– И что, мне вот так просто сидеть? – вздохнула она.
– Нет, кино включи.
Вера смотрела на него рассеянно. Скрюченный, подтянувший к животу колени, он уткнулся носом в обивку дивана. Что Эмиль за человек такой? Действительно ли психопат? Совсем ничего не чувствует, когда рискует жизнью? Зачем дал себя избить? Чтобы приглушить чувства? Или так проявляется его аутоагрессия? Это нехватка острых ощущений, которой, по мнению окружающих, он страдал или глубокие душевные страдания, что требовалось заглушить физической болью? Вера вспомнила трудных подростков, с какими имела дело в России. У иных был такой же загнанный вид, они точно так же сжимались в ее кабинете на кушетке, отказываясь рассказывать, что терзает их юные сердца. Эмиль будто застрял в возрасте тинейджера навечно.
Вера подняла с пола пульт и включила телевизор.
– Что ты хочешь посмотреть?
– То, что ты обычно смотришь.
– Хорошо. – По ее губам скользнула коварная улыбка. – Есть кое-что. Тебе сейчас точно подойдет. Настраивает даже рояль, как говорит Совунья.
– Что за Совунья?
Вера включила «Койанискаци», найдя его в открытом доступе, – документальный фильм 1982 года одного из самых странных, но весьма глубокомысленных режиссеров прошлого века – Годфри Реджио.
Гостиная наполнилась странной, психоделической, в то же время медитативной и успокаивающей мелодией, написанной не менее странным, чем режиссер, композитором Филипом Глассом. Эмиль съежился на диване, еще теснее прижал колени к животу, подложив под голову локоть, и молча смотрел в телевизор. Мягкий свет мерцал на серо-зеленом лице, бросая гигантские тени под глаза. Иногда по его телу пробегала судорога. На экране сначала плыли вытянутые наскальные фигуры пещерной живописи, следом они плавно перетекли в парящую в воздухе воспламенившуюся ракету, при взгляде на медленное затухание которой вскоре понимаешь, что съемка идет задом-наперед.
– Что это? – прошептал Эмиль. Кажется, его заинтересовало.
Мелодия изменила свой вектор, но осталась такой же психоделической. Ракета исчезла. Под звуки, которые словно издавала пластинка с произведениями Баха для хора, пущенная против часовой стрелки, уже шли задом-наперед люди, здоровались в кафе, ели мороженное, их показывали то крупным планом, то общим. Люди из кафе сменялись прохожими, прохожие – врачами в роддоме, пожарными, тушащими пожар, вновь врачами, городами, снятыми с высоты спутника, города – компьютерными схемами, схемы – скоростной съемкой из лобового стекла несущейся по ночным улицам машины…
– «Койа» на языке индейцев хопи – это жизнь. «Нискаци» – сумасшедший, – объяснила Вера шепотом. – Сумасшедшая жизнь, суматоха.
Эмиль внимательно следил за происходящим на экране, собрав брови на переносице. Вера усмехнулась его попытке понять документалку Реджио. Эмиль как будто даже не дышал, вглядываясь и вслушиваясь. Но боль все же заставляла его вздрагивать и сжимать зубы.
– Мелодия задом-наперед, – тоже шепотом проронил он в задумчивости, будто сделав открытие. Минут через пятнадцать он расслабился, веки его стали тяжелыми.
Монотонная музыка «с повторяющейся структурой», как ее называл сам Гласс, продолжала утягивать его сознание в такой же монотонный видеоряд мелькающих кадров: улицы, люди, пиксельная компьютерная игра из восьмидесятых, рекламные ролики, дети, ракеты, новости, снова улицы, снова люди, идущие задом-наперед, старик крупным планом бреется в толпе, следом в кадре возникает улыбающийся чернокожий парень, пролеты лестниц гигантского промышленного здания, людской муравейник на каком-то заводе, серый асфальт дорог, машины, тоннели, мосты, эскалаторы, конвейеры, цирковые артистки с застывшими улыбками в ожидании вспышки фотоаппарата, пилот самолета на фоне турбины.
Вера посмотрела на Эмиля, обнаружив, что тот больше не вздрагивает – лежит с закрытыми глазами, провалившись в сон. Она отложила пульт на подлокотник дивана, осторожно поднялась, накрыла Эмиля пледом, который раскопала из-под завала вещей, и вышла.
Работая в Питере детским психологом, она часто ставила самым взрывным непоседам этот фильм во время сеанса. И это заканчивалось всегда одинаково: ребенок успокаивался и завороженно смотрел. А потом с ним можно было разговаривать.
Глава 7Дружба
Найти контакты не составило труда, – помогли старые мамины связи. Аксель поспешила сразу же набрать его мадридский номер, чтобы успокоить. Он не хотел ее убивать, она не хочет его сдавать. Она хочет лишь дружбы.
В первый раз он не взял трубку, пришлось дожидаться, когда не будет отца дома, чтобы попробовать связаться по Телеграму.
Аксель никогда не использовала для общения с одноклассниками те же мессенджеры, что и для связи с отцом. На телефоне у нее стояли только Снэп-чат и Телеграм, оба отец зарегистрировал и установил ей сам. И доверял исключительно Телеграму. Говорит, его невозможно ни взломать, ни отследить. Ха!
