаза скоро на экран вытекут. Знаю, глупый фетиш — бумажная книга.
— Неужели в Париже не продают книг на русском языке? — удивилась она.
— Есть, но за миллион денег. У меня их, разумеется, нет.
— Ладно. — Вера улыбнулась, даже не заметив, как ловко ее поймали на крючок. — Читающий парень — это вымирающий вид, к ним надо относиться бережно. Заходи. Я привезла с собой некоторые.
Прошел, наверное, час, пока они наговорились вдоволь обо всем на свете. Вере хотелось получше узнать о жизни в Париже, а Алексею о том, как там на родине. Он ушел, забрав «Героев книг на приеме у психотерапевта».
Ну неужели так скучает по профессии? — подумалось Вере, когда она закрывала за ним дверь. В этот момент включился свет, пикнул телефон, находившийся на зарядке. В голове тотчас зароились мысли, вернулось воспоминание об утреннем происшествии на кладбище Пер-Лашез.
Чем там занят Эмиль? Не вечно же он будет страдать из-за того, что его донимает какая-то шпана. Надо продолжить расследование. У них остался один Тьерри. А вдруг и его похитят? Может, посоветовать его родителем нанять сыну охрану? Бедная мать, хоть и не слишком заботливая, но при данных обстоятельствах, наверное, с ума сходит от страха. Им стоит куда-нибудь уехать на время…
Вера сняла телефон с зарядки, вышла на лестничную клетку, поднялась на четвертый этаж и опасливо оглянулась. Большая, массивная, из дуба, но очень старая, линялая дверь оказалась единственной на четвертом этаже. Имелся еще один вход, но он был замурован и закрашен — значит, квартиры объединены и весь этаж принадлежит Эмилю. Вера хотела нажать на звонок, но решила, что лучше проверить, вдруг не заперто. И вправду, ручка без скрипа скользнула вниз, а дверь уехала внутрь.
Ну что ж! Ничего удивительного Вера не нашла — как она и предполагала, квартира точно в «Мечтателях» Бертолуччи, только вся задрапированная занавесками. В щели между плотными шторами большой гостиной едва проникал слабый свет, высвечивая кошмарный беспорядок. Фигурный диван, стоявший высокой спинкой к двойным стеклянным дверям, завален одеждой: вперемешку женская с мужской. На старинных столиках в стиле рококо — пустые пакеты из-под чипсов, батареи смятых банок из-под энергетиков, колы и разной газировки. На полу пыльный ковер и башни манги, брошенных кое-как. Справа высился зонтик для фотосъемки, под ним стопки пластинок и СD-дисков, какие-то ящики и коробки. У окна мертвая пальма в огромной кадке, на полках стеллажей кавардак из книг, комиксов, фоторамок. С изящной латунной ручки двери свисал лифчик.
Постояв и обдумав безжалостность энтропии, Вера решила, что надо дать о себе знать. Покашляла: тишина. Покашляла громче: только что-то тихо шуршало в дальнем углу у окна. Вера присмотрелась — на проигрывателе мотало по кругу пластинку, иголка подпрыгивала, топчась у бумажного кружка.
Она подошла к проигрывателю и увидела Эмиля, мирно спавшего в гнезде из одежды на диване. Он лежал на животе, рука свисала к полу, щека расплющилась о скомканный банный халат, который он подложил под голову.
Вера убрала иголку на место, нашла, как остановить пластинку, и закрыла крышку проигрывателя. Проведя пальцем по прозрачной пластмассе, пожалела об этом: ее палец снял такой толстый слой пыли, что можно было связать пару носков.
— Эмиль, — тихо позвала она, отряхивая руки.
Уж больно он неподвижно лежал. Вера забеспокоилась, стала оглядываться, нет ли поблизости разбросанных таблеток, сомнительных бутыльков. Ничего не найдя, принялась звонить Зое. Та ответила не сразу, говорила приглушенно, будто ее застали на лекции, — фоном галдели люди.
— Тут твой брат в отрубе.
— Что? О господи! Нет… Что он делает?
— Лежит на диване.
— Дышит?
Вера наклонилась к нему, приблизила ухо к носу.
— Вроде да. Не знаю, не понять…
— Он просто лежит и все? Не бесится, его не трясет, он не кричит, что по нему ползают насекомые?
— Да просто лежит… Как мертвый!
— Потрогай его лоб.
— Холодный.
— Значит, спит. Он пять суток не спал, гонялся за тобой и Куаду. Не пугай меня. И… пожалуйста, побудь с ним, не уходи. Проследи, чтобы он не курил.
— Что?
— Мет. Извини, у меня экскурсия, приду позже. — Зоя бросила трубку.
Вот оно что! Мет, метамфетамин. Теперь все стало на свои места: бледность, нервозность, круги под глазами…
Вера со вздохом села на край дивана.
Через полчаса она опять послушала, дышит ли Эмиль, и решила поискать, где тот хранит наркотики, не курил ли он их в другой комнате. Она медленно обошла кухню, заваленную грязной посудой, с корзиной прогнивших насквозь фруктов на столе без скатерти, под которым стояла целая батарея пыльных пустых бутылок из-под вина. Единственный предмет, который сиял чистотой, — кофемашина. И ни одной чистой чашки вокруг. Даже воды попить неоткуда.
В ванной почти та же история. От нее уходил длинный коридор, который огибал гостиную с трех сторон по периметру, он соединял прихожую и имел двери в несколько других помещений. В глубине квартиры наверняка находились спальни.
Толкнув первую дверь на пути, Вера включила свет и попала в царство стерильности и порядка.
— Ну ничего себе… Узнаю настоящего Эмиля, который скручивает провода от ноутбука так, что каждый виток лежит, точно палочки в коробке у первоклассника.
Чистые белые стены, выдраенный паркет, слева — высокий стеллаж, заполненный рядками одинаковых белых папок, справа — широкий черный стол без единой пылинки, а на нем техники, точно в кабине реактивного самолета. Три огромных экрана, два потушены, на третьем черно-белые кадры с камер видеонаблюдения, расставленных по всем этажам дома и комнатам этой квартиры, по помещениям офиса агентства. И даже по ее квартире-студии! Вера в негодовании стиснула кулаки. Боже, он ведь, наверное, видел, как она раскурочила рамку фотокарточки в кабинете у Юбера, пока тот мыл фрукты. Но и тех, кто нарисовал граффити — ведь тоже!
Она приблизилась к столу и тронула мышку, но поняла, что не знает, куда ею тыкать, чтобы посмотреть записи. Ничего, она заставит его все ей показать. Камера в ее квартире! Мелкий задрот! Она огляделась. У стеллажа на стене висел плакат из какой-то компьютерной игры с изображением анимешного вида девицы с длинными косами и мечом за спиной. На ней была короткая юбка с узорами.
— Геншин Импакт, — прочла Вера надпись и скривилась. — Господи, ему что, двенадцать? Он играет в ту же игрушку, что и Тьерри.
Она вынула из стеллажа одну из папок, пролистала — сплошные лица мужчин, женщин, детей, кривящие рожи. Во второй, третьей, десятой — то же самое. Эмиль коллекционировал их как какой-то маньяк или сталкер.
В углу темнела дверь — резное дерево, латунная ручка, как, впрочем, и по всей квартире. Отложив папки, Вера открыла ее и щелкнула выключателем.
Здесь была довольно просторная комната с эркером, зашторенными, как и по всей квартире, окнами и выстеленная татами из красно-синего пеноматериала — таким обычно пользуются в залах для боевых искусств. В дальнем углу возвышался деревянный болван с торчащими из него палками, такие Вера видела в китайских боевиках. У окон — подставка с бамбуковыми шестами разной длины, а на стене справа от двери висело холодное оружие, не то японское, не то китайское. Чего там только не было! И алебарды, и копья, и мечи — длинные, прямые, изогнутые и покороче, с такими затейливыми ручками, что даже не поймешь — украшение это, нож или трезубец. Иные рукояти отделаны инкрустацией, на многих красные кисточки. Все виды нунчаков, звездочек и ножей-бабочек, названия которым Вера не знала. На помощь пришло воспоминание о «Черепашках-ниндзя». Она потрогала странный круглый предмет с лезвием-полумесяцем внутри, похожий на медаль. Наверное, это сюрикен.
Хм, если он сидит на мете, как же тогда тренируется? Одно исключает другое. Однажды, возвращаясь от Куаду под утро, Вера видела Эмиля бегущим трусцой по набережной. В толстовке, шортах и кедах, в ушах наушники — все, как у людей.
— Так что же ты такое — Эмиль Герши, погибший в Сталинграде ниндзя, владеющий мечами, копьями и сюрикенами, любящий утреннюю пробежку наркоман и не терпящий пыли и трат времени впустую, но живущий в засранной квартире и спящий посреди бела дня? Человек-сплошное-противоречие. Отдам руку на отсечение: у него либо биполярочка, либо диссоциативное расстройство личности.
Она выключила свет в зале для тренировок и вернулась в кабинет. Села за стол, положила руки на край, но тут же отдернула и принялась вытирать краем футболки мгновенно оставшиеся отпечатки ее ладоней. На улице кто-то отчаянно сигналил, доносились глухие переругивания. Окно в этой комнате было плотно закрыто и занавешено светонепроницаемыми шторами очень темного, почти черного цвета. Определенно, он вампир!
— Свое начальство надо знать хорошо, — сказала Вера по-русски и двумя пальцами потянула ручку выдвижного ящика стола. Там почти ничего не было — три документа, папка и книга: свидетельство о рождении Эмиля Герши, свидетельство о смерти и паспорт… опаньки! Паспорт был советский. Вот это номер!
Вера открыла его, изумившись похожести Эмиля старшего и младшего. Просто один человек! Только имя его было другим: Емельян Михайлович Гершин.
— И как он, скажите на милость, оказался на кладбище Пер-мать-его-Лашез, если умер в Сталинграде и тело его не было найдено! Да и вообще под Парижем есть русское кладбище.
Вера выругалась и потянулась за папкой с надписью «Расследование журналиста Эдварда Бенкса. Великий и ужасный с острова Лонг-Айленд». Автором значился тот же Эдвард Бенкс. И название повторялось: «Великий и ужасный с острова Лонг-Айленд».
Она открыла папку: там лежала стопка страниц, отпечатанных на машинке, с ветхими краями. Лет им было почти как самому Эмилю — около ста. Да, верно, на форзаце значилась дата: 1908 год.
«Меня зовут Эмиль Герши, а вернее, Емельян Михайлович Гершин — я последний из рода русских эмигрантов, полвека назад накрепко обосновавшегося в Париже. Возможно, моя история убережет тех, кто находится в вечном поиске истины, убедит в тщете ее и сохранит жизнь…»