Для связи с миром у нее был ноутбук: на нем проще скрыть разные игрушки и проги. Чаще она переписывалась в чатах онлайн-игр. Вместо Телеграм, где сидели все ее друзья, загружала что-то вроде «Эйми» – неофициальный клиент на базе Телеграма – регистрировала его на левую симку, переименовывала, меняла иконку и прятала в глубинах жесткого диска. Каждый день эту прогу приходилось удалять и устанавливать заново, потому что отец имел привычку запускать в ноутбук свои склизкие щупальца.
Ее игровой «Asus ROG Strix» он сам же и подарил ей через год после смерти матери, сделав подарок, разумеется, из чувства вины, а потом дико жалел, но было поздно.
«Asus» стал Вселенной, принадлежащей только ей одной. Теперь можно читать и смотреть то, что хочешь, ведь раньше ей это было недоступно.
Чтобы проверить, насколько глубоко отец проникает в комп, Аска сняла видео, как они спали в одной кровати, как он называл ее именем матери и просил обнимать. Но оно до сих пор было погребено на дне жесткого диска. Если бы нашел – точно прибил бы. Или хотя бы стер. Так что не во все сферы жизни дочери он имел доступ.
С тех пор, как умерла мама, его интеллектуальные способности сошли на нет. Все, что он мог, – тягать железо и не давать жить своей дочери, контролируя каждую минуту ее жизни и принуждая к сожительству.
Все, о чем она мечтала, – прикончить его.
Много раз собиралась сделать это сама. Но у этого человека молниеносная реакция и он очень чутко спит. Она не могла даже пошевелиться рядом с ним, не разбудив. Аска перебрала в уме множество способов, но все они предполагали ее тюремное заключение. И позор. Весь мир узнает, как она спит с отцом и ничего не может с этим поделать. Все будут ее считать жертвой, слабачкой, дурой. Но Аксель Редда – лучшая ученица Фенелона. Она должна найти выход из этой ситуации. Это всего лишь шахматная задачка. Она давно обыгрывает отца в шахматы, обыграет и здесь. О ней будут писать книги. Она войдет в историю.
В особенности сейчас, когда жизнь подкинула такой козырь. Настоящего маньяка!
Он убил кучу народа в Мадриде и, наверное, где-то еще. Он говорит по-английски – кричал «маза фака» на все лады, когда Аска зашла в ту подсобку «Каннабис-шопа». Реально крипово! Интересно, а тот человек в белых кроссовках был уже мертв? Что он с ним сделал? Как избавился от трупа? Просто отвез куда-то? Невероятно! Он должен всему этому научить и ее. Она закопает своего отца в Булонском лесу, и его не найдут еще тысячу лет.
Аксель перешла из своей спальни в гостиную и, устроившись на спортивном мате, открыла ноут и включила «Исчезнувшую». Телека у них уже три года нет – отец разбил и больше не покупал. Она пересматривала этот фильм раз десятый. Хотелось быть, как Эми, – просто красотка. Так развести мужиков!
Положив на колени ноутбук, Аска открыла в маленьком окошке Телеграм и опять написала:
«Привет. Что делаешь? Не отвлекаю?»
Таких сообщений на английском языке она настрочила ему уже десятки. Он читал их – появлялась вторая голубая галочка рядом с сообщением, – но ни на одно не ответил. В Испании не так часто используют этот мессенджер, как во Франции. Может, это не его контакт? Нет, безусловно, его. Иначе давно бы спросили, что ей надо. Может, написать ему по-испански?
Скрыв Телеграм, она зашла в Гугл и забила в строку имя Эмиля Герши. Это был самый эксцентричный частный детектив в Париже, если не сказать во Франции, да и вообще в Европе. Бывший флик, работал криминальным аналитиком, окончил Национальную школу полиции, учился у ее отца, когда тот еще преподавал.
Аска закрыла ноутбук и наморщила лоб: отец рассказывал о самом проблемном своем студенте, который однажды закопал себя на кладбище Пер-Лашез, против чего-то бастуя. Вот же псих! Аска начала припоминать, как они постоянно цапались. Эмиль Герши в криминалистике всегда опирался на свежие открытия и данные, а отец оставался страшным консерватором и реакционером, до сих пор верил в физиогномику.
Детектив Герши не просто вел расследования ради заработка – его родоки владели виноградниками, штамповали вино со столетней историей, держали какой-то крутой санаторий для ЗОЖ-ников. Он не нуждался в деньгах, в свои тридцать лет не имел ни жены, ни детей и мог играть в сыщика, сколько влезет. Он был игроком до костного мозга, слыл крупной птицей в DarkNet – Аска давно пыталась найти его, хотя бы во вселенной RPG «Геншин Импакт». Но Эмиль Герши был еще и компьютерным гением, – к нему просто так не подберешься, не взломаешь. Хотя в апреле газеты писали, что его арестовали: будто кто-то взломал его ноут, еще и повесили пропажу картины из аукционного дома Ардитис. Но Аска знала: это была утка. Эмиля Герши никто еще по-настоящему не взламывал. Он мог позволить себе любую дичь, был самым непредсказуемым психом в Париже. А почему нет? Если дядя – начальник уголовной полиции. В случае чего всегда отмажет.
Самое главное – он следовал не букве закона, а своим призрачным принципам.
Аске давно хотелось прийти к нему и все выложить. Но ей становилось тошно от одной только мысли, что он посчитает ее жалкой жертвой, станет насмехаться, начнет играть в спасателя, выставляя все так, будто он всемогущий герой, а она – никчемная баба и тряпка